– А, кошмарный Драйден. Помню, как Плейфер заставлял нас несколько недель его обсуждать. Он методичен, но суховат.
– Чудовищно сухой.
Робин от всей души надеялся, что на этом она отстанет, ведь было уже пять минут первого.
– Он заставляет вас сравнивать переводы на занятиях? – спросила Кэти. – Однажды он почти полчаса расспрашивал о том, почему я выбрала слово «красный» вместо «цвета спелого яблока». Под конец я вся взмокла.
Прошло шесть минут. Взгляд Робина метнулся к лестнице, а потом обратно к Кэти и снова на лестницу, пока Робин не осознал, что девушка выжидающе на него смотрит.
– Э-э-э… – Он моргнул. – Кстати, о Драйдене, мне правда нужно…
– Ой, прости, на первом курсе всегда так сложно, а я тебя задерживаю…
– В общем, рад был поболтать.
– Дай знать, если я могу тебе чем-то помочь, – радостно сказала она. – Поначалу наваливается столько всего, но обещаю, потом станет легче.
– Конечно. Мне пора. До свидания.
Он чувствовал себя ужасно из-за того, что был так резок. Она была милой, а подобное предложение – весьма щедрое со стороны старшекурсницы. Но Робин мог думать только о сообщниках наверху и что случится, если они спустятся в тот момент, когда Кэти будет подниматься.
– Тогда желаю удачи.
Кэти помахала ему и пошла дальше. Робин молился о том, чтобы она не обернулась.
Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем по лестнице с противоположной стороны быстро спустились фигуры в черном.
– О чем она говорила? – прошептал один из них. Его голос показался удивительно знакомым, но Робин был слишком взбудоражен, чтобы понять, кто это.
– Просто дружеская болтовня. – Робин открыл дверь, и все трое быстро вышли в прохладу ночи. – Все в порядке?
Но ответа он не получил. Они уже ушли, оставив его в одиночестве под дождем в темноте.
Человек более осторожный тотчас порвал бы с «Гермесом», не поставил бы на кон все свое будущее ради таких неясных возможностей. Но Робин не отступил. Он помог с пятой кражей, а затем с шестой. Закончился осенний триместр, промелькнули зимние каникулы, и начался второй триместр. Когда Робин в полночь приближался к башне, сердцебиение больше не отдавалось в ушах. Минуты между входом и выходом больше не казались пребыванием в чистилище. Все стало выглядеть простой процедурой – всего-навсего дважды открыть дверь. Настолько простой, что к седьмой краже он убедил себя, будто опасности и вовсе нет.
– У тебя отлично получается, – сказал Гриффин. – Им нравится иметь дело с тобой. Ты придерживаешься указаний и не пытаешься геройствовать.
Спустя неделю после начала второго триместра Гриффин наконец-то соизволил лично встретиться с Робином. Они снова бодро шагали по Оксфорду, на этот раз следуя вдоль Темзы на юг, в сторону Кеннингтона. Встреча была похожа на промежуточный отчет об успеваемости перед суровым и редко появляющимся наставником, и Робин наслаждался похвалой, стараясь не выглядеть окрыленным младшим братом, хотя удавалось с трудом.
– Так я хорошо постарался?
– Очень хорошо. Я весьма доволен.
– Так, значит, теперь ты расскажешь побольше о «Гермесе»? – спросил Робин. – Скажи хотя бы, куда отправляют пластины. Что вы с ними делаете?
Гриффин хохотнул.
– Терпение.
Некоторое время они шли молча. Утром прошла гроза. Под темным небом быстро и шумно текла река Айзис, покрытая туманом. В такие вечера мир словно лишается красок, выглядит наброском к картине, карандашным рисунком в одних только серых тонах.
– У меня есть еще один вопрос, – продолжил Робин. – Понимаю, ты не можешь рассказать подробности о «Гермесе». Но хотя бы скажи, чем все это закончится.
– Чем все это закончится?
– В смысле, ситуация со мной. Сейчас все идет прекрасно, пока меня не поймали, конечно. Но такое положение кажется… сам понимаешь, довольно неустойчивым.
