Очевидно, Иоанну надо было поразмыслить над предложенной идеей, чтобы все детали обговорить уже завтра. Ну и что-то мне подсказывало, что перед тем, как назначать меня на столь высокую должность, он непременно будет проверять меня по своим каналам. Я хоть и доказал свою верность на деле, этого всё равно мало.
Радовало то, что моя худородность его нисколько не смущала. Да, Злобины — люди служилые, все до одного, и это ставило меня выше обычных смердов, но местническая система никогда не позволила бы мне подняться выше должности сотника или заурядного воеводы какого-нибудь мелкого острога, даже если бы царь пожаловал меня боярством.
В опричниках же местнической системы не будет. Поначалу, конечно, всё равно придётся идти на компромиссы, чтобы народ не разбежался, да и какому-нибудь вчерашнему городовому стрельцу неловко будет командовать княжатами и дворянами, но возвышаться все будут исключительно за свои поступки. По заслугам, а не по родству.
Из Кремля я вышел в исключительно хорошем настроении. Хотелось зайти в царицын терем, не к царице, естественно, к Евдокии, но я ограничился тем, что попросил караульного передать Евдокии привет. Она уже сама найдёт время для встречи.
Дядька ждал меня возле конюшен, поёживаясь от лёгкого морозца. Завидев меня, Леонтий с облегчением вздохнул. Он теперь старался никуда меня не отпускать одного, упирая на то, что я вечно попадаю в какие-то неприятности. И в его словах был определённый резон.
— Ну, как всё прошло? — спросил он.
— Отлично, — улыбнулся я. — Лично царю теперь служить будем.
— Ох, батюшки святы… — перекрестился Леонтий.
— Чего ты? — не понял я.
— Всяк сверчок знай свой шесток! Это ж ты скольких обошёл, сколько на московской службе бояр? Вот и почитай, скольким обиду учинил, — сказал дядька. — Ох, грехи мои тяжкие…
Это ты, дядька, ещё не знаешь, КАК я собрался царю служить. Вот там точно обид хватит на целый полк. Там смерть будет не то что в затылок дышать, она на ушко шептать начнёт.
— Поехали, дядька, — сказал я. — На Пушечный двор. Проведать надобно.
Глава 2
Если уж государь желает, чтобы я и дальше занимался прогрессом, то разочаровывать его нельзя. Я, конечно, не инженер, но всё равно, какие-то базовые вещи помнил, и простор для изобретений у меня ещё оставался. Но сперва — артиллерия.
Нынешние тюфяки и осадные пищали представляли собой сборную солянку из самых разных калибров. Вот какой форма у литейщиков получилась, такой и будет калибр пушки. Я же хотел попытаться внедрить стандартизацию, чтобы пушкарям больше не приходилось заморачиваться с подбором снарядов.
На Пушечном дворе кипела работа, как, впрочем, и всегда. Воюющей стране требовались пушки и пищали, много пушек, и мастера пахали, как проклятые. Моё появление, однако, не осталось незамеченным.
Ко мне сразу же навстречу пошёл юноша в потёртом и опалённом полушубке, в котором я узнал Богдана. Он успел за это время отрастить тонкие усики и небольшую светлую бородку, вот я его сразу и не узнал.
— Богатым будешь, Богдан! Не признал тебя! — весело крикнул я, слезая с лошади.
— Дай то Бог! — ухмыльнулся литейщик. — Здрав будь, Никита Степанович!
— И тебе здравия, — сказал я. — Чем порадуешь?
Литейщик улыбнулся, словно объевшийся сметаны кот.
— Пушку твою отлили, инрогом нарекли, — сказал он. — Добрая вышла пушка.
— А ну, веди, показывай, — нетерпеливо потребовал я.
Мы широким шагом пошли по Пушечному двору, дядька грузно семенил следом.
— Славное вы имя выбрали… — сказал я. — Инрог, говоришь?
— Он самый, — кивнул Богдан. — Зверь такой.
— Знаю, — сказал я.
Единорог. Пусть не с шуваловского герба, но всё-таки единорог, и это имя подходило новой пушке, как влитое.
Мы прошли через весь двор, и подмастерье именитого Кашпира Ганусова привёл меня к единорогу, смотревшемуся среди остальных пушек несколько необычно. Ствол короче, чем у остальных, лафет другой, зарядный ящик, банник, все принадлежности. Мастера исполнили всё в точности, как я и просил, и я не удержался, погладил холодный бронзовый ствол, изукрашенный вензелями и завитушками.
