Хаган быстро шёл на поправку. Его черты лица уже можно было разглядеть в лунном свете. Оба глаза блеснули по-звериному, когда я подошёл к нему и уселся рядом, припав спиной к широкому дереву. Двуручный меч всегда был в его объятиях, словно родное дитя, которое он боялся потерять, или еще хуже, отдать в чужие руки. Отчасти, мои мысли имели под собой почву. Рыхлую, пахнущую влагой и кровью.
— Я насчитал пятнадцать ночей, прежде чем сбился со счёта. Последующие дни слились в один. Бесконечный. Я даже не помню, когда он начался. Солнце беспощадно жарило мне правую щеку, когда ветер безжалостно хлестал меня, врываясь с моря сквозь пустые окна. Я не спал. Когда боль становилась не выносимый, я отрубался. Безжизненно висел на канатах, пока что-то ежедневно высасывало из меня жизнь и передавало её двум каменным стенам, медленно растущим из земли по обе стороны от меня. Сколько в таком состоянии я провёл дней — не знаю. Но знаю одно точно. Дети, ходящие по дорогам между домов, успели повзрослеть. Моя дочь успела подрасти.
Глава 19
— Хаган, у тебя есть дочь? — я был искренне удивлён.
Он продолжал глядеть в ночное небо. Я повернулся к нему за ответами, и только тогда заметил блеснувшие в свете луны крохотные капли слёз на уголках глаз.
— Да, — зло промычал он. — Её имя Сугар. Нас похитили, когда ей было… я уже и не помню, сколько ей было. Лет семь, не больше.
— Ты узнал её во взрослой женщине?
Чем глубже мы уходили в лес, тем откровеннее были наши с Хаганом разговоры несмотря на то, что я всегда останусь для него кровокожим.
— Почти каждый день я видел её лицо.
Мне показалось, что он имеет ввиду образ, всплывающий у него перед глазами в моменты полубреда, вызванного солнечным ударом. Но всё оказалось куда прозаичнее.
— Моя дочь приходила ко мне и лечила, — сказал Хаган, подняв усталый взгляд на луну. — Я и забыл, как выглядит луна. Какая же она яркая.
— Лечила? — переспросил я.
Хаган устало выдохнул. Наша болтовня утомляла, и мне стоит оставить монгола в одиночестве, отдохнуть, набраться сил, но наши откровения завели нас слишком далеко. Отступить? Нет! Я хочу знать всё!
— Нас было мало, — прошептал Хаган, а затем улыбнулся. — Только сейчас мне пришло осознание, что будь нас хоть тысяча воинов — ничего не поменялось бы. Наше оружие не оставляло даже царапин на их доспехах. Инга, мне кажется, ты понимаешь о чём я говорю.
Я кивнул. Мой взгляд скользнул по моему кровавому наручу, на котором зияло пару глубоких царапин — немыслимые повреждения, о которых монгол мог мечтать лишь во снах.
— В тот день боги оставили нас без защиты, — пальцы монгола крепче сжали рукоять двуручного меча, не собираясь выпускать его даже на время сна. — А теперь вознесли мне подарок, спустя столько времени. Лучше бы они плюнули мне в лицо и оборвали судьбу, чем так в открытую издеваться. Моя дочь росла на моих глазах, а я не мог даже к ней прикоснуться. Видел её стоящей в тени росших стен, и слышал лишь плач.
— Зачем она приходила? Хотела увидеть тебя?
— Каждый день она приходила с кровокожами. Её подводили к строящимся стенам, по которым словно корни деревьев тянулись мерзкие пульсирующие ветви. Моя дочь касалась стен. Прикладывала ладони к этим верёвкам, и мне вдруг становилось легче. Меня наполняла энергия, которой хватало до самой ночи, а после я терял сознание, но всё это время стены продолжали гнать через меня кровь. Я будто был для них сердцем, нуждающееся в постоянной подпитке.
— Ты считаешь, что твоя дочь всё это время поддерживала в тебе жизнь?
— Я знаю это, — уверенно заявил он. — Мне приходилось не раз видеть, на что способна моя дочь. С детства она исцеляла бедных зверюшек, а когда стала постарше — люди сами к нам шли. Каждый день у нашей юрты собирался народ терпеливо дожидались, когда моя дочь выйдет к ним, приложит свою ладонь и снимет мучащую боль. Она была совсем крохой, но могла унять боль в старом теле. Каждый день. Пока не пришли кровокожи.
