Звездная Кровь. Изгой VII (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

Я сидел на песке, не решаясь её отпустить, пока лиловое небо над нами равнодушно взирало на эту крошечную трагедию в бескрайней пустыне. Молчание давило, тяжёлое и плотное, словно погребальный саван. Его нарушал только тихий, сдавленный плач Юлины, которую Минтен, сам шатаясь от раны и горя, пытался как-то успокоить. Чор Комач стоял поодаль, сняв свою дурацкую шляпу, и его синее лицо казалось почти чёрным в сгущающихся сумерках. Он молчал. Даже он, со своим вечным потоком цинизма, не находил слов.

Первой заговорила Ам’Нир’Юн. Её голос, как всегда, был спокойным, ровным и холодным, словно она комментировала погоду, а не стояла над трупом товарища.

— Мы не можем здесь оставаться, Кир. Запах крови привлечёт падальщиков. И не только четвероногих. Необходимо двигаться…

Её слова были как пощёчина. Резкие, прагматичные, правильные до тошноты. Я медленно поднял на неё взгляд. Её неестественно правильное лицо с высокими скулами и экзотическим разрезом фиолетовых глаз было непроницаемо. Маска. Такая же, как та, что недавно треснула у меня.

— Я знаю, — прохрипел я.

Голос был чужим.

— Она права, приятель, — неожиданно тихо подал голос Чор.

Он подошёл ближе, его маленькие глазки смотрели на тело Мико с какой-то несвойственной ему тоской.

— Мертвым всё равно, где лежать, а живым лучше бы не лежать рядом с ними. Особенно в этой дыре.

Ами перевела на него свой тяжёлый, непроницаемый взгляд. В её чёрных глазах, отливающих фиолетом, мелькнуло что-то похожее на презрение, которое она всегда испытывала к зоргхам, но она промолчала. Вместо этого она снова посмотрела на меня, на тело в моих руках.

— В моём народе говорят, что смерть в бою за другого — это не конец, а самая яркая искра в вечном огне, — произнесла она так, словно читала строки из древнего эпоса. — Она выбрала свою искру. Это был её путь.

— А у зоргхов говорят, что лучше быть живым мабланом, чем дохлым панцирным медведем, — тут же парировал Чор, возвращаясь в свою привычную колею. — Особенно если у панцирного медведя закончились патроны, а у собак — есть что пожрать. Путь-то она выбрала, спору нет. Только ведёт он в яму с песком. И никакой вечный огонь оттуда не вытащит…

Я слушал их, и их слова проходили сквозь меня, не задевая. Философия вождя и цинизм жулика. Две стороны одной и той же монеты под названием «выживание». Но сейчас мне было плевать на их споры. Я осторожно, с нежностью, которой сам от себя не ожидал, опустил Мико на песок. Её голова безвольно откинулась назад, и я поправил её, закрыв ей глаза.

— Помогите мне, — сказал я, поднимаясь на ноги.

Мои кости хрустнули. Усталость, которую я до этого не замечал, навалилась всем своим весом.

Мы похоронили её там же, у входа в грот, который теперь казался мне входом в преисподнюю. Мы не копали глубокую могилу — у нас не было ни сил, ни времени. Мы просто завалили её тело камнями, создав небольшой курган, который скоро занесёт песком. В изголовье я воткнул её томагавк. Он стоял, как грубый, но честный памятник её упрямому духу.

Пока мы работали, я думал о её последних словах. «Теперь ты мне должен». Что я ей должен? Жить? Или, может, научиться жить по-другому? Перестать быть той каменной башкой, которой она меня назвала? Я не знал ответа. Но чувствовал, как этот долг ложится на мои плечи невидимым грузом, который был тяжелее любого оружия или доспехов.

Когда всё было кончено, мы стояли вокруг этой жалкой груды камней. Минтен, поддерживая Юлину, равнодушно смотрел на могилу. Юлина просто смотрела в пустоту, её разум был где-то далеко отсюда. Чор Комач по-своему прощался — он достал из кармана маленькую фляжку, плеснул на камни немного спиртного, заем глотнул сам, и пустил фляжку по кругу. Ами стояла чуть в стороне, прямая, как струна, её лицо было всё таким же непроницаемым. И я… я просто смотрел на томагавк и чувствовал, как пустота внутри меня разрастается, поглощая всё остальное.

Обернувшись к остальным, посмотрел на их измождённые, грязные лица. Они больше не были для меня просто спутниками, временными союзниками. Они были свидетелями моего провала. И теми, кто выжил, в отличие от неё.

— Нам нужно двигаться, — мой голос прозвучал глухо и надтреснуто. Я посмотрел в сторону, где, как я помнил, находилось наше убогое поселение. — Грузимся на паромобиль. Возвращаемся в Посёлок Старателей.

