Тянулись бесконечные дни. Очень медленно, но, как ни странно, управление городом перестало казаться безумием и стало больше напоминать скучные обязанности, превратившиеся в рутину. Они просыпались до рассвета, в ранние утренние часы просматривали донесения разведки, днем проверяли, как идет восстановление города, и до самого вечера разгребали вспыхивающие то тут, то там проблемы.
Арлонг так и не вернулся к нормальной жизни. Даже близко. Большинство горожан по-прежнему ютились в сооруженных на скорую руку хижинах – в том месте, где Вайшра когда-то устроил загон для беженцев с юга. Постоянно проблемой оставалась нехватка продовольствия. Еда в бесплатных столовых заканчивалась раньше, чем очередь. Порций просто было недостаточно, и Рин понятия не имела, откуда в короткий срок раздобыть больше. Они ждали сообщений от Муг и надеялись, что она превратит нагруженные никанским антиквариатом корабли в контрабандное гесперианское зерно.
Но дни растягивались в недели, и обстановка немного стабилизировалась. Городская администрация, состоящая из неопытных в этом деле солдат-южан и республиканских чиновников, за которыми требовался постоянный присмотр, наконец-то начала хоть как-то функционировать. В городе установилось подобие порядка. На улицах больше не вспыхивали драки и мятежи. Не успевшие сбежать республиканские солдаты либо перестали доставлять неприятности, либо оказались в тюрьме. Не сказать чтобы Арлонг принял южан с распростертыми объятьями, но, похоже, в конце концов смирился с новым правительством.
Жизнь налаживалась. По крайней мере, так говорили себе Рин с Катаем, чтобы не смотреть в глаза сокрушительной правде – что они всего лишь дети, неподготовленные и неопытные, которые пытаются удержать на своих плечах здание, готовое рухнуть в любую минуту.
Рин, Катай и Венка всегда засиживались в зале совета до позднего вечера. Когда на небе поднималась луна, они перемещались из-за стола на пол, лежали у камина, передавая друг другу бутылку соргового вина, добытого из подвалов Вайшры, и забывали о работе.
Все трое пили с подлинно религиозным рвением. К концу дня спиртное казалось совершенно необходимым атрибутом, как еда или вода. Только так можно было снять стучащее в висках отупляющее напряжение. В эти часы они полностью расслаблялись. Начинало казаться, будто им все по плечу. Они фантазировали, как изменится жизнь в империи при новых порядках. Будущее полнилось замками из песка, которые строились и разрушались одним махом.
– Мы запретим детские браки, – сказала Рин. – Объявим помолвки незаконными, пока жениху и невесте не исполнится по меньшей мере шестнадцать. И введем обязательное образование. И конечно, нам нужна военная школа…
– Ты собираешься восстановить Синегард? – спросила Венка.
– Но не в Синегарде, – ответил Катай. – Это место несет в себе слишком много теней прошлого. Мы построим новую школу, где-нибудь на юге. И пересмотрим программу – сделаем упор на стратегию и лингвистику, а не на боевые искусства.
– Нельзя забывать о боевых искусствах, – возразила Венка.
– Мы забудем о том, как их преподавал Цзюнь, – сказала Рин.
– Боевые искусства не нужны на поле боя, их место – на оперной сцене. Надо учить студентов сражаться на современной войне. Аркебузы, пушки и все такое.
– Мне нужна дивизия дирижаблей, – сказала Венка.
– И ты ее получишь, – заверил Катай.
– И не одну. И все должны быть с пушками по последнему слову техники.
– Как скажешь.
Чем дальше, тем сильнее их идеи напоминали уже не просто смелые, а нелепые мечты. Катай хотел выпустить стандартизированную серию счет, потому что, по его мнению, костяшки размером с горошину издают более приятный стук. Венка предлагала запретить тяжелые украшения для волос, которые у знатных женщин спускаются до самой шеи, а также черные шляпы чиновников-северян, потому что они слишком уродливые.
