— Небольшое скопление изгнанных ученых, раскалывающих бегемота? — уточнил Гриффин. — Говори, что ты имеешь в виду, брат, не увиливай.
— Я хотел сказать «массово превосходящие идеалисты», но да. Я имею в виду — пожалуйста, Гриффин, просто трудно сохранять веру, когда неясно, какой эффект будет от всего, что я делаю.
Гриффин замедлил шаг. Несколько секунд он молчал, раздумывая, а затем сказал:
— Я нарисую тебе картину. Откуда берется серебро?
— Гриффин, честно…
— Побалуй меня.
— У меня урок через десять минут.
— И это не простой ответ. Крафт не выгонит тебя за одно только опоздание. Откуда берется серебро?
— Я не знаю. Шахты?
Гриффин тяжело вздохнул.
— Разве они ничему тебя не учат?
— Гриффин…
— Просто послушай. Серебро существовало всегда. Афиняне добывали его в Аттике, а римляне, как ты знаешь, использовали серебро для расширения своей империи, когда поняли, на что оно способно. Но серебро не стало международной валютой, не способствовало развитию торговой сети, охватывающей континенты, гораздо позже. Его просто не хватало. Затем в XVI веке Габсбурги — первая по-настоящему глобальная империя — наткнулись на огромные залежи серебра в Андах. Испанцы доставили его из гор, благодаря коренным шахтерам, которые, можно быть уверенным, не получали справедливой платы за свой труд [809], и отчеканили его в своих маленьких монетках по восемь штук, которые принесли богатство в Севилью и Мадрид.
Серебро сделало их богатыми — достаточно богатыми, чтобы покупать набивные хлопчатобумажные ткани из Индии, которые они использовали для оплаты связанных рабов из Африки, которых они заставляли работать на плантациях в своих колониях. Так испанцы становились все богаче и богаче, и везде, куда бы они ни пришли, они оставляли за собой смерть, рабство и обнищание. Теперь ты видишь закономерность, не так ли?.
Гриффин, читая лекции, имел особое сходство с профессором Ловеллом. Оба делали очень резкие жесты руками, как бы подкрепляя свои длинные диатрибы движениями рук, а не остановками, и оба говорили в очень точной, синкопированной манере. Они также разделяли пристрастие к сократовским вопросам. Перенесемся на двести лет вперед, и что же мы имеем?
Робин вздохнул, но подыграл.
— Все серебро и вся власть течет из Нового Света в Европу.
— Верно, — сказал Гриффин. — Серебро накапливается там, где его уже используют. Испанцы долгое время удерживали лидерство, в то время как голландцы, британцы и французы наступали им на пятки. Перенесемся еще на столетие вперед, и Испания — тень того, чем она когда-то была; наполеоновские войны подорвали мощь Франции, и теперь славная Британия на вершине. Крупнейшие запасы серебра в Европе. Лучший в мире переводческий институт. Лучший флот на морях, закрепившийся после Трафальгарской битвы, а значит, этот остров вполне может править миром, не так ли? Но за последнее столетие произошло кое-что забавное. Что-то, что доставляет головную боль Парламенту и всем британским торговым компаниям. Можете ли теперь догадаться, что это такое?
— Только не говорите мне, что у нас заканчивается серебро.
Гриффин усмехнулся.
— У них кончается серебро. Можешь угадать, куда оно теперь утекает?
Робин знал ответ на этот вопрос только потому, что слышал, как профессор Ловелл и его друзья жаловались на это в течение многих лет во время тех вечеров в гостиной в Хэмпстеде.
— Китай.
— Китай. Эта страна наедается импортом с Востока. Они не могут насытиться китайским фарфором, лакированными шкафами и шелками. И чай. Небеса. Ты знаешь, сколько чая экспортируется из Китая в Англию каждый год? Не менее тридцати миллионов фунтов стерлингов. Англичане так любят чай, что парламент настаивал на том, чтобы Ост-Индская компания всегда держала в запасе годовой запас на случай дефицита. Мы тратим миллионы и миллионы на чай из Китая каждый год, и платим за него серебром.
