— Улица Победы, — прожужжали уцелевшие мухи, спрятавшиеся в моих ушах. — Улица Победы…
Невыносимый жар пламени накинулся на мою голову, и больше я ничего не услышал.
Без сознания я провалялся недолго. Открыв глаза, я увидел солнечный свет, пробивающийся сквозь дымчатую пелену умирающего пожара. Гореть сутки я не мог, значит, прошло пару часов. Треск углей раздавался ото всюду, и только сейчас я осознал, что я живой. Я жив. Чудо? Чудом тут и не пахло, я потратил практически весь внутренний запас крови, оставив себе жалкие остатки, которых дай бог хватит на заживление огромной раны.
Я сумел осмотреться. Поднимающийся жар от разбросанных на каждом шагу углей мылил обзор, но я сумел разглядеть в воздухе парящие чёрные точки. Я испугался, подумал мухи. Но зря переживал. Над головой кружили крохотные хлопья пепла, а само тело Гнуса выгорело до костей. Вылезая из-под завала обожжённых досок, я размышлял о победе. Мне хотелось верить в безоговорочную победу над Гнусом, но нельзя было не допустить, что хоть одна муха уцелела. Я точно не знаю механику его перемещения сознания, однако могу догадываться, что даже одна муха может нести частицу его разума, а там и до воскрешения полного сознания совсем недалеко. Я залез мизинцем в ухо и вытряхнул остатки обгорелых тел насекомых. И что они хотели мне сказать? Что имел ввиду Гнус, упомянув улицу Победы. Странно. Таких улиц полно не только в моём городе. Я не удивлюсь, если узнаю, что улица под таким названием есть в каждом городе! Ладно, скорее всего это была предсмертная вспышка разума. Последнее место, где он… Плевать.
Позади раздались шаги. Кто-то массивный шёл в мою сторону, распихивая обожжённые доски.
— Дрюня, — откашлялся я, — у нас полу….
Окончание выбило из моей глотки грубым толчком. Я снова рухнул на пол сгоревшей дотла церкви и уткнулся носом в залу. Доспех на спине явно был пробит чем-то тяжёлым и острым. Я оттолкнулся и перевернулся на спину.
— Червяк, ну почему ты не можешь умереть без лишней пыли и шума?
Я мог вообразить всё что угодно, представить, что на меня вновь напал Гнус, или даже уверовать в то, что рога оленя-медведя добрались до меня через тысячу километров и ударили ровно в спину. Но в предательство друга — никогда.
— Дрюня, какого хуя ты делаешь?
Я попытался встать, уперев ладони в пол, но массивная ступня в гнойном доспехе врезалась мне в лицо.
— Как же ты достал меня! — взревел Андрей.
Он замахнулся уродливой секирой и ударил. Одно из содранных лиц лезвия рассекло со свистом воздух и со всей дури врезалось в бугристый щит.
Еще когда я открыл первый раз глаза, я заметил рядом с собой жуткую вещицу. Словно кусок огромной кости какого-то животного, покрытый множеством шишек. И если бы не человеческий череп, из которого и произрастала данная вещь, я бы ни за что не догадался, что этот тот самый щит. Мой подарок. Натянутую на огромную кость плоть огонь превратил в пепел, и он осыпался, когда я выхватил щит левой рукой с пола и успел загородиться им от страшного удара.
Щит чуть не выбило из моих рук, но я сумел его удержать. Сильнейший удар секиры мог срубить толстое дерево, перерубить пополам корову, или смахнуть голову с плеч кровокожа, но костяной щит не поддался. Даже не раскололся в моих руках, хотя и раздался характерный треск.
— Тварь! — прокричал Дрюня. — Запорол мне секиру! Сука!
— Дрюня, что ты творишь? Дыма надышался?
— Червяк, умолкни, пожалуйста! Я больше не могу тебя слушать! Я больше не хочу выполнять твои приказы, и тем более быть частью твоего плана! Слышишь меня?
Он пнул меня ногой и вновь ударил секирой. Костяной щит сильно тряхануло. Своими ладонями я прочувствовал всю мощь удара, волна прошла через руки и отдала в тело.
— Я больше не хочу подчиняться тебе! — вопил он. — Я создам собственную армию, и буду защищать свою землю от ёбаных колонистов из-за берегов неведомого моря! Ты не нужен мне!
