Прежде чем открыть дверь, они отправили остальных наверх. Летти пришла не для того, чтобы разговаривать со всеми, в таком случае на переговоры не отправили бы студентку. Это было личное, Летти пришла объясниться.
– Впустите ее, – сказал Робин Эйбелу.
– Простите?
– Она пришла поговорить. Скажите своим людям, чтобы ее пропустили.
Эйбел что-то шепнул своему помощнику, и тот побежал по лужайке к баррикаде. Два человека вскарабкались по ней и наклонились. Мгновение спустя Летти подняли наверх, а потом без лишних церемоний опустили с другой стороны.
Ссутулившись, она пересекла лужайку, волоча за собой флаг, и не подняла головы, пока не добралась до крыльца.
– Здравствуй, Летти, – сказала Виктуар.
– Здравствуй, – пробормотала Летти. – Спасибо, что согласились со мной встретиться.
Выглядела она жалко. Она явно не спала, одежда была грязной и мятой, щеки запали, глаза покраснели, а веки опухли от слез. Она съежилась, словно ждала удара, и вся как будто уменьшилась. И несмотря ни на что, Робину хотелось только одного – обнять ее.
Этот порыв его удивил. Пока она приближалась к Вавилону, Робин размышлял о том, не убить ли ее, если бы он не обрек тем самым всех остальных, если бы мог отдать взамен только свою жизнь. Но теперь было слишком тяжело смотреть на нее и не видеть друга. Как можно любить того, кто причинил такую боль? Вблизи, глядя ей в глаза, он с трудом верил, что Летти, их Летти, совершила то, что совершила. Она выглядела убитой горем, такой уязвимой, сломленной героиней из ужасной сказки.
Но он напомнил себе, что именно этот образ и эксплуатировала Летти. В этой стране ее лицо и цвет кожи вызывали сочувствие. Что бы ни случилось, только Летти, выйдя отсюда, будет выглядеть невиновной.
Он мотнул головой на флаг.
– Ты здесь, чтобы сдаться?
– Чтобы вести переговоры, – ответила она. – Только и всего.
– Тогда входи, – сказала Виктуар.
Летти переступила через порог. Дверь за ней захлопнулась.
На мгновение все трое уставились друг на друга. Они в неуверенности застыли посреди вестибюля несимметричным треугольником. Как это было неправильно! Их всегда было четверо, всегда две пары, ровное число, и Робин остро ощутил отсутствие Рами. Без него они не были собой – без его смеха, остроумия, склонности внезапно менять тему разговора, от чего остальным приходилось соображать быстрее. Они больше не были сплоченным курсом. Лишь следом в фарватере.
– Почему? – ровным голосом без модуляций спросила Виктуар.
Летти слегка съежилась, совсем чуть-чуть.
– Мне пришлось, – без колебаний ответила она, подняв подбородок. – Ты знаешь, что по-другому я не могла.
– Нет, не знаю, – сказала Виктуар.
– Я не могла предать свою страну.
– Ты не должна была предавать нас.
– Вы попали в сети жестокой преступной организации, – произнесла Летти так гладко, будто долго репетировала. – И как бы я ни притворялась, будто согласна с вами, как бы вам ни подыгрывала, я понимала, что нам не выбраться из этой передряги живыми.
Она и правда так считает? Вот такими она представляет их себе? Робин не мог поверить, что она произносит эти слова, та самая девушка, которая когда-то засиживалась с ними допоздна и хохотала до боли в ребрах. В китайском есть иероглиф, показывающий, насколько болезненными могут быть простые слова: 刺, ци, им обозначают шипы, уколы и критику. Такой многозначный иероглиф. Во фразах 刺言, 刺語 он превращается в «колючие, болезненные слова», но может означать и «побуждать». А еще «убивать».
– Тогда почему ты здесь? – спросил Робин. – Парламент больше не выдержит?
– Ох, Робин, – с жалостью посмотрела на него Летти. – Вы должны сдаться.
– Боюсь, переговоры так не ведутся, Летти.
– Я серьезно. Я пытаюсь вас предупредить. Меня не хотели сюда пускать, но я упросила, написала отцу, подергала за все ниточки.
– О чем предупредить? – спросила Виктуар.
– На рассвете башню возьмут штурмом. Сопротивление будет подавлено оружием. Ожидание окончено. Все окончено.
