Тени чёрного пламени - Колентьев Алексей Сергеевич

Мы дошли до второй проходной, через которую нам и следовало выходить, чтобы попасть на дорогу, ведущую в обход забитой машинами магистрали, и тут нас ожидал первый сюрприз. В сторожке и на деревянной вышке перед воротами было два трупа. Тот, что на вышке, свесился через ограждение головой вниз, а его автомат валялся тут же, под забором. Второй покойник находился в сторожке. Он умер еще на улице, но упал уже внутрь коридора, лицом вниз. Этот тоже сжимал в руках автомат, обычное «весло» [12], ничего особо навороченного. Гуревич сунулся было в дом, но я остановил альфовца, жестом призывая подождать, пока я осмотрю труп. Стах уже полез на вышку, так что Гуревичу ничего не оставалось, как послушаться. Картина получалась такая: покойник номер два, тот, что в сторожке, некоторое время ходил перед воротами КПП и вдруг начал палить во все стороны. Стрелял он долго, на дороге валялось шесть пустых магазинов от «калаша» и куча стреляных гильз. Судя по следам рикошетов, палил он в сторону главного здания и вдоль дороги. Потом, когда патроны кончились, попытался укрыться в сторожке, но умер или был убит. Подойдя к трупу, я осмотрел его со спины. Нет никаких ран, крови под телом тоже не было ни на полу, ни на крыльце.

С вышки спустился Стах и, подойдя к нам, сообщил:

– Чертовщина какая-то. Этот нижний высадил в того жмура наверху патронов десять!

Я махнул обоим в сторону аллеи, ведущей к одноэтажному строению, служившему чем-то вроде общежития или гостиницы. Там, в глубине, я увидел плотно прикрытую крышку канализационного люка.

– Осмотритесь там, я пока продолжу с покойниками. Неприятно это говорить, но, похоже, я их знал раньше.

Стах пошел без вопросов, а вот альфовец еще какое-то время оглядывался через плечо, но я уже не обращал на это внимания. Снова присев возле тела, я отсоединил застежки шлема и срезал маску с его лица. Оскал высохшего черепа с остатками ткани приветствовал меня словно старого приятеля. Тело успело мумифицироваться, значит, прошло как минимум полгода или около того. Срезав с шеи мумии медальон с личным номером, я прочел то, чего, надеялся, не увижу. Это был лейтенант Никольский из конвойного взвода «Альфы», который пропал те же полгода тому назад, нашивки на комбезе это подтверждали. Шитые лейтенантские звезды. Эмблема отряда – круглый щит, в центре литера «А», по краю надпись: «Жизнь человека – высшее благо». В карманах разгрузки ничего особенного, так, всякие походные мелочи. Не было ни одной гранаты, хотя Андрей всегда носил с собой не менее четырех. Растяжек мы нигде не обнаружили, следов взрывов тоже. Значит, они могут быть в зданиях или у коллекторных колодцев. Я предупредил Стаха с Гуревичем, а сам пошел к сброшенному охранником второму трупу. Тут почти та же история, этот боец тоже их отряда, но лично мы не были знакомы. Его жетоны я тоже взял, а потом оба тела перенес в комнату сторожки и накрыл срезанной со стола клеенкой. Скверно, очень скверно все выходило.

Невольно вспомнились события семимесячной давности. Тогда я только-только начал заниматься спасательным бизнесом и, честно говоря, еще не полностью оправился от потери всего, что обрел в Зоне. Мы с Юрисом и случайными подельниками хватали один контракт за другим, в башне я практически не бывал. Но как-то в один из суматошных дней между сборами для очередного рейда я получил письмо от Крота, в свое время так помогшего нам с сектантами и их суперсолдатами. Из многословного и крайне неуклюжего послания я понял, что сапер наскочил на мину, которую не смог разглядеть: разразившийся кризис обанкротил его фирму по производству пиротехники, банки, как по заказу, отказались его кредитовать. И он просил о помощи. Денег я тогда перевел столько, сколько Крот попросил. А потом напрочь забыл об этом. Но спустя еще два месяца Григорьев вдруг объявился в «Приюте» собственной персоной. Он сидел в дальнем углу, за отдельным столиком и хитро щурился, глядя на экран телевизора, подвешенного к потолку у стойки. Едва завидев меня, эвенк приподнялся, и мы, не сговариваясь, крепко обнялись, когда я подошел ближе.

Говорить начал Иван, я же мог только молча удивляться, как он оказался в Зоне снова:

– Слышал про твою жену, командир… жаль ее. Прости, если бы знал, что так все повернется, остался бы до самого конца. Бараном себя чувствую. Ты так мне помог… По первому слову помог, а я…

Иван в искреннем порыве стиснул кулаки так, что скатерть на столе пошла волнами и все тарелки со снедью поехали в разные стороны. Стыдно это признавать, но о том, что я выслал ему денег, я вспомнил только теперь, когда он упомянул об этом. События первых месяцев после Исхода и сейчас помнятся фрагментарно, о чем впоследствии не раз еще пришлось пожалеть. Я махнул рукой, стараясь сделать более-менее беззаботное лицо:

– Брось, Иван! Это всего лишь деньги.

Лицо сапера неожиданно помрачнело еще больше, он замкнулся и вдруг высказал все, что произошло с ним за последнее время. Жена забрала детей и ушла к матери через месяц после того, как за долги описали городскую квартиру и дачный участок с недостроенным домом. Друзья и даже родственники перестали здороваться и вообще отвечать на звонки, словно бы вычеркнув из памяти того, кто устраивал их детей к себе на производство, также одалживал денег и дарил подарки ко всяким праздникам и юбилеям. А те, кто по-прежнему был рядом, ничем, кроме слов утешения, помочь не могли.

– Ты думаешь, я не пытался?! Да все перепробовал, все пороги оббил! Душу только в заклад дьяволу не предлагал. Кругом словно стена выросла, я говорю, а люди меня не понимают. Кивают, соглашаются… Зайдите завтра, через неделю!.. И тут я Город вспомнил. Как мы тогда в руинах валялись, тухлую воду пили из лужи, где еще дохлый «дух» валялся! Ты тогда сказал, что, если выживем, все круто будет. Что мы никогда в это говно больше не полезем!

Глаза Григорьева блеснули лихорадочным огнем, я вдруг как наяву увидел тот полуподвал. Почувствовал запах мочи, дерьма и мертвечины вперемешку с пороховой гарью. Вспомнил, как мы на троих добили последний окурок найденной в кармане Иванова бушлата «Примы». Услышал, как «духи» орут в мегафон матерные ругательства, мешая их с предложениями о сдаче в плен. Все снова было рядом, война опять показала свое лицо, даже когда прошло так много времени. Говорят, что и самого времени как такового вовсе не существует. Нет ни «вчера», ни «завтра». Есть только одно понятие – «всегда». Только люди представляют себе время как реку, текущую из одного края в другой. И в тот миг за столом в прокуренном кабаке я почти физически ощутил правоту тех, кто так считает. Нет ни прошлого ни будущего, все взаимосвязано и происходит одновременно. Нет забвения, есть только вечный миг, бег которого прервет лишь смерть. Или нет?

Но вслух я сказал нечто иное, не все следует произносить, иначе подобные разговоры будут длиться вечно:

– Брось, Иван! Ты пришел, когда я позвал. Теперь я помог тебе, хотя это были всего лишь деньги. Мы даже не квиты, брат.

Григорьев опять прищурился и обескураженно покачал головой. Он был совершенно седым, морщины избороздили не старое еще лицо, словно у глубокого старика. Война пьет нашу жизнь полной чашей, даже когда мы воюем только с собой.

– Нет, Антон. Там было проще: «духи» и офицеры на одной стороне, а мы на другой, стоим друг за друга. Против тех и других!.. Все просто, враг известен. Друзья тоже. А на гражданке никто тебе ни друг, никто не враг. Кругом только приятели и знакомые. Нет друзей, только ты да еще Юрка вот…

Потом мы еще некоторое время молча пили, изредка перебрасываясь короткими, только нам понятными фразами. Потом пели старые песни и силились вспомнить тех, кто больше с нами за стол не сядет никогда. Мы даже вместе так и не сумели вспомнить того отчаянного парня, который засел на втором этаже и почти час прикрывал наш отход, почти бегство. Никто его не просил, никто его не знал, все помнили только то, что он сделал. Может быть, в этом и есть смысл памяти живых о мертвых? Может быть, главное, чтобы было кому вспоминать о том, что сделано и как? Я уже почти второй десяток лет пытаюсь ответить на этот вопрос, но пока тщетно, пока что мертвые просто сделали что-то и ушли. Это их право, право на покой.