– Нас пытаются сжечь живьем, давай не будем спорить о морали…
– Но от пластины может загореться масло. – Виктуар крепче сжала его руку. – И несколько человек погибнут. Угомонись.
Робин сунул пластину обратно в карман, глубоко вдохнул и удивился тому, как стучит в висках кровь. Ему хотелось драки. Хотелось спрыгнуть вниз и до крови дубасить по этим лицам. Хотелось, чтобы все они поняли, кто он такой, что он их самый страшный кошмар – нецивилизованный, жестокий и яростный.
Но все закончилось, не успев начаться. Как и профессор Плейфер, Пенденнис и люди его круга не были бойцами. Они предпочитали угрозы и бахвальство. Вели себя так, будто весь мир подчиняется их мельчайшим капризам. Но в итоге не собирались бороться по-настоящему. Не имели ни малейшего представления, сколько усилий нужно приложить, чтобы взять штурмом крепость, а Вавилон был самой неприступной крепостью на земле.
Пенденнис опустил факел и поджег хворост. Пламя тут же начало лизать стены, и толпа радостно взревела. Но огонь так и не разгорелся. Языки пламени жадно подпрыгивали, тянулись оранжевыми щупальцами, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, но беспомощно опадали. Несколько студентов подбежали к стенам башни в явно непродуманной попытке вскарабкаться наверх, но, стоило им коснуться кирпичей, какая-то невидимая сила отшвырнула их обратно на лужайку.
Тяжело дыша, по лестнице спустился профессор Чакраварти с серебряной пластиной в руке. На ней было написано: भिन्त्ते [1007].
– Это санскрит, – объяснил он. – Пластина их рассеет.
Он высунулся из окна, пару секунд осматривал происходящее, а потом швырнул пластину в самую гущу толпы. И люди тут же начали расходиться. Робин толком не мог понять, что происходит, но, похоже, возник какой-то спор, на лицах зачинщиков отражалось то раздражение, то смятение, они топтались на лужайке, как утки вокруг пруда. А затем один за другим отошли от башни – домой, ужинать с женами, мужьями и детьми.
Несколько студентов задержались еще на какое-то время. Элтон Пенденнис разглагольствовал на лужайке, размахивая факелом над головой и выкрикивая проклятия, которые не были слышны из-за охранной системы. Но башня, очевидно, никак не желала загораться. Хворост рядом с каменными стенами вспыхивал и тут же гас. Голоса протестующих осипли от криков, возгласы поутихли, а потом и вовсе прекратились. К закату все оставшиеся разбрелись по домам.
Переводчики поужинали лишь около полуночи несладкой кашей, персиковым джемом и двумя печеньями каждому к чаю. После долгих уговоров профессор Крафт смилостивилась и разрешила принести из погреба несколько бутылок красного вина.
– Ну что ж, – сказала она, дрожащей рукой разливая щедрые порции. – Это было захватывающе, правда?
На следующее утро переводчики начали укреплять Вавилон.
Вчера им не грозила реальная опасность, даже Джулиана, заснувшая в слезах, теперь смеялась, вспоминая тот день. Но тот мертворожденный бунт был только началом. Оксфорд будет и дальше разрушаться, город возненавидит их еще сильнее. Нужно подготовиться к следующему разу.
Они рьяно принялись за работу. И теперь казалось, будто они готовятся к экзаменационной сессии. Они сидели за столами на восьмом этаже, склонившись над текстами, и тишину нарушали только шелест переворачиваемых страниц и время от времени восклицания, когда кто-нибудь находил подходящую цепочку этимологии слов. И это было так приятно. Наконец-то им есть чем заняться, а не томиться в тревожном ожидании новостей.
Робин разбирал записи, найденные в кабинете профессора Ловелла, в которых было много потенциальных словесных пар, подготовленных для военных действий в Китае. Одна ему особо нравилась: китайский иероглиф 利 (ли) означал «отточить оружие», но помимо этого еще и «прибыль, преимущество», а графема символизировала срезаемый ножом колос. Ножи, заточенные с помощью словесной пары «利 – отточить», имели особо острое лезвие и сами безошибочно находили цель.