— Да что за бред ты несёшь⁈
Я не знал, что делать. Мой друг спятил, и ведёт себя неадекватно. Оружие в его руках может не просто мне навредить, если он продолжит лупить — встреча со смертью мне не избежать. Я хотел верить во временное помутнение, быть может он перегрелся на солнце и гной в его организме ударил ему в мозг. Мне не хотелось придавать значение его словам, но он говорил убедительно, да и лупил своей секирой далеко не в пол силы. Да, я всегда знал, что Андрей не так уж и сильно был рад путешествовать радом со мной, и мы постоянно спорили. Но в каждом споре я побеждал своею убедительностью, мои доводы были не оспоримы, а факты… От фактов некуда скрыться, даже здесь, в этих землях уже не получится найти безопасный островок и провести на нём сытую жизнь. Всё очевидно! Но нет, глупцы еще и слепы. Но мне всё равно не понятно, даже если он глуп и слеп, то зачем… зачем нападать со спины? Зачем перечёркивать такой долгий путь и ставить на нашей дружбе жирную точку?
Андрей медлил. Закрываясь костяным щитом, я явственно ощущал занесённую для удара секиру. И с каждой секундой напряжение росло, рос градус накала, который просто сводил меня с ума. Мои глаза шарили всюду, заглядывали в каждую щель, в попытках достать для меня хоть крохотную часть картинки для представления всеобщего гобелена ужаса. Я видел груды обожжённых досок. Гнойные сабатоны Андрея покрылись залой и прогибали выгоревшие доски.
Он медлил.
— Я всё думал о Марии, — вдруг сказал он. — Я помню, что в той нашей жизни она пропала. Без вести. Её так и не нашли. Ничего не нашли. Её подруга целый грёбанный год сходила с ума, боялась гулять по улицам. Днём! Представляешь себе, Червяк! Она боялась гулять днём! И знаешь, кого она в пропаже своей подруги обвиняла?
Половые доски заскрипели, сабатоны изогнулись, и новый удар секиры обрушился на мой щит. Глухой стук. Окружающее меня пепелище дёрнулось, словно живое, и выдохнуло, окутав всё пылью.
— Она обвиняла тебя! Тебя, Червяк! А я говорил ей, что она тупая сука, и нихуя не смыслит! Мария полюбила тебя, а потом исчезла. Ну и что ты молчишь? Отвечай!
Он снова ударил. Каждый удар мучительно вжимал меня в пол, не давая зажить огромной ране на спине. Остатки моих запасов крови почти источились, и я даже не представляю, хватит их на полное заживление или в скором времени моё тело обратиться в прах, а вместе с ним и всё моё войско. Какой ужас…
— Это ты её убил! — ревел Дрюня, и пинал меня ногой. — А потом… долго раздумывая над смертью Марии, я вдруг вспомнил еще кое-что. Да, я вспомнил червяк. Вспомнил то субботнее утро. Я словно собрал в голове пазл, каждый день втыкал по новому кусочку в огромную картину, у которой нет краёв, но есть центральная часть, красочная и со всеми деталями. И вот Мария была последним кусочком, после которого я сумел медленно пробежать глазами по картинке. День за днём. Ночь за ночью я побежал по этому страшному сюжету нашей жизни, который резко оборвался. И знаешь, на каком месте он оборвался?
Конечно, я знал. Всё это время мои воспоминания никуда меня не покидали. Они были чем-то вроде проклятья, которое можно пощупать, понюхать, но нельзя никуда выбросить. Хуже засевшей глубоко под кожей занозы. И как загноившаяся заноза, воспоминания, рано или поздно, вылезут наружу, и картинка Дрюни обрывается…
— Картинка обрывается на моей смерти, — спокойно произнёс Дрюня. — Я вспомнил тот день. Жаркое субботнее утро, у меня впереди тяжёлая смена за рулём, а ты уже собирался домой. Когда я зашёл в контору, то уже почуял неладное. Наша машина была помята, сильно, мне даже показалось, что на решётку радиатора прилипли кусочки кожи с волосами. Я тогда усмехнулся, но гробовая тишина была слишком несвойственна гаражному боксу. Зря я в тот день ослушался своё чутьё. Внутри меня орало… Нет! Внутри меня визжала, надрывая горло, чуйка, что случилось что-то страшное. Но я не предал значение, спокойно двинул в сторону кабинета босса. А там ты! Держишь в руках окровавленный термос, а возле стола на полу валяется наш босс с дырой в голове, из которой вытекала кровь.
