— Можешь вспомнить что-нибудь еще? Окружение, звуки, запахи?
— Там было холодно, сыро и темно. Наверное, мы сидели в подземелье или глубоком подвале. Снаружи звуки вообще не доносились, а внутри постоянно кричали, стонали, молили о помощи… Ну и воняло говном, как в сельском сортире. Неудивительно, что типчики ходили в масках. Жуткое местечко, начальник. Хуже любой тюрьмы — а мне есть, с чем сравнивать. Ай, мля…
Мужик поморщился и тряхнул головой.
— Что случилось?
— Да башка трещит. Как газу нанюхался — так и началось.
— А ты засыпал после этого газа?
— Нет, начальник. Хреново было, как отравившемуся псу, но не отключался.
— Вообще? Тебе делали какие-нибудь операции? Вводили наркоз или опий?
— Нет. Но каждое утро после завтрака отводили в комнату, где было очень жарко и шумно. Что-то гудело, щелкало, свистело — как в котельной парохода. Или на огромной винокурне.
Сердце настороженно екнуло.
— Так, продолжай.
— Ну, там газом и пичкали. Каждый день на протяжении месяца. Лучше бы просто мучили, ей богу. Так погано еще никогда не было.
Все чудесатее и чудесатее. Борцы за демократию с замашками террористов, подземелья с рупорами пропаганды, и газ, от которого в мозгу вырастает манород.
Зато теперь намерения бомбистов примерно ясны.
Перебить наследников, стравить крупнейшие семьи и на фоне воцарившегося хаоса предложить весьма заманчивую альтернативу.
Первая мировая началась со смерти единственного кронпринца, а здесь уже целая серия покушений — правда, большей частью неудачных.
Хвала богам, никто еще не погиб, и только поэтому войну родов удается сдерживать, но это лишь до первой смерти.
А потом начнется такая свара, что можно будет без труда захватить власть и делать то же самое, что и раньше, только тащить всю выгоду себе, а народ разводить мнимым изобилием и еще более мнимой свободой.
Где-то я такое уже видел…
Примерно в начале девяностых…
Если же распря грянет в Европе, как и предрекают похитители (да и не только они — раз об этом говорят так часто и открыто, значит, войска уже на позициях и ждут сигнала), то у Николая будет куда больше забот, чем посылать экспедицию на усмирение сепаратистов.
А когда война закончится, Штаты укрепятся настолько, что обескровленная бойней держава с ними попросту не справится.
А дальше по накатанной — кредиты пострадавшим странам, план Маршалла на двадцать лет раньше срока и привязывание ниточек к большинству европейских стран.
Аккурат для того, чтобы в дальнейшем дергать за них и при любом удобном случае гадить России.
И если американцы из нашего мира делают это сугубо по экономическим причинам, то здесь появятся и социально-политические.
Один народ, разделенный океаном, идеологией и постоянной угрозой войны — это крайне опасная гремучая смесь, которая может привести к таким последствиям, что Вторая мировая покажется дракой детей в песочнице.
Нет, надо срочно решать вопрос, иначе ничем хорошим это не закончится.
— Юстас, — отвел мужчину в сторонку и прошептал: — Вы можете связаться с Николь?
— Разумеется. Она одной из первых провела себе телефон.
— Отлично.
Мы поднялись из застенка в кабинет.
Я поднес к уху динамик, а ко рту микрофон — вот казалось бы мелочь, так и лезущая на ум, но нет, соединить их вместе додумаются еще не скоро.
После нескольких щелчков приветливый голос телефонистки спросил, с кем соединить.
Я назвал имя и фамилию, и через полминуты услышал недовольное бормотание ученой:
— Кто?
— Это Гектор. У тебя есть рентген? — только бы его уже изобрели, только бы его уже изобрели.
— В смысле — есть? — в тоне скользнули нотки возмущения. — Мы пересекались пару раз на конференциях — только и всего.
— Да я не про ученого. А про его аппарат.
— Ну, нормальный у него аппарат. Хотелось бы побольше, но в целом я довольна. А к чему такие вопросы?
— Так… — вдохнул поглубже и собрался с мыслями. — Мне нужна портативная установка для просвечивания тканей лучами радиации.
