Если вы будете в Южной Африке и увидите метиса с красной кожей и голубыми глазами по имени Алекс, дайте знать, пожалуйста….
Глава 22ю Калахари
Третий день, как мы покинули деревню Эну и шли к границе с Ботсваной. После четырехдневного отдыха в деревне с обильным питьем и сытной пищей, все торопились продолжить путь. Первый день мы, наверное, побили рекорд, двигаясь практически без остановок. Вчера тоже был хороший день, сегодня усталость начала сказываться. Сочные травы саванны стали уступать место полупустынной кустарниковой растительности, встречались красные обширные участки, на которых маленькими клочками росла трава.
Воздух стал суще, душившая ранее влажность уходила, уступая место сухому горячему воздуху, который обжигал носоглотку. Изменился и животный мир. Зебр, жирафов и слонов мы не видели уже вторые сутки. Саванна окончательно уступила место степи, с её бурой жесткой травой, низким ковром покрывавшей землю.
Мы пересекли русло пересохшей реки. В отдельных ямках еще оставались озерца грязной воды, но пить ее было бы опасно. Вода у нас еще оставалось. Кроме бутылок, наполненных в деревне, нам дали два тыквенных сосуда с кожаным ремешком для перебрасывания через плечо. В отличии от бутылок, в них вода практически не нагревалась, и Нат решил, что это стратегический запас, только на крайний случай.
Через три часа мы набрели на небольшую реку, названия которой африканер не знал. Вода была относительно чистой. Фильтруя через ткань рубашки, мы наполнили свои бутылки. Если после грязной озерной выжили, то и эта сойдет.
Мы остановились у группы небольших скал, посреди степи. Деревьев или хвороста не было, но африканер заставил нас собирать высохший помет травоядных животных, который, к слову, горел отлично. Устраиваясь на ночлег, я стал донимать Ната вопросами.
— Нат, сколько примерно до границы?
— Думаю примерно километров сто, сто двадцать, — африканер зевнул.
— Это два или три дня?
— Это может быть и больше, Алекс. Мы на границе пустыни Калахари. Я не бывал в этих местах и не знаю, как идти по пескам. Завтра мы, наверное, уже дойдем до Калахари, — Нат повернулся на бок, давая понять, что разговор окончен.
Пустыня Калахари! Я знал это слово, но в моем представлении это было где-то ближе к Эфиопии или к Судану. При слове «пустыня» у нормального человека возникают негативные эмоции: жара, песок, барханы, отсутствие воды и змеи. Эти проклятые змеи! В арабских пустынях часто встречаются колодцы, караваны. А здесь что? Звери, и только!
Настроение было испорчено капитально, я долго не мог уснуть, думая о осыпающихся песках, отсутствии воды и, конечно, о змеях.
На утро мы доели последнее мясо, что нам дали в дорогу. Перед выходом Нат еще раз провел инструктаж, напоминая о том, что пить воду надо только маленькими глотками и как можно меньше. Оторвав от рубахи широкую полосу, он повязал голову, чтобы избежать теплового удара. Теперь наши рубашки выглядели как широкие женские топики с рваными краями.
— С Богом, — в очередной раз напутствовав, африканер повел нас в путь.
Признаки пустыни появились к обеду. Проплешины песка все чаще встречались на пути, полностью вытесняя растительность.
Каждая пустыня выглядит по-своему: в Иордании они были преимущественно из черного мелкого камня и крупного серого песка. В Саудовской Аравии песок был мелкий, светло-коричневого цвета. В Сомали снова был светло-коричневый камень и коричневатый песок.
Сейчас мы видели песок темно-красного цвета, перемежающийся со светлыми участками. Когда перед нами показались настоящие песчаные барханы, Нат скомандовал привал.
— Остаемся здесь на ночь.
Мы находились в нескольких сотнях метров от первого бархана у единственного встреченного дерева, похожего на акацию. Дерево было полувысохшее: одна половина еще пыталась жить, вторая, давно высохшая, скрипела, несколько веток лежало на земле. Айман, игнорируя колючки, взобрался на акацию и сбил еще несколько высохших ветвей.