— И впрямь, добрая пушка, — сказал я.
Словно пришелец из другой эпохи, лихой гусар в ментике и кивере рядом с облачёнными в кольчуги и шеломы воинами.
— Стреляли уже? — спросил я.
— А как же! — воскликнул Богдан. — Проверили. Ловчее заряжается, удобнее. Да и палить тоже.
— Побольше надо таких сделать. Точь-в-точь таких же, чтобы калибр у всех един, — сказал я.
— Делаем уже, — кивнул Богдан. — Одну к отливке готовим, другой форму лепим. Мастер даже пушку эту оценил. А это дорогого стоит.
— Вот и славно, — улыбнулся я.
Будет о чём завтра рассказать царю. Если он, конечно, ещё не в курсе.
Ещё одна капелька прогресса в море невежества и отсталости, если так можно выразиться. Не то чтоб я считал местных отсталыми, часто даже наоборот, они были умнее и сообразительнее меня, но я всё же придал местной науке пинка в нужном направлении.
Я вдруг задумался о том, куда ещё можно толкнуть прогресс. И военный, и мирный, как говорится, мирный атом в каждый дом. Паровой двигатель? Сомнительно, даже если я построю опытный образец, практическую пользу он приносить начнёт очень нескоро. Нарезное оружие Андрей Рыбин уже мастерил и так. Спирт, вернее, самогон… Разве что для использования в качестве антисептика, мне не хотелось спаивать русский народ. Гигиену я и так внедрял потихоньку, вот только она никак не приживалась.
Мой взгляд зацепился за печную трубу, из которой столбом поднимался сероватый дым. Эврика, ёлки-моталки! Можно попытаться изобрести воздушный шар или аэростат, для наблюдения за передвижением противника. Его в нынешних условиях даже сбить никто не сможет.
— О чём задумался, Никита Степаныч? — спросил меня Богдан, отрывая от размышлений.
— О новых свершениях, — ухмыльнулся я.
Как будет время — надо будет попробовать измыслить в слободе воздушный шар. Или хотя бы китайский фонарик, как его миниатюрную копию.
— Когда новые инроги готовы будут? — спросил я.
— До Масленицы управиться должны, — сказал литейщик. — Только то уже не инроги, другим именем наречём.
— А вот это лишнее, — сказал я. — Они же как близнецы-братья быть должны, значит, тоже инрогами величать надо.
— Как же их различать-то тогда? — улыбнулся подмастерье.
— По нумерам, первый инрог, второй, — вполне серьёзно предложил я.
— Ну, не знаю, — хмыкнул Богдан. — Не по старине это.
— А в старину вообще не знали, как пушки лить, дубинами друг дружку лупили, и что теперь? — усмехнулся я. — Новое по-новому делать надобно. За старину держаться, уважать, а к новому всё же открыто быть.
— Ага… Мастеру это скажи, так он палкой вдоль хребта попотчует, — засмеялся литейщик.
— Сам скажешь, — хохотнул я. — Ладно, понял тебя. На Масленицу, значит, из пушек палить станем. Инрог этот, значит, пусть здесь пока остаётся. Государю покажем, но потом.
— Понял, — сказал Богдан.
— Всё, не буду больше от работы отвлекать, у вас тут, гляжу, дел невпроворот, — сказал я, пожимая мозолистую лапищу литейщика.
Ну хотя бы с этим разобрались. Единороги вместо нынешних тюфяков должны здорово навести шороху. По-хорошему, к ним надо бы измыслить прицельные приспособления, но я, увы, не артиллерист.
От Пушечного двора мы с дядькой отправились к Андрею Рыбину, знакомой уже дорогой, и у него тоже вовсю кипела работа, металлическим лязгом оповещая об этом всю округу.
Мальчишки-подмастерья увидели меня издалека, сразу же кликнули мастера. Андрей Иванович вышел из кузницы в одной рубахе и фартуке, несмотря на мороз, от него валил пар, словно от разогретой печки.
— Никита Степаныч! А я уж и не чаял увидать тебя! — воскликнул он.
— И тебе не хворать, Андрей Иваныч, — произнёс я.
Выбрался из седла, пожал руку мастеру. Он за время моего отсутствия развернулся во всю ширь, даже поставил на пустовавшем пятачке новую мастерскую, где по обилию стружек и опилок вокруг неё, очевидно, делались ложа для пищалей. Он целиком и полностью сосредоточился на них.
