Каждый полёт, ровно каждый, это не только быстрое перемещение, но и ненулевой шанс умереть. И надо иметь мужество в этом признаться себе, а потом с этим фактом с достоинством жить. В моём случае сжав булки на жестком тоненьком покрытии кресла второго пилота.
Ветер в лицо.
Ветер в лицо способен создать воздушную яму и обрушить сразу на десять метров, особенно если самолёт идёт на большой скорости. Ветер в спину, вернее «в хвост» может этот самый хвост занести при посадке, а то и перевернуть хвостом вперёд, разметав машину по полю.
Боковой способен снести с полосы (тут нет проблемы, поле ровное) и может опрокинуть набок, к тому же он усложняет «касание», потому что при посадке касание это самый, как говорит Фёдор, — цимес, ведь если ударить весом даже нашей лёгкой машины о грунт одним колесом, то оно может и отвалиться. И тогда риски при посадке заиграют новыми красками.
Фёдор, который посоветовался разве что с собственным развесистым матом, сажал машину, принимая ветер в лоб, во фронт, благо поле во всех направлениях ровное и сравнительное чистое.
В какие-то моменты я придерживал руль и слегка помогал, но основная моя работа была — не паниковать и не мешать.
Касание вышло неожиданно мягким и плавным, словно ветер и природа в последний момент решили сжалиться, а может рука у Фёдора ловкая, да лёгкая.
Теперь мы мчали по полю и, хотя ветер ещё несколько раз порывался вырвать штурвал из рук, Фёдор только длинно и без повторений ругался, до меня долетали только весёло-азартные выражения вроде — «куда, мля!».
Скорость быстро снижалась, и мы благополучно стали на самой середине поля.
Мой первый пилот привстал с кресла, примерно, как атакующий кавалерист на седле, высматривающий врага.
Фёдор не дал двигателю и винтам совсем остановиться и чуть прибавляя тяги, потащил по земле (самолёт тоже умеет ездить) к дальнему краю к какой-то странной постройке, имеющей самый неприспособленный для жизни вид.
Это был громадный, сбитый из досок, покосившийся сарай без ворот, внутри которого свободно гулял ветер.
— Не ссать, пехота! — выдохнул Фёдор, ни к кому, впрочем, конкретно не обращаясь и погасил двигатель, после чего винты спустя некоторое количество поворотов послушно встали, провозглашая собой тишину степного вечера.
К нам от домика на смирной лошадке, явно никуда не торопясь, ехал местный, надо думать, это хозяин того дома, стоящего на краю поля.
— А почему лицом к ветру? — спросил я первого пилота, когда мы оба вылезли и встали, опёршись о крыло.
Я ожидал услышать что-то вроде что «машину надо чувствовать сердцем» или нечто такое же, хотя и понимал, что его лётный опыт был сравнительно невелик.
— Так поэтичнее, — возвышенно выдал Фёдор и закурил, стащив с себя шапку пилота, дав свободу длинным волосам.
Выдохнул. Любая успешная посадка, это хорошо.
При этом я привёз на грузовике ещё авиатоплива и в целом считал, что авиаотряд должен продолжать тренироваться, в том числе хотел бы и сам попробовать рулить при взлёте. Пока что хотя бы взлететь, без посадки.
Неторопливо подъехал конник, невысокий сухонький старик.
— Исэнмесез! Я Набихан, мне из города про вас сообщали.
— Аркадий.
— Фёдор.
— Ну, что, оставляйте в покое летучего коня, добро пожаловать в дом. Богатый ужин не обещаю, но чаем с казылыком угощу.
— Нее… — протянул Федор и потрогал фюзеляж. — Вы, как хотите, я своих буду ждать. И птицу стеречь.
— До середины ночи придётся ждать, — напомнил я ему.
— Ничего. Костерок разведу, самолёт закачу. Этот сарай пустует? — спросил он дедка, показав пальцем, хотя иных строений поблизости не было.
— Сарай? Он тут был до меня, — неопределённо ответил лжетатарин.
— Ладно, — я повернулся к Набихану, — Спасибо за приглашение, мы пока не станем Вас обременять. Вы свет в доме не гасите, чтобы мы вас могли найти, но пока и правда тут побудем.
Он понимающе кивнул и, не прощаясь, лениво прорысил в обратном направлении.
