Дорога к фронту (СИ) - Ливадный Андрей Львович

Коптит светильник, сделанный из гильзы от сорокопятки. На столе расстелена карта. Сбоку лежит фляга. Я невольно сглотнул, только сейчас осознав, как хочется пить.

Немца уже привели в чувство, но пока не допрашивают. Старший лейтенант окинул нас усталым взглядом и коротко спросил, заметив мои петлицы:

— Летчик?

— Так точно. Отдельная сводная эскадрилья. Ваши соседи. Свяжитесь с капитаном Земцовым. Он подтвердит.

— Как в тылу у немцев оказался? Сбили?

— Сел на вынужденную.

— Вы вчера нас прикрывали?

— Мы.

— А кто немецкую крупнокалиберную зенитку приголубил? — раздался голос из сгущающегося по углам блиндажа сумрака.

— Если речь идет о «восемьдесят восьмой», то я.

— Ну, значит, я твой должник, — в круг неровного света шагнул лейтенант-танкист. Наверное, командир того «КВ». — Что там немец? — тут же стал расспрашивать он.

— Накапливается, — ответил старшина. — С утра, наверное, опять полезут. Фрица я похоже никчемного приволок, но его бы контрразведчикам переправить. А вот пока мы к линии фронта пробирались, то кое-что разведали, — он указал на карте расположение гаубичных батарей и места скопления бронетехники. — Вдарить бы по ним.

— Нечем, — с досадой ответил командир роты. — Снаряды у артиллеристов вчера все вышли, а новых не подвезли.

— С капитаном Земцовым свяжитесь, — произнес я. — С рассветом сможем вылететь на штурмовку. «Сотки» правда закончились, а вот пятидесятикилограммовые «ФАБы» точно есть. Как раз для гаубиц сойдет.

— Не успеете. Немец еще в сумерках артподготовку начнет, если на сегодня у них наступление запланировано. Но свяжусь, — пообещал он.

— Мне на аэродром надо.

— Машин нет. Только санитарная полуторка под утро пойдет. Можешь с ранеными до железнодорожного разъезда доехать. А дальше пешком.

Я трезво оценил свои силы и спросил:

— Во сколько поедет машина?

— Точно не скажу. Сломалась. Раненые тоже ждут. Как водила починит, так сразу. Ты, лейтенант, иди, приляг. Старшина тебя проводит и устроит, а бойцы разбудят. На аэродром я позвоню, скажу Земцову, что ты к нам вышел.

— Спасибо. Разрешите идти?

— Шагай. И выспись. Если немцы с утра снова полезут, вы летуны, нам ох как нужны будете. Так Веселова, а ты пока останься. Немца допросить надо. Будешь переводить.

Мы с Ломейкиным козырнули и вышли из блиндажа.

Ночь звездная. В небе ни облачка.

— Андрей, я «MG» себе оставлю, ладно? — спросил старшина.

— Да забирай. Мне бы патронов к «ТТ».

— Не вопрос, отсыпем, — Никита привел меня к узкому входу в землянку. — Вот здесь располагайся, — он зажег нехитрую коптилку. Несколько бойцов спали вповалку на земляном полу, застланном прелой соломой.

Один из них приподнял голову:

— О старшина вернулся…

Я заметил: на передовой все выглядят уставшими до предела, но, несмотря на обстановку, здесь нет безнадеги.

— Патроны, — Никита протянул мне пачку. Упаковка показалась необычной. Два ряда по восемь патронов завернуты в сероватую промасленную бумагу, перетянутую бечевкой. Даже в фильмах такого не видел[3]. — Садись, перекусим. — Старшина выложил на пустой снарядный ящик кусок зачерствелого хлеба, луковицу, отцепил от пояса флягу и протянул мне: — Глотни.

Спирт обжег горло, теплым комком провалился в желудок.

— Закусывай, а то с устатку сомлеешь.

— Мне бы не проспать, — ответил я, жуя кусок хлеба. Даже не представлял, что черствая горбушка может быть такой вкусной.

— Не бойся. Я часового предупредил. Он разбудит. Ну ладно. Пошел. Ни пуха тебе в небе, лейтенант.

— А ты?

— Пулемет к делу пристрою.

Вот так мимолетно сводит судьба людей на фронте. Он ушел, а мне подумалось: увидимся ли когда-нибудь еще?

Я дожевал хлеб, вдоволь напился воды, лег на солому и моментально уснул.