Я сделал первый шаг, потом второй, не оглядывался на могилу. Я знал, что если оглянусь, то не смогу сдвинуться с места. Просто шёл вперёд, неся в себе её последние слова и тяжесть долга. И знал, что этот путь будет долгим. И что я пройду его уже совсем другим человеком. Тем, в чьей броне зияет дыра, которую не залатать ничем. И, может быть, именно это и было тем, что я должен был ей. Перестать быть неуязвимым. И наконец-то начать чувствовать.

327

Время растянулось в вязкую, тягучую бесконечность. Обратный путь до Посёлка Старателей показался бесконечным. Паромобиль, который раньше казался мне вполне сносным, хоть и грубым средством передвижения, теперь лязгал, скрипел и трясся на каждой кочке, это было похоже на предсмертную агонию старого механизма. Каждый толчок, каждый скрежет отдавался в моей груди фантомной болью, которая не имела ничего общего с физическими ранами. Я сидел за рычаги, мрачно уставившись на выжженную, бескрайнюю равнину перед собой, но видел только её лицо — дерзкое, с насмешливой улыбкой, которая так часто раздражала меня. И её томагавк, торчащий из груды камней, которую мы сложили над её телом, чтобы пески не разметали её прах. Этот образ въелся в мою память, как клеймо, и я знал, что он будет преследовать ещё очень и очень долго.

Тишину, плотную и тяжёлую, разлившуюся в раскалённом воздухе пустыни, снова нарушила Ами. Она сидела рядом, всё такая же прямая и собранная, будто и не было этого многочасового, изматывающего марша обратно к паромобилю, будто не было крови, потерь и боли.

— Наблюдатель засчитал победу и нам, — её голос был ровным, холодным, без малейшего намёка на эмоции. — Мне и зоргху. По три серебряные Руны каждому за уничтожение сущности.

Я вызвал интерфейс, посмотрел на информационное окно с наградным логом, обещавшим три новые Руны, за победу над Песчаным Великаном.

«Серебро».

Наверное, можно выбрать что-то полезное. Но сейчас мне было всё равно. Я чувствовал себя игроком, который выиграл партию, но потерял единственную ставку, которая имела значение. Мои навыки, моя Звёздная Кровь, мои Руны — всё это не смогло её спасти. Моя Воля и моя высокая ступень Восхождения помогли выстоять против демона, но не помогли удержать ершистую Мико здесь. Я был силён. И вместе с тем оказался беспомощен.

Чор, сидевший сзади и пытавшийся как-то привести в порядок Минтена, у которого снова открылась рана в боку, тут же оживился, его синие глаза загорелись алчным блеском.

— Это точно, хозяин! Три серебряные! Целых три, представляешь! — его голос был полон почти детского восторга. — Это ж можно… это ж можно почти всё! Можно даже прикупить себе маленький бар на окраине Круга Жизни и подавать там лучший в Единстве ведьмин… кхм, чай! Чай из ведьминого корня, конечно. Очень бодрящий, между прочим.

— Говорил же… Не называй меня так. Не хозяин я тебе, а ты не цепной маблан…

Я не повернул головы. Мой взгляд был прикован к горизонту, где пустыня сливалась с небом в одну бесконечную серую линию.

— Выберите три Руны Развития, — добавил я ровным, безэмоциональным голосом, в котором не было ни намёка на тепло. — Мне нужны сильные союзники. А не обуза. Ами, ты закроешь себе бронзу, подтянешь свои слабые Атрибуты. Чор…

Я бросил короткий взгляд в зеркало назад.

— Выбери Руны Развития, но не используй. Тебе пока рано. Придержи их, пока мы не поднимем твои деревянные Атрибуты до максимума. Иначе это как стрелять из гаубицы по песчаному клещу. Дорого, громко и довольно бессмысленно. Понял?

— Понял-понял…

Чор ещё что-то недовольно пробурчал себе под нос, его энтузиазм резко поугас, но спорить он не стал. Он знал, что я прав, даже если это и задевало его жадную натуру. Ами молча кивнула, едва заметно. Её прагматичный, холодный ум сразу оценил выгоду моего предложения. Для неё это был просто следующий шаг в её бесконечной личной войне с этим миром, с его демонами, с её собственными призраками. Для меня же… для меня это был способ убедиться, что никто больше не бросится передо мной под удар, никто больше не заплатит своей жизнью за мои ошибки. Если они будут достаточно сильны, им не придётся этого делать. Или, может, я просто пытался заглушить голос совести, который шептал, что её смерть — целиком и полностью моя вина. Я позволил ей быть слишком близко. И теперь плачу за это цену, которую не в силах вынести.