Но Китай не испытывает ответного аппетита к британским товарам. Когда император Цяньлун получил от лорда Маккартни выставку предметов британского производства, знаете, какова была его реакция? «Странные и дорогие предметы меня не интересуют». Китайцам не нужно ничего из того, что мы продаем; они могут производить все, что хотят, сами. Поэтому серебро продолжает утекать в Китай, и британцы ничего не могут с этим поделать, потому что они не могут изменить спрос и предложение. В один прекрасный день не будет иметь значения, сколько у нас переводческих талантов, потому что запасов серебра просто не будет, чтобы использовать его. Британская империя рухнет из-за собственной жадности. Тем временем серебро будет накапливаться в новых центрах власти — в местах, где до этого ресурсы были украдены и эксплуатировались. У них будет сырье. Все, что им тогда понадобится, — это работники по добыче серебра, а таланты пойдут туда, где есть работа; так всегда бывает. Так что все это просто, как прогнать империю. Циклы истории сделают все остальное, и вам нужно только помочь нам ускорить это.
— Но это… — Робин запнулся, с трудом подбирая слова, чтобы сформулировать свое возражение. — Это так абстрактно, так просто, это не может быть — я имею в виду, конечно, ты не можешь предсказать историю такими широкими мазками…
— Можно предсказать очень многое. — Гриффин бросил на Робина косой взгляд. — Но в этом-то и проблема вавилонского образования, не так ли? Они учат вас языкам и переводу, но никогда истории, никогда науке, никогда международной политике. Они не рассказывают тебе об армиях, которые поддерживают диалекты.
— Но как это все выглядит? — упорствовал Робин. — То, что ты описываешь, я имею в виду — как это произойдет? Глобальная война? Медленный экономический спад, пока мир не станет выглядеть совершенно иначе?
— Я не знаю, — сказал Гриффин. — Никто точно не знает, как выглядит будущее. Переместится ли рычаг власти в Китай, или в Америку, или Британия будет бороться за свое место — это невозможно предсказать.
— Тогда откуда ты знаешь, что то, что ты делаешь, имеет хоть какой-то эффект?
— Я не могу предсказать, как сложится каждая встреча, — уточнил Гриффин. — Но я знаю следующее. Богатство Британии зависит от принудительной добычи. И по мере роста Британии остаются только два варианта: либо ее механизмы принуждения становятся гораздо более жестокими, либо она терпит крах. Первое более вероятно. Но это может привести ко второму.
— Это такая неравная борьба, — беспомощно сказал Робин. — Ты на одной стороне, вся Империя на другой.
— Только если ты думаешь, что Империя неизбежна, — сказал Гриффин. — Но это не так. Возьмем нынешний момент. Мы находимся в самом конце великого кризиса в Атлантике, после того, как монархические империи пали одна за другой. Британия и Франция проиграли в Америке, а затем они вступили в войну друг против друга, что никому не принесло пользы. Сейчас мы наблюдаем новую консолидацию власти, это правда — Британия получила Бенгалию, она получила голландскую Яву и Капскую колонию — и если она получит то, что хочет в Китае, если она сможет обратить вспять этот торговый дисбаланс, она будет неудержима.
Но ничто не написано на камне — или даже на серебре. Очень многое зависит от этих непредвиденных обстоятельств, и именно в этих переломных точках мы можем толкать и тянуть. Где индивидуальный выбор, где даже самая маленькая армия сопротивления имеет значение. Возьмем, к примеру, Барбадос. Возьмем Ямайку. Мы посылали туда бары на восстания…
— Те восстания рабов были подавлены, — сказал Робин.
— Но ведь рабство было отменено, не так ли? — сказал Гриффин. — По крайней мере, на британских территориях. Нет, я не говорю, что все хорошо и налажено, и я не говорю, что мы можем полностью присвоить себе заслуги британского законодательства; я уверен, что аболиционисты возмутились бы этим. Но я говорю, что если ты думаешь, что Закон 1833 года был принят из-за моральных чувств британцев, то ты ошибаешься. Они приняли этот закон, потому что не могли продолжать нести убытки.