Робин скрестил руки на груди.
– Что ж, тогда пусть попробуют вернуть себе город.
– Но в этом-то все и дело, – сказала Летти. – Они сдерживались, рассчитывая выманить вас, моря голодом. Никто не желает вашей смерти. Хотите верьте, хотите нет, но им не нравится стрелять в ученых. Вы приносите пользу, это так. Но страна больше не может это выносить. Терпение правительства лопнуло.
– В таком случае логично было бы согласиться на наши требования, – сказала Виктуар.
– Но они не могут.
– И просто разрушат собственный город?
– Думаете, парламенту есть дело до того, что вы уничтожите? – нетерпеливо заявила Летти. – Этих людей не волнует, что вы сделаете с Оксфордом или Лондоном. Когда погасли фонари, они смеялись, когда рухнул мост, они тоже смеялись. Эти люди хотят уничтожить город. Они считают, что он и так уже стал слишком огромным, в нем больше убогих трущоб, чем цивилизованных районов. И вы сами знаете, что больше всего пострадают бедные. Богатые могут уехать за город и остаться до весны в своих летних поместьях, с чистым воздухом и чистой водой. А бедные будут умирать. Послушайте, людей, которые управляют страной, больше заботит гордость Британской империи, чем легкие неудобства, и они скорее позволят разрушить город, чем подчинятся требованиям тех, кого считают горсткой… балаболов…
– Назови уж нас, как на самом деле собиралась, – сказала Виктуар.
– Чужаков.
– Вот она, ваша хваленая гордость, – сказал Робин.
– Да. Я с этим выросла. Я знаю, что это у нас в крови. Уж поверьте. Вы и понятия не имеете, сколько крови они готовы пролить ради своей гордости. Эти люди позволили, чтобы упал Вестминстерский мост. Какие еще угрозы у вас остались?
Робин и Виктуар молчали. Вестминстерский мост был их козырем. Теперь крыть нечем.
– Так, значит, ты хочешь уговорить нас пойти на смерть, – наконец заговорила Виктуар.
– Нет, – возразила Летти. – Я хочу вас спасти.
Она заморгала, и внезапно ее лицо прочертили две тонкие полоски слез. Это не было притворством, они знали, что Летти не умеет играть. Она и правда была безутешна, по-настоящему. Она любила их, в этом Робин не сомневался, по крайней мере, верила, что любит. Она хотела, чтобы они остались целы и невредимы, только по ее версии успешный выход из положения заключался в том, чтобы посадить их за решетку.
– Я ничего этого не хотела, – сказала она. – Просто хотела вернуть все как раньше. Когда у нас было общее будущее.
Робин едва не рассмеялся.
– И как ты себе это представляла? – тихо спросил он. – Что мы будем вместе есть лимонное печенье, когда эта страна объявит войну нашей родине?
– Ваша родина не там, – возразила Летти. – Уже нет.
– Неправда, – отрезала Виктуар. – Ведь мы никогда не станем британцами. Ты до сих пор не поняла? Эта дверь для нас закрыта. Мы чужаки, потому что Британия поставила на нас такое клеймо, и пока нас наказывают за связь с родиной, мы будем ее защищать. Нет, Летти, только ты можешь лелеять эту фантазию, но не мы.
Лицо Летти напряглось.
Перемирие закончилось, снова выросли стены – они напомнили Летти, почему она их бросила и что она никогда по-настоящему не была одной из них. А если Летти куда-то не впускали, она готова была стереть это место с лица земли.
– Вы понимаете, что, если я выйду отсюда, не получив вашего согласия, войска придут вас убивать?
– Это вряд ли. – Виктуар посмотрела на Робина, словно ожидая подтверждения. – Весь смысл забастовки в том, что мы нужны правительству.
– Прошу вас, поймите, – твердо сказала Летти. – Вы устраиваете слишком много проблем. Что ж. Ведь в конечном счете вас можно заменить. Всех. Потерять вас неприятно, но не более, ведь империя – это нечто большее, чем кучка ученых. И она мыслит не сегодняшним моментом. Она пытается достичь того, чего не удавалось ни одной цивилизации в истории, и ваша смерть будет означать лишь временную заминку – ничего страшного. Британия подготовит новых переводчиков.
