— Мы думали, его ищут, — опять встряла она. — Ну, что за Петренко уже пришли, а, значит, потом и за мной.
— О господи, — закатил глаза Долинин. — И это майор ещё уверял меня, что он толкового хлопчика приставил. Толкового, ничего не скажешь.
Под убийственным взглядом полковника «толковый хлопчик» сжался, втянул лопоухую голову в плечи, и Нике, хоть она и была в целом с полковником согласна, стало жаль парня. По большому счёту это она сама не пустила Петренко в приёмную, сбила с толку, но ей-то ничего не будет, а вот Петренко огребёт от Долинина по полной — в этом Ника ничуть не сомневалась.
— Вот что, — полковник понизил голос. — Ситуация под контролем. Опасности нет. Ладыгина арестована не из-за вас, а по другому делу. И если бы Петренко не инициативу идиотскую проявлял, а действовал согласно полученным указаниям, то вы бы это узнали ещё в больнице, в приёмной. И не шлялись по сомнительным местам. Ну а теперь, марш отсюда немедленно, и чтобы забыли, где были и что видели. С тобой, Петренко, я потом отдельно поговорю, а ты, Ника, — лицо Долинина чуть смягчилось. — Я очень тебя прошу, давай без самодеятельности. Если Павел Григорьевич узнает, что ты была в таком месте, он ни тебя, ни меня по головке точно не погладит. А в общем… что теперь-то. Василий Михайлович…
Полковник повернулся к мужчине, с которым пришёл. Ника обратила внимание, что этот Василий Михайлович, который, скорее всего, и был здесь главным, занял место бармена, куда-то того спровадив, но держался чуть в стороне, то ли делая вид, что не прислушивается к их разговору, то ли реально не слушая его.
— Василий Михайлович, надо бы проводить ребят.
— Проводим. Не вопрос.
Пока они шли к выходу в сопровождении всё того же амбала, который вызволил Нику из рук мужика, принявшего её за проститутку, Петренко молчал. Ника решила, что парень переживает по поводу своего промаха и по поводу обещания полковника серьёзно с ним поговорить, и не дёргала его. Всё-таки она была виновата в этом не меньше Петренко, но попадёт-то ему, а не ей. «Наверно, надо его как-то успокоить», — подумала она, но тут Петренко неожиданно обрёл дар речи.
— А что такое амур де труа?
— Чего?
Они уже вышли из самого притона, миновали спортзал и теперь стояли в общем коридоре.
— Ну, амур де труа, — Петренко мучительно покраснел.
Нике едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Из книг она примерно догадывалась, что такое «амур де труа», но вот её лопоухий телохранитель…
— А это, Петренко, — она приблизила лицо к парню, обожгла своим дыханьем. — Военная тайна. Вот дослужишься до полковника, тогда и узнаешь.
* * *
В больнице, к счастью, их не хватились. Всем вообще было не до того — последние новости здорово вышибли персонал из привычного ритма.
Ника, успокоенная тем, что сказал Долинин, меланхолично возила шваброй, отмывая туалет, рядом отсвечивал задумчивый и, кажется, окончательно впавший в прострацию Петренко. Чем были заняты его мысли — полуголой Жанной или «военной тайной», до которой Петренко ещё предстояло дослужиться, — было непонятно, но парень молчал, и Нику это вполне устраивало. Ее немного беспокоил Стёпка, которого она по глупости отослала наверх к отцу, но Ника старалась об этом не думать. Всё-таки ничего страшного не произошло, и Олег Станиславович наверняка обо всём в курсе. Ну побывает Стёпка у родителей лишний раз — ему полезно. Да и мама его обрадуется…
Васнецов появился неожиданно. Вырос у дверей туалета, почти налетев на выходившего с полным ведром Петренко. Тот едва успел отшатнуться, чуть было не выронил из рук ведро, но успел удержать дужку, хотя часть грязной воды всё же выплеснулась, забрызгав Стёпкины брюки и ботинки.
— Что случилось?
Стёпка был бледен, и Ника опять испугалась. А вдруг Стёпкин отец ничего не знает, или…
— Стёпа, мы видели Долинина. Он сказал, что всё под контролем. Ладыгину не потому… не из-за меня арестовали. В общем…
— Я знаю, — перебил её Стёпка. — Отец всё рассказал.
— Тогда что? — Ника вглядывалась в потерянное Стёпкино лицо.
— Гуля пропала.
— Как пропала?
— Я не знаю… Я даже к старшей медсестре ходил. Там… они сказали, что её в какую-то правительственную программу отобрали. Им сообщили, ну… информировали.
— В какую программу? — Ника подошла к Стёпке, мягко дотронулась до его руки, не замечая, что так и не сняла резиновых перчаток. Он этого тоже не заметил. Стоял, смотрел на Нику и растерянно хлопал глазами.
— Я ничего не понимаю, Ника. Совсем ничего не понимаю…
Глава 28. Кир
— Ну вот, и вовсе ты не такой косорукий придурок, как говорили. Получилось же?
Кир недоверчиво посмотрел на говорившую женщину, пытаясь распознать насмешку. Но насмешки не было. Она смотрела на него серьёзно, и только в глубине серых глаз прятались едва заметные смешинки. Но не обидные, а очень знакомые.
— Всё что ли? Закончили? — буркнул он немного грубовато, пытаясь скрыть своё смущение.
— Закончили, — женщина довольно потянулась. — Всё. Теперь, Кирилл, мы можем с чистой совестью отправляться спать. Наши уже все ушли, наверно. Мы — молодцы!
Перед этой женщиной, Марией Григорьевной, Кир робел. А когда сегодня их поставили вместе в паровой камере, то и вовсе занервничал. После того, как он при ней назвал Савельева косоруким уродом, а потом вдруг выяснилось, что она — не просто абы кто, а сестра Павла Григорьевича, ничего хорошего от этой самой сестры Кир не ждал и потому инстинктивно её сторонился. И так налажал достаточно — везде подставился, где только мог.
После той истории с прокладкой Кир решил, