Это как в детстве: когда захотела — и полетела во сне. Или вот даже переплыла теплый океан, при том, что плавать вообще не умеешь, а больше воды за раз, чем в одной лохани, никогда и не видела. И только оказавшись в настоящей реке понимаешь, что «вжухх! и поплыла…» не получится. Что тело, оказывается, само держаться на воде не желает, что предстоит еще только научиться: и руками, и ногами, и дышать по-особому. А прежде побарахтаться и наглотаться воды.
Так что мне хотелось запомнить все. Вся растворилась в ощущениях, с удивлением отмечая, как быстро сменяется одно чувство другим, и сколько еще всего я не знаю о собственном теле. И как тонко и умело Ронард обращался с ним, словно играл на сложном инструменте, извлекая все новые звуки, настраивая в идеальный унисон с собой…
Внизу все равно немножко тянуло, а теперь еще и начало стремительно теплеть, будто одним моим щекам прилившей крови мало. Но я упрямо отказалась от целительства — нет, пусть это все останется со мной.
— Может, тогда по-другому? — хитро прищурился Ронард и стремительно нырнул под одеяло.
У меня глаза на лоб полезли, когда прохладный язык прошелся по тем жарким местам, где я его точно представить не могла. Куда там тем уже почти целомудренным снам! Такого в беатиных романах точно не было, а, значит, и в моих фантазиях не откуда было возникнуть…
Жалела? Нет. Боялась? Больше нет… Сейчас все было правильно.
Если сам Скоген одобрил, а манс так неосмотрительно оставил обоих наедине, то кто сможет возразить? Самакона, повернутая на соблюдении чести? Так сиятельной Элмас здесь нет. А если бы и была, то через две недели я выполню условие Хозяина, высажу это странное семечко в Пустоши и клятва Леса Самаконе о «браке во имя мира» станет недействительной. И Анхельм тоже будет свободен. Я же чувствовала себя свободной уже сейчас. Я не твоя, Самакона. И не ваша, боги. Я принадлежу только одному человеку.
Ронард лишь притушил огонь, не переходя черту и не позволяя ему разгореться с новой силой. С неохотой вынырнул обратно, целуя в пылающие щеки. Впервые за последние две недели мы ночевали в нормальной постели и выползать из нее ужасно не хотелось. Две недели, действительно… Как летит время. Еще через две мы должны быть в Пустоши. А через месяц свадьба Ронарда. И я до сих пор не знаю, что он решил.
Если я и переживала, что по моему лицу каждый сразу поймет, что было этой ночью, то напрасно. Мекса этим утром за завтраком выглядела как сытый и выспавшийся довольный манс. У Хельме глаза были как плошки и весь он был какой-то тихий и прибитый. А Сойра… У Сойры будто раскололась и отваливалась потихоньку с лица каменная застывшая маска, а из под нее проглядывало живое любопытство ко всему: к утренним лучам солнца, к цветастому ковру, по которому она, прислушиваясь к новым ощущениям, шла босиком. Стакан прохладной воды с мятой и тот вызвал неподдельное ощущение восторга на ее мятущемся лице.
Греттен, прошатавшийся где-то всю ночь, прыгнул ей на колени и Сойра громко всхлипнула, тут же зажав рот от своей несдержанности. Поколебалась некоторое время, но все же протянула руку над столом, чтобы все увидели. На ладони ее мерцала маленькая искорка Света Изначального. Своя, собственная.
Но на этом все ночное волшебство закончилось. Как бы ни хотел говорить Ронард о вечерней встрече с наследником, по злому стечению обстоятельств оказавшемуся здесь же, но пришлось. По указу императора лесные жители не могли пересекать границу. И для Мексы выехать из пограничной Тьелы вглубь Империи не представлялось возможным.
Я видела, как злость охватывает Ронарда заново, как пружиной сжался Анхельм, как побелели у лишенной внезапно власти Сойры костяшки сжатых пальцев. Одна только Мекса восприняла это спокойно.
— Я вернусь в Лес. Астарх доверяет тебе, Ронард. Не подведи.