Его рассказ напомнил мне о Роже — девочку, которую я встретил в первые дни своего пребывание на этой земле. А потом её забрали кровокожи, как и дочь Хагана. Ну, теперь я хотя бы имею представление, для чего всё это затевалось, и какие функции выполняют дети с лечащим даром. Значит, в этой системе есть так называемые «строители», и те, кто поддерживают в них жизнь. С одной стороны — благородное занятие, не дать человеку умереть на работе. Но с другой — своим лечащим даром они продлевали муки человека, который возможно мечтал о смерти каждый день.
Понимают ли дети, какую боль причиняют взрослым?
Конечно же нет.
— Хаган, мне хочется узнать, зачем ты убил ту слепую женщину?
— Эта тварь издевалась надо мной. Её подвесили между соседних домов, повернув лицом к солнцу. Каждый раз, когда к нам приходила моя дочь, она видела муки на моём лице, она видела слёзы, струившиеся по моим щекам. И эта сука всё это время заливалась хохотом! Будто бы нестерпимая обида вынуждала её смеяться над моей внутренней болью, видя каждый день, как физическая — обходит стороной. Палящее солнце оказалось для неё незавидным наказанием. Каждый день я видел, как ослепительные лучи выжигали ей глаза, медленно, причиняя боль, которую она ощущала даже сквозь закрытые веки. Каждый день. День за днём. Каждое утро. Мы пробуждались с первыми лучами огненного диска, который ко мне отнёсся с нисхождением, когда ту тварь почти лишил человечности. Её веки больше не смыкались. Белый туман окутал глаза этой твари в наказание за её бессердечность. Она разевала пасть и давилась чем-то похожим на смех. Брюзжала слюной, дёргалась, но продолжала хохотать без умоли, и даже руки моей дочери не могли успокоить её хотя бы на короткое мгновение. Я пообещал себе, что как только смогу добраться до неё — убью.
— Стало легче?
Не задумываясь, он ответил:
— Стало.
Тревога в его глазах могла говорить об обратном, но у меня не было никакого желания ковыряться в чужой душе. Мне хотелось узнать мотивы, побудившие принять решение в сторону нашего с ним путешествия.
— Твоя дочь жива? — в моём вопросе было больше надежды, чем любопытства.
— Каждый день я молю о её здоровье. Когда мы попадём в «возрождающийся город», я уверен, что обязательно отыщу её. Я лишь боюсь, что она может меня не узнать. Но это не главное.
— А потом что вы будете делать?
— Инга, я знаю к чему ты клонишь. В моём ответе ты жаждешь отыскать оправдание своим злым деяниям.
— О чём ты? — с удивлением спросил я.
— Я говорю о тех рабах, которых ты отпустил. Я знаю, что с ними ты сотворил. И меня раздирает на части любопытство: со мной ты поступил бы так же?
Монгол не так уж и прост, как кажется. За разбитым в мясо лицом прячется довольно проворная личность, осознавшая, что её нынешнее положение — удача. Мне не хотелось никому рассказывать то, что мы сотворили с Ансгаром. Я желал, чтобы уши смертных не слышали подобное из моих уст. Но реальность — штука жестокая, и здесь нет места розовым фантазиям, или нереалистичным надеждам, которым не суждено сбыться. Во всяком случае, не сейчас. И не в ближайшее столетие.
Когда мы еще ожидали конвой с рабами, я узнал от Романа одну неприятную новость о кораблях. Без рабов корабли пропадут. Остановится внутри трюма сердце — и корабли уйдут на дно. Неприятная весть, ни дать ни взять. А особенно, когда Ансгар уже задавался вопросом, и любопытствовал у меня, как мы собираемся выбираться с острова. Здесь никто не собирался задерживаться на долго, и тем более менять место жительства. Ансгар имел в своем распоряжении переданные ему по наследству земли, и его нетерпение вернуться домой я, отчасти, разделял.
Я рассказал молодому правителю всё как есть. Без рабов не будет кораблей. Без кораблей мы останемся здесь до тех пор, пока не построим свой личный флот. И ни о какой шлюпке на две персоны не может идти и речи. Люди Ансгара, да и сам он еще не полностью оклемались после тяжелейшего путешествия, забравшего не мало жизней.