На ужин у нас оставался большой кусок грубого козьего сыра. Отщипнув по кусочку, Нат распределил его поровну между нами.
— Костер зажжем только перед сном, ночь будет холодная, — это уже Айман, он лучше знает пустыни, ему и водить хоровод.
Хотя, мне казалось, как может быть холодно, если температура как в сауне? Но сомалиец оказался прав, я проснулся под утро, продрогнув до костей. Костер уже прогорел, но угли еще тлели, правда, хвороста у нас не было. А лезть среди колючек на дерево я не собирался.
Часа через два солнце начало вставать над горизонтом. К этому времени мы уже были в дороге. За сегодняшний день предстояло пересечь больше тридцати километров клина пустыни Калахари, захватившей эту часть ЮАР.
Однако уже к обеду мы выбились из сил, ноги съезжали, упавший оказывался облепленным песком.
— Надо остановиться и переждать жару, — Айман выглядел лучше нас, но даже этот сын пустыни был измотан.
Воткнув винтовки в песок и связав рукавами снятые с себя остатки рубашек, мы получили нечто вроде небольшого навеса, через который солнце все равно проглядывало. Но тень все-таки была. Лежа на горячем песке, укрывшись от прямых солнечных лучей, мы блаженствовали. Вода в бутылках закончилась у всех, кроме Аймана, его остатков хватило по глотку каждому.
Я потянулся к тыкве, но Нат и Айман одновременно перехватили мою руку:
— Нет! Мы не знаем сколько еще по пустыне идти, — Айман после многоженства вообще оборзел, о чем я ему обязательно напомню при подходящем случае.
Конечно, я кривил душой, прекрасно понимая, что сомалиец старается для нас всех. Но злость все равно осталась. Когда солнце начало клониться к горизонту, наш новый командир — развелось их, блядь, как собак! — объявил:
— Подъем! Идти будем всю ночь, еще один такой день мы без воды не переживем.
Айман надел свою рубашку, поправил бандану на голове и, взяв винтовку, пошел первым.
Нат молча последовал за ним, одеваясь на ходу. Проклиная этих двух мудаков, мы выстроились в колонну, братья замыкали наше движение. Сегодня я шел налегке. Айман, освободившись от груза мяса, забрал у меня ружье. Лишь один раз уточнив у Ната, какого направления ему надо держаться, сомалиец, словно у него были батарейки в заднице, нагло пер через барханы.
Попав в места, похожие на его родину, он преобразился. Теперь это был не стеснительный юноша, а сильный и уверенный в себе мужчина. А может, ему такую уверенность в себе придали негритянки, что трое суток обхаживали его?
Наступила ночь, которая принесла с собой прохладу. Идти было значительно легче, но теперь мне всюду чудились змеи. Идти по осыпающемуся песку очень трудно, ноги погружаются по щиколотку, неверно поставишь стопу, и она съезжает, а ты падаешь и ты, кувыркаясь, съезжаешь по склону. Красный песок оказался очень мелким и забивался повсюду. Даже слюна, которую я сплевывал, была красного цвета, я даже испугался что это кровь.
Последний отрезок пути я шел как пьяный, еле переставляя ноги и шатаясь. Когда до рассвета оставалось часа два, Айман остановился. Даже этот железный сын пустыни был истощен. Протянув руку перед собой, сомалиец сказал, обращаясь к нам: — Пустыня заканчивается, я вижу скалы.
Сколько я ни напрягал зрение, кроме темноты, ничего не увидел, как не увидел и африканер. Но Айман оказался прав, через полчаса мы вышли к скалистой гряде, барханы закончились, хотя под ногами все еще скрипел песок. Еще полчаса спустя совершенно случайно мы набрели на колодец. Воду пили, водой обливались, водой брызгались.
Поднявшееся над горизонтом солнце осветило равнину. Песок еще был всюду, но вдалеке угадывались силуэты холмов, покрытых зеленью. Мне было так хорошо у колодца, что лишь с трудом сомалийцу и африканеру удалось заставить меня продолжить путь.
Граница пустыни и саванны была размытой. Участки песка встречались до самых холмов, которые оказались пологими и невысокими, покрытые пожухлой травой и редкими кустарниками.