– Разумеется, оно неустойчиво. Ты будешь усердно учиться и окончишь университет, а потом тебя попросят делать всякие мерзости ради империи. Или тебя схватят, как ты и сказал. Все рано или поздно заканчивается, как это случилось с нами.
– Все члены «Гермеса» покинули Вавилон?
– Я знаю лишь немногих, кто остался.
Робин не знал, как к этому относиться. Он часто убаюкивал себя фантазиями на тему жизни после Вавилона: место на кафедре, если он этого захочет, гарантирующее еще много безбедных лет обучения в великолепных библиотеках, проживание в комфортабельном пансионе и уроки латыни для богатых студентов, если ему понадобятся дополнительные карманные деньги; или захватывающая карьера, путешествия за границу с покупателями книг и синхронными переводчиками. У Чжуан-цзы, которого он только что перевел вместе с профессором Чакраварти, фраза таньту [934] в буквальном смысле означала «ровную дорогу», а метафорически – «спокойную жизнь». Именно этого он и хотел: гладкого, ровного пути к будущему без неожиданностей.
Единственным препятствием, естественно, была его совесть.
– Ты останешься в Вавилоне, пока сможешь там оставаться, – сказал Гриффин. – Ты должен. Нам нужно больше людей в Вавилоне. Но это становится все труднее и труднее, сам понимаешь. Ты сам скоро убедишься, как тяжело примириться с тем, о чем тебя будут просить. А если тебя попросят заняться исследованиями для армии? А если пошлют на фронтир в Новую Зеландию или Капскую колонию?
– А нельзя просто отказаться от таких назначений?
Гриффин засмеялся.
– Военные контракты составляют больше половины заказов. Без них не обойдешься, если хочешь получить место на кафедре. И платят тоже хорошо – многие профессора разбогатели во время Наполеоновских войн. Как, по-твоему, наш дражайший отец может содержать три дома? Его желания осуществляются благодаря такой работе.
– И что тогда? – спросил Робин. – Как мне уйти?
– Это просто. Инсценируй свою смерть и уходи в подполье.
– Так ты и поступил?
– Да, лет пять назад. И ты со временем поступишь так же. А потом станешь тенью на улицах Оксфорда, где когда-то ходил свободно, и будешь молиться, чтобы какой-нибудь другой первокурсник нашел в себе силы предоставить тебе доступ к библиотекам. – Гриффин бросил на него косой взгляд. – Тебя не устраивает такой ответ, верно?
Робин колебался. Он точно не знал, как выразить свое смятение. Да, в какой-то степени его привлекала идея бросить Оксфорд ради «Гермеса». Он хотел сделать то же, что и Гриффин, хотел получить доступ к внутренней кухне «Гермеса», увидеть, куда отправляют украденные серебряные пластины и что с ними делают. Хотел увидеть этот скрытый мир.
Но в таком случае он никогда уже не вернется обратно.
– Просто так нелегко оказаться отрезанным от всего, – признался он.
– Ты знаешь, как римляне откармливали сонь? – спросил Гриффин.
Робин вздохнул.
– Гриффин…
– Твои репетиторы ведь задавали тебе читать Варрона? В трактате «Res Rustica» [935] он описывает глирарий [936]. Это довольно элегантное приспособление. Керамический горшок, только с отверстиями, чтобы сони могли дышать, а поверхность отполирована так гладко, что сбежать невозможно. В углубления кладут еду, а чтобы мышам не было слишком скучно, делают выступы и дорожки. И самое главное – всегда держать их в темноте, чтобы сони думали, будто пришло время впадать в спячку. Они только и делают, что спят и нагуливают жир.
– Ладно, – нетерпеливо сказал Робин. – Хорошо. Я понял.
– Понимаю, это трудно, – сказал Гриффин. – Тяжело отказаться от преимуществ своего положения. Конечно же, тебе нравятся твоя стипендия, мантия и вечерние попойки…
– Дело не в попойках, – возразил Робин. – Я не… Я не участвую в попойках. И дело не в стипендии или дурацкой мантии. Просто… Ну, не знаю, это такой скачок…