Машина с ранеными отправилась в тыл лишь в начале шестого утра.

Серые предрассветные сумерки встретили дымкой льнущего к земле тумана и отдаленным рокотом разрывов. Похоже немцы сегодня решили атаковать на других участках фронта.

Место мне досталось в кабине. На разъезде, по словам водилы, вскоре должен остановиться санитарный поезд.

Дорога — ухаб на ухабе. Разбита техникой, изрыта воронками. Даже сквозь тарахтение мотора слышны стоны и ругань, доносящиеся из кузова.

Водитель старается изо всех сил. Жмется ближе к обочине, одним колесом ловит гребень глубокой колеи, чтобы раненых не так сильно трясло.

Мой четвертый день на фронте… Каким он будет? Смотрю по сторонам, вспоминаю фронтовую дорогу, увиденную сверху, еще при первом вылете.

Мы сейчас едем по проселку. Лес остался правее. По другую сторону неубранные поля. Удивительно, уже конец августа, а кое-где все еще цветут васильки.

По большому счету, мне, как закоренелому жителю мегаполиса, многое в новинку. Смотрю и думаю: такой простой красоты никогда не замечал. Некогда было.

За мыслями несколько километров пролетели незаметно. Вскоре покажется развилка дорог, и я сойду. Дальше не по пути.

Нарастающий, быстро приближающийся гул мотора я ощутил внезапно, все существом. Вот он изменил тональность. Сброшены обороты, а значит «мессер» вошел в отлогое пикирование. Он вынырнул со стороны фронта, позади нас.

— Сворачивай! Резче! — закричал я.

Водила смертельно побледнел, но не растерялся. Вильнул, хотя недостаточно быстро и круто, — уйти с линии огня не удалось.

Пулеметно-снарядные трассы хлестнули наискось, прошив кузов. Лопнуло заднее колесо, задребезжал металл. Над нами пронеслась стремительная тень, обернувшаяся легко узнаваемым силуэтом «мессершмитта», — выходя из атаки он заложил левый вираж с одновременным набором высоты.

Я кубарем выкатился из кабины. Кузов, где лежали и сидели раненые бойцы, разбит в щепу. Кунг хоть и старенький, но видно, что машина санитарная, — выцветший под солнцем красный крест различим издалека!

Немец развернулся и пошел на второй заход. Двигатель полуторки заглох, водитель убит. Вновь загрохотали очереди, вспыхнул бензин, выливающийся из пробитого бака, взметнулся столб огня, а фашист глумливо покачал крыльями, спокойно набирая высоту.

Я не смог ничего не сделать. Пытался, но не смог. Машина за считанные секунды превратилась в факел. Жар такой, что невозможно подступиться.

Глотаю слезы. «Мессер» уже превратился в едва различимую точку, а через несколько секунд исчез из вида.

Спасать некого. Я даже не знаю, сколько человек было в кузове, но они все мертвы.

В наступившей тишине гудит пламя. Не слышно ни стонов, ни криков. Обугленные силуэты, сбившиеся в бесформенную груду тел, не шевелятся.

Мое состояние невозможно передать словами. Любое из них прозвучит блекло, не отражая и сотой доли той горечи и ненависти, что я испытал, пытаясь подступиться к охваченной огнем машине.

Почему⁈ Зачем⁈

Мои зубы стиснуты. Ни звука не вырвалось из горла.

Почему он выбрал целью санитарную машину? Какой в этом смысл? В нескольких километрах аэродром, сзади передовая, а правее железнодорожный разъезд, — вокруг полно военных объектов!

Никто и никогда не сможет ответить на эти вопросы, ибо правда скрыта в изъяне психики, червоточине, живущей внутри таких вот тварей.

Похоже я стоял, совершенно окаменев. Даже не вздрогнул, когда на плечо легла чья-то рука. Незнакомый танкист, спрыгнув с брони остановившегося «Т-26»[4], скупо спросил:

— Снаряд?

— «Мессер»… — глухо ответил я.

— Ты присядь, браток. Дух переведи. Мы тут сами управимся.

Честно говоря, я особо не помню, как они гасили огонь и хоронили тела. В себя пришел бредущим по проселку в направлении нашего аэродрома.

На оклик часового даже не среагировал. Хорошо хоть боец взвода охраны узнал меня, и спросил уже тише:

— Товарищ младший лейтенант, а что случилось-то? На вас лица нет.

— Наши взлетали?

— Да. Пара «И-16»

— Не знаешь Земцов тут?