— А-а-а… — послышался хлопок по лбу. — Ты про рентген? Так сразу бы и сказал.
— …
— Конечно, у меня есть такой аппарат. Я им заряжаю кофе Х-частицами. Бодрит — аж свечусь от переизбытка энергии. Рецепт Кюри подсказала — если хочешь, поделюсь.
— Николь.
— Да?
— Не заряжай кофе Х-лучами. Радиация вызывает рак и разбивает молекулярные связи в ДНК.
— Хм… Так вот почему кожа шелушится. А я думала, лишай. Уж загрустила, что больше не потискаю своих опоссумов. У меня целый выводок в мусорке. Привезти одного?
— Николь, привези, пожалуйста, аппарат в канцелярию. И побыстрее. Речь идет о слове на букву «м» и заканчивающегося на «д».
— Маскарад?
— Нет…
— Маслозавод?
— Николь…
— Материаловед? Медоед? Миокард? Сколько букв, какая вторая?
— Семь букв, вторая — «а».
— А-а-а… Ни слова больше, сейчас приеду.
Ученую пришлось ждать больше часа. Все это время я общался с Василием, но ничего нового не узнал. Юстас все хотел попробовать свои методы, но к счастью удалось убедить старика, что это — перебор.
Когда женщина наконец прибыла и разложила на столе объемистый саквояж, я отрегулировал спинку кресла так, чтобы пленник практически лежал, как на кушетке.
— Что это вы задумали? — с испугом проговорил налетчик. — Пытать будете?
— Не пытать. Изучать. Ты ничего не почувствуешь — просто лежи смирно и не шевелись.
— Легко сказать, начальник, — босяк часто задышал, а весь лоб покрылся мутным бисером.
Николь достала толстенную катушку размером с гильзу от танкового снаряда.
Подсунула под голову рамку с фотопластинкой, а над стремительно бледнеющим лицом закрепила колбу с контактами и ториевым стержнем.
Соединила провода и провернула тумблер реостата, постепенно увеличивая силу тока.
— Вот видишь — ничего страшного, — проворковала, наблюдая за аппаратом. — Главное — не шевелись.
— Да, мадам.
— И не болтай… Готово.
Николь достала пластину из рамки и поднесла на свет.
И, несмотря на крайне низкое качество, мы увидели крупные утолщения в сосудах — от гранатового зернышка до лесного ореха.
Похоже, газ оседал в холестериновых бляшках и начинал активно кристаллизоваться, при этом каким-то чудом не убивая носителя.
Иначе как магией такую методику и не объяснишь.
Я уж молчу про появление искусственного Дара, что вообще за гранью реального для этого мира.
С другой стороны, если бы средневековому алхимику показали рентгеновский аппарат, он бы подумал точно так же.
— Говоришь, их пичкают каким-то газом? — женщина скривила губы. — Любопытно, весьма любопытно…
— Начальник, — прохрипел арестант. — Что-то мне… хреново. Башка… горит…
Я посмотрел на мужика и невольно отшатнулся. Капли манорода раскалились настолько, что стали просвечивать без всякого рентгена. Красные угли становились все ярче, и сияние проступало сквозь кости и кожу.
— Начальник!
Бродяга забился в судорогах и корчах, изо рта брызнула кровавая пена, а глаза побелели, как у вареной рыбы.
Все это время излучатель оставался включенным, и, судя по всему, манород крайне нездорово реагировал на радиацию.
Я подскочил к столу и вырвал из катушки провода, но реакцию это не остановило.
Мужика все так же трясло, а голова напоминала раскаленный докрасна чугунный шар.
— Все вон! — заорал, окружая кресло земляным щитом. — Уходите!
Дважды повторять не пришлось. Юстас, Николь и стенографист пулей выскочили из камеры. Я не знал, какой силы будет взрыв, и есть ли вообще смысл куда-то бежать. Но аналогии с ядерной бомбой напрашивались сами собой, и я принял решение остаться и сдерживать атомное пламя магией.
— Гектор! — крикнула ученая с лестницы. — Бежим!
— Запри дверь!
— Но ты…
— Живо!
Она подчинилась, но полсантиметра стали вряд ли бы сильно помогли.