И Хельме, и я начали яростно спорить, но все наши доводы разбились о реалии военного времени. Ронард убедительно и красочно рассказал о новых возможностях наследника и о последствиях, что ждут тех, кто не подчинится имперскому указу. Может, зря я ему не перерезала горло скимитаром тогда, когда еще была возможность… Свое вынужденное извинение на экзамене он мне уже точно не простит. Будет вставлять любые палки в колеса. И первая: Мекса.
Пока Сойра и Ронард выправляли наши документы на выезд из пограничной зоны, а Хельме и Мекса прощались наедине (и как-то долго и чересчур скрытно…), я убивала время в саду особняка Мюрел.
— Привет! — внезапно в беседку зашла молоденькая девушка, на пару лет младше меня самой. У четы Мюрел детей не было, может, какая-то родственница?
— Привет, — ответила я, отметив, что юная красавица держится очень уверенно, словно сама хозяйка в этом доме.
— Какой у тебя красивый амулет, — запросто указала она на мой щит Огдена. — Подари мне его.
— Э-ээ… Нет.
— Почему нет? — недоуменно нахмурилась она. — Он мне нравится.
— Мне тоже, — пожала я плечами. — Но это мой амулет. Почему я должна его тебе дарить?
Девица удивленно захлопала длинными ресницами.
— Но я же миленькая, — произнесла она. — Все дают мне то, что я захочу.
— Ну, видимо, не все. Но ты очень красивая, да.
Красавица нахмурила брови и насупила пухлые розовые губки.
— Ты какая-то странная. Почему ты не слушаешься меня? Все обычно счастливы от одной возможности подарить мне то, что я захочу.
— Э-эмм… Ну извини. Не хочется.
Странная девица окончательно растерялась, будто не знала до этого отказа. Не удивлюсь, если ни один мужчина действительно не мог ей отказать. Но на что она рассчитывала, обращаясь к девушке немногим старше ее?
— Ты маг? — спросила я ее, кажется, понимая. — Ментальная магия? Так на меня не подействует, у меня манс рядом. Это зверь такой, он не позволит.
— Фи, — обиженно бросила она, принюхиваясь. — И не манс совсем. Это ты сама. Ты им пахнешь. И мной самой пахнешь. Вкусно. Но Белая Дама сказала вас не трогать. Ну и ладно. У меня такой сладкий блондинчик тут есть. Пока-пока!..
Прежде, чем я успела что-то спросить у загадочной девицы, та выпорхнула из сада.
Самоуверенная красотка убежала, а я запоздало подумала, что магом она точно быть не может, не по возрасту. Лет шестнадцать на вид, едва ли больше, а магия проявляется только с совершеннолетием. Тогда дар? Но дар убеждения очень редкий. Последние ее слова были совсем непонятны, но зародили смутную тревогу. И это «импахнешь»: почему-то показалось, что девица вовсе не о мансе говорила. Хотя у меня сейчас такое эмоциональное состояние, что все воспринимается чересчур остро и кажется, будто у меня на лбу написано обо всем, что происходило ночью.
Но действительно очень красивая. И это не кукольная красота Виларии, а что-то большее, настоящее. Божественное, подумалось не к месту. И будь там действительно дар убеждения, а не только дерзкое и завышенное самомнение, то за ней мужчины в штабеля бы сами укладывались… И еще Белая Дама какая-то, у которой я якобы под защитой. Очень странная девушка.
Путь нам предстоял неблизкий, а времени оставалось все меньше. Пересечь еще полстраны, шутка ли. Поэтому от предложения Сойры погостить еще несколько дней пришлось с сожалением отказаться. Да и хотелось поскорее убраться из города, где вольготно расположился наследник, играющий в собственную войну. Сладкий блондинчик, фыркнула я. Уж не этот ли? Я бы тогда предупредила роковую красотку, чтобы не связывалась с гадом. Надеюсь, хотя бы нам с Хельме не придется с ним здесь столкнуться.
Представить не могла, что придется на время попрощаться с Мексой. Мы так сроднились все трое, что эта духовная связь, одобренный унвартами триангл, сейчас ощущалась особенно остро. А уж когда Мекса отцепила от меня невидимый «поводок», совсем тошно стало. Затягивать тягостное прощание она не стала, не в ее все же привычке говорить чувственные речи или держать глаза на мокром месте.
— Мы скоро увидимся, — она неловко похлопала меня по спине, кивнула Ронарду и почти нежно толкнула плечом Анхельма.