– И как это может пригодиться? – спросила Виктуар, когда Робин показал ей.
– Поможет сражаться, – ответил Робин. – Разве не это нам нужно?
– Думаешь, придется драться на ножах?
Он раздраженно пожал плечами, но немного смутился.
– Может и до этого дойти.
Виктуар прищурилась.
– Тебе этого хочется, да?
– Конечно нет, даже не… Нет, не хочется. Но если дойдет до драки, эта пара станет крайне необходимой…
– Мы пытаемся защитить башню, – мягко напомнила она. – Просто хотим остаться в безопасности. А не пролить море крови.
Они жили как в осажденной крепости. Изучали классические тексты – военную историю, описания битв, трактаты о стратегии – в поисках идей, как укрепить башню. Они установили строгое расписание обедов и ужинов и распределили продукты на порции; никакого печенья в полночь, как любили Ибрагим и Джулиана. Потом старые телескопы перетащили на крышу, чтобы наблюдать за разрушением города. Забастовщики поочередно по два часа дежурили у окон седьмого и восьмого этажей, чтобы издалека заметить очередную толпу.
В этих заботах прошел целый день, потом еще один. До них наконец дошло, что пути назад нет, невозможно вернуться к обычной жизни, разрушения необратимы. Теперь они либо покинут башню победителями, предвестниками новой Британии, либо мертвыми.
Виктуар потрясла Робина за плечи.
– В Лондоне тоже бастуют. Проснись, Робин.
Он резко выпрямился. На часах было десять минут первого, он только что заснул – его вахта была следующей.
– Что? Кто?
– Все, – удивленно произнесла Виктуар, как будто сама не могла в это поверить. – Наверное, это все листовки Энтони об условиях труда, адресованные радикалам, потому что, похоже… – Она помахала перед Робином телеграммой. – Даже телеграфная контора. Говорят, перед парламентом собралась толпа, требующая отозвать объявление войны…
– Кто «все»?
– Все забастовщики последних лет – портные, сапожники, ткачи. Все снова бастуют. И не только они. Еще докеры, работники фабрик, кочегары – действительно все. Вот, взгляни. – Она снова затрясла телеграммой. – Вот. Об этом напишут все завтрашние газеты.
Прищурившись в тусклом свете, Робин посмотрел на телеграмму, пытаясь понять, что это значит.
В сотне миль отсюда Вестминстер наводнили белые британцы, работники фабрик, протестующие против войны со страной, где они никогда не были.
Неужели Энтони был прав и они получили самых неожиданных союзников? Те уже не в первый раз за последнее десятилетие восставали против серебра, только сейчас все зашло гораздо дальше. Бунты Ребекки в Уэльсе, Булрингский бунт в Бирмингеме, восстания чартистов в Шеффилде и Бредфорде в том же году – все эти люди пытались остановить серебряную индустриальную революцию. В газетах эти бунты называли отдельными вспышками недовольства. Но теперь стало очевидно, что все они связаны, все возникли как ответ на одну и ту же паутину принуждения и эксплуатации. Такие же проблемы, как у ланкаширских прядильщиков, сначала возникли у индийских ткачей.
Потные и истощенные рабочие оснащенных серебром текстильных фабрик Британии ткали хлопок, собранный рабами в Америке. Серебряная индустриальная революция повсюду несла нищету, неравенство и страдания, а сливки снимали только власть имущие в сердце империи. Вот в чем заключалось величайшее достижение империи – понемногу забрать отовсюду; раздробить и распределить страдания, чтобы они не стали невыносимыми. Но в итоге все-таки стали.
Если угнетенные собрались вместе и начали бороться за общее дело, это и есть тот поворотный момент, о котором так часто говорил Гриффин. Шанс изменить ход истории.
Первое предложение о перемирии пришло из Лондона час спустя:
«возобновите работу вавилона тчк полная амнистия для всех включая свифта и деграв тчк иначе тюрьма».
– Это очень плохие условия, – сказал Юсуф.