Фонарика не было, однако исследовав в лучах заходящего солнца сарай, мы пришли к выводу, что его использовали контрабандисты. Изнутри он был обшит дополнительным слоем досок, так что был прочнее, чем казался на первый взгляд. По левому краю дощатый пол, старый, но крепкий, а у дальней стены так вообще печка-буржуйка, какой-то местный её аналог.
— Закатим самолёт? Пока не стемнело? — предложил Фёдор и я согласился с его идеей. Несмотря на то, что авиация тут была только наша, я всё равно чувствовал себя неуютно, когда самолёт стоял без укрытия. Мало ли кто увидит, отмахивайся потом степняцкой шашкой.
Насколько мне известно, лёгкий самолёт весит что-то около пятисот-семисот килограмм.
Наша сборка, обшитая тонким слоем дюралюминия, скорее тяготеет к семистам. Но это меньше, чем обычный легковой автомобиль, несмотря на внушительный габарит. К тому же он очень легко катится на своих колёсных шасси.
Самолёт вольготно поместился в сарае, оставив много места для людей. И хотя ворот как таковых не было, Фёдор закрыл летательный аппарат лёгким покрывалом, которое хранилось в багажном отделении. Так было очевидно, что его не будет заметно во тьме сарая даже днём.
Теперь, когда самолёт был «припаркован», я занялся сбором дров, собирая ветки с высохших кустов и низкорослых деревьев на краю поля. Натаскал четыре охапки. Мелкие дрова будут гореть быстро, так что это не так уж и много. Фёдор закончил с самолётом, почистил печку и развёл огонь, нашёл оставшиеся от китайцев (или цыган, кажется, логистикой у них занимаюсь цыгане) безликие и немного попахивающие плесенью матрасы, оборудовал нам что-то вроде лежанки вокруг печи.
Взяв флягу из самолёта, странное приплюснутое ведро и большой котелок, я вышел в поисках воды.
Формально тут кругом вода, в окрестностях поля целых три мелких озера, но это когда летишь на самолёте, то раз и ты уже над водой, два и ты над полем. Пешком это расстояние ощущается как более далёкое. Километр или даже два. А могут тут быть более близкие источники воды? Не думаю, что дедок к озеру бегает. К тому же контрабандисты использовали до недавних пор это место не просто так. Воду они откуда-то брали для бытовых нужд?
Мой магический взор, обычно используемый для безопасности, кое-что «дал».
Ну, во-первых, на дорожке в направлении дома деда валяется мелкий макр, я ощущаю его, как слабенькую искорку. А во-вторых, меня радует привычка местных по поводу и без повода совать всюду макры, в приборы и оборудование.
В зарослях высокой высохшей травы стояла помпа, ржавая, но вполне рабочая, труба которой вела на глубину в два десятка метров, откуда, из водоносных слоёв брала холодную чистую воду. В помпе было четыре почти выдохшихся макра.
Площадку вокруг башенки помпы я вытоптал, прижав траву, воды набрал, напился, умылся.
Пока бродил туда-сюда, стемнело.
Отсутствие четвёртой стены сарая или ворот меня самую малость раздражало, особенно когда краем уха услышал звук плавного касания когтей о камни и старые доски.
В громадину сарая неуверенно крались четыре волкоподобных силуэта.
— Одичалые собаки, — весело выдал неунывающий Фёдор, принюхался и достал откуда-то из-за пояса громадный тесак.
Не считая неразлучного Шило и верного кольта, мой тесак, как и ружьё, а также вообще большая часть охотничьего снаряжения, остались дома. Ну вот никак я не ожидал, что полёты на самолёте идут вместе с угрозой нападения степных тварей.
Впрочем, как говорил хорошо известный соотечественник Танлу-Же: «Лучшая битва — это та, которой удалось избежать».
Иллюзия.
Посреди сарая я сотворил иллюзию бронированной креветки с Изнанки второго уровня (а она, между прочим, за двести килограмм весит в оригинале), которая угрожающе зашипела и опасно дёрнулась в сторону диких псов.
Звери, который и так чувствовали себя неуверенно в этой неопределённой ситуации, с испуганным воем унеслись в темноту (причём вожак, вероятно, от избытка чувств укусил за жопную часть ближайшего хвостатого, по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись»).
