— Чаю бы… — тяжело вздохнул парень, когда они завершили трапезничать.
— Что сие?
— Да травка особая, сушеная. Ежели ее кипятком залить да настоять — вкусу и аромату приятная, ну и бодрит еще. Ото сна поднимает. А если крепко заварить — крепит живот.
— И где такая растет? Покажешь?
— Далеко. В Индии али Китае.
— Где?
— Эм… — Неждан задумался. — Китай… это одно из слов для обозначения державы одной. Вроде той, что у ромеев. Она далеко на восход солнца лежит. Месяц и месяцы идти. За Оар, за большой каменный хребет, за три великие реки после. Зовется Хань. Или звалась. Тут ясности у меня нет. А Индия — сие великий полуостров на юге. На Оар ежели выйти и спустится по нему — будет море. Небольшое. Так-то великое озеро, но все его морем кличут, по разному называя. Через него, если переплыть, земли Парфии лежат. И вот за ними Индия и начинается.
— Это у тебя тоже в голове всплывает?
— Так и есть. Словно вспоминаю. Будто знал сие.
— А отчего с Хань ясности нет?
— Человек слаб и несовершенен. — развел руками Неждан.
— Понимаю, — предельно серьезно ответил Вернидуб. — А почему Китай?
— Да кто его знает? Ты так смотришь на меня?
— Ты никогда не покидал здешних мест. Но знаешь так много о далеких странах. Это удивительно.
— Ты же сам сказал, что меня коснулся кто-то из Близнецов.
— Судя по твоей тяге к воде — Велес. Хотя я не могу о том точно сказать. Иногда мне кажется, что оба. Ибо твои речи о справедливости чужды тем, кто имеют с Велесу сродство.
— А так ли это важно? — спросил Неждан. — Кто-то из богов коснулся меня и порой дарует то или иное знание. Это нужно использовать для того, чтобы сделать жизнь наших родичей лучше.
— А вот это уже слова Велеса. — улыбнулся Вернидуб.
С этими словами они дошли до поля и замерли.
— Я так и знал! Прозевали! — воскликнул седой, подойдя ближе и тронув колосок. — Перезрел! Перестоял! Как его жать-то? Он же под серпом осыпаться станет.
— Под каким серпом? — удивленно уточнил Неждан.
— У тебя нет серпа?
— Его же украли эти набежники. А нового я не делал. Мы же с тобой вместе всю крицу с той плавки переделали на железо. Выковав из него сначала топор, потом кузнечные клещи, затем молоток и из остатков — еще один маленький нож. Серпа мы не делали.
— Вот дурни! — ахнул седой.
— Да он нам тут, судя по всему, и не пригодится. — покачал головой Неждан. — И что дальше делать? Так и бросить?
— Зачем? — удивился Вернидуб. — Пошли за корзинками…
Из землянки, где обычно хранился урожай, они достали две небольшие корзинки. Точнее даже не корзинки, а короба, плетенные из листьев рогоза. Плотные такие. Почти без зазоров. Приладили к ним веревки из лыка так, чтобы на шею можно было вешать. Взяли из скребки, какими шкуры мездрили. И пошли к полю.
Подходили с краю.
Аккуратно наклоняли колосья над коробом.
И скребком срезали… или даже скорее срывали. Причем рукой другой держа так, чтобы они сильно не стали колыхаться. А потом плавно отпускали.
И так — шаг за шагом, собирали ячмень.
Осторожно.
Деликатно.
Опасаясь лишний раз потревожить перезрелые колосья.
Ссыпали в корчаги собранный урожай. Как есть. И начинали заново наполнять короба.
Вернидуб почти сразу затянул песенку.
Нудную.
Непривычную для Неждана в плане мелодики. Ибо сложена она была в тонических обычаях. Почти как былина или что-то аналогичное, только сильно попроще.
Поначалу это пение раздражало.
Да и смысла особого в словах парень не мог уловить. Какая-то пустая игра слов. Однако где-то через полчаса стал и сам повторять. Ибо медитативно выходило. Ты словно бы в транс какой-то входил. И как робот методично делал одно и то же.
Не глядючи по сторонам.
Не отвлекаясь.
Не останавливаясь на условные «перекуры».
И это было… немного пугающе. Неждан такое состояние впервые испытал. Осколки старой личности памяти об этом не сохраняли. А он сам там, в будущем, никогда не нуждался в подобного рода вещах.