Последние предложения были слишком очевидными и не стоили потраченного времени. Но все равно было приятно перебрасываться идеями, словно достаточно их озвучить, чтобы они воплотились в жизнь. А потом Рин, Венка и Катай вспоминали, что так оно и есть, ведь теперь они правят страной и все внимают каждому их слову.
– Я хочу ввести бесплатное обучение во всех академиях, – сказала Рин.
– И пусть наказанием за изнасилование служит кастрация, – предложила Венка.
– А я хочу, чтобы сделали копии всех древних текстов в архивах и разослали их по лучшим университетам, чтобы знания не были утрачены, – сказал Катай.
И они могли все это осуществить. Потому что теперь они стояли во главе страны, как бы нелепо это ни выглядело, они занимали трон в Арлонге, и каждое их слово становилось законом.
– Я сила сотворения, – бормотала Рин, глядя на вращающийся перед глазами потолок. На языке горело кисло-сладкое послевкусие соргового вина из погребов Вайшры. Ей хотелось сделать еще глоток, чтобы спиртное обожгло желудок. – Я конец и начало. Мир – это холст, а я – кисть. Я богиня.
* * *
Но приходило утро, и вместе с ноющей головной болью после ночных излишеств возвращались истощение, раздражение и отчаяние от попыток наладить жизнь в стране, бо́льшая часть истории которой прошла в войнах.
Все достигнутое в Арлонге теряло всякий смысл от поступающих дурных вестей из остальных частей страны. Участились нападения разбойников. Увеличился размах эпидемий. В юго-восточных провинциях, покоренных армией Рин, образовался вакуум власти, и поскольку у Рин не хватало войск, чтобы разместить по всей стране для укрепления режима, возникло несколько мятежей, которые пришлось подавить.
Но самой насущной проблемой была нехватка продовольствия. В комнате военного совета они постоянно говорили о продовольствии. В каждом донесении из разных городов говорилось о тающих запасах зерна, и это становилось поводом почти для всех мятежей, которые приходилось подавлять войскам. Арлонг до сих пор существовал благодаря регулярным поставкам из Гесперии, но теперь они прекратились.
Даже Катай не мог найти решение. Ни манипулирование имеющимися ресурсами, ни дипломатия, ни реорганизация не могли скрыть, что запасов зерна просто нет.
Муг, на которую так надеялась Рин, прислала короткое письмо, подорвавшее все надежды.
«Нет, маленькая спирка, – писала она. – Я не смогу раздобыть столько зерна в такой короткий срок. Сейчас за сокровища Арлонга дают не так уж много. Во-первых, человеку с явно никанской внешностью очень трудно прорвать блокаду, а во-вторых, семейные реликвии семьи Инь сильно упали в цене. Уверена, ты знаешь причину. Продолжай поиски, и ты наверняка найдешь что-нибудь ценное для гесперианцев».
В результате надвигающегося голода больше людей стало записываться в армию, поскольку рекрутов гарантированно кормили два раза в день. Когда новости об этом распространились, перед казармами начал собираться возмущенный народ, требуя справедливости.
Какая чудовищно точная метафора для этого раздражающего города. Как можно не видеть, что армия должна получить преимущество? Оборона сейчас была важна как никогда – неужели все остальные этого не понимают?
Каждая встреча, каждый бесконечный разговор о том, как накормить город, все больше раздражал Рин – она не могла избавиться от чувства, что это лишь отвлекает от главного. Она теряет время, пытаясь наладить в стране нормальную жизнь, в то время как должна закрепить свою победу.
Она уже так близка к финалу, что могла почти ощутить вкус окончательной победы.
Еще одна кампания. Еще одно сражение. И тогда на троне останется только она и сможет переиначить развалившуюся страну по своему разумению.
Но дело было не в ее честолюбивых планах. А в угрозе, вечно маячащей угрозе, которую никто больше, похоже, не осознавал. Угрозе куда более серьезной, чем голод.
Гесперианцы могли в любой момент вернуться.
А как же иначе? И почему бы им не ударить сейчас, когда они знают, что правление Рин настолько шатко? На месте гесперианцев она как можно скорее послала бы новые дирижабли для контратаки, прежде чем Никан восстановит армию.