Пение помогало.
Серьезно.
Категорически.
Он бы уже к обеду с ума начал пялить от такого занятия, если бы не оно…
Поле, несмотря на его совершенный разгром, казалось бесконечным.
И скот-то его топтал.
И всякие прожорливые существа зарились.
Да и они по нему бегали. С той же косулей как вышло? Опять пришлось притоптать.
— Надо поле притоптать, — смешливо фыркнул Неждан, выходя из этого транса.
— Что? — также выныривая из особого состояния психики, спросил седой.
— Да песня одно вспомнилась. Вон, глянул на всю эту поруху и вспомнил. — А потом продекламировал на русском языке четверостишье Нейромонаха Феована. — «Если ребра щекотать. Можно просто хохотать! Даб с веселья утопать. Надо поле притоптать!».
— И что сие значит?
— Чтобы настоящую радость ощутить, в пляс нужно идти. По полю. — улыбнулся Неждан, переводя суть фрагмента на местный язык.
— А также складно, но на нашем сможешь?
— Да кто его знает? Пробовать надо.
— Так ты попробуй. Ежели надо — я подскажу. Очень уж необычно звучит сия песня. У нас так не складывают.
— Солнце высоко. — перевел тему Неждан. — Может, уже хватит на сегодня?
— Как хватит?! Дождь зайдется али ветер сильный — и все. Пропало жито. Нельзя останавливаться.
— Тяжко.
— Тяжко? — удивился Вернидуб, не ожидавший от такого здорового лба такого слова.
— Да мы занимаемся какой-то жуткой тягомотиной! Так сдохнуть можно от скуки! Одно и то же раз за разом. Что дятел.
— Ты ни разу не собирал перезрелые колосья?
— У ромеев же есть жатка. — проигнорировал его вопрос парень. — Считай такой же короб, только больше. И не плетеный, а из теса. Стоит на паре колес. Сзади две ручки за которые ее человек толкает. Ну или лошадь впрягают. Спереди, вот тут, зубцы идут. В них стебли жита или иного зерна попадают. Скользят до колосьев. И обрываются. Стебли, стало быть, остаются на земле, а колосья в коробе.
— А стебли что, бросают?
— Зачем бросают? Скашивают. Да только не серпом, а нормальной косой. Чтобы спина при том не отваливалась. А в отдельных местах у них даже косилки конные есть. — соврал Неждан на голубом глазу. — О! Вот где сила! Или сеялки. Проехал. Зерна сразу под землю упрятал. Да с какой надобно густотой. Птица не склюет. Излишка не просыплешь. Плешей не образуешь. Красота!
— Ты же сам видишь какое поле. Ну где тут на конях что катать? — нахмурился Вернидуб.
— Они для того поля раскорчевывают. Пни убирают. Корни их. И распахивают не сохой, легонько ковыряя, а хорошо, добро. Плугом с отвалом. А, — махнул рукой Неждан. — Что говорить о том? Но никто ничего менять не станет. Ибо впроголодь. Оттого любая ошибка или неудача — смерть. И я никого не хочу винить.
Седой на него посмотрел задумчиво, но ничего не ответил.
Он думал.
Переваривал.
На самом деле ему не сильно нравилось то, что говорил парень. Морока же лишняя.
Вернидуб покачал головой. Его самого много больше интересовало железо. Добрая выделка которого открывало перед всем родами медведей большое будущее. И в Неждане он видел, прежде всего, того, кто сможет это реализовать.
В меру буйный. С ясным умом. Упорный и трудолюбивый. И ведун сильный.
Он должен был справиться.
Вся же эта возня с посевами… Седой от этих излишне неуместных мыслей парня только отмахивался. Потом. Все потом. Нехватка железа испытывалась чудовищная. Буквально во всем. А он посевами голову морочит…
Они тем временем продолжали трудиться.
Неждан больше не возмущался. Просто делал и все. Молча. Зло, можно даже сказать.
Вернидуб хотел было уже что-то ему сказать, что так с жито нельзя. Что к нему нужно с любовью и радостью. Вон какое уродилось. Однако не стал. Было видно, насколько противен ему этот труд. Не труд вообще, а именно такой — монотонный. Он это еще на перековке криц приметил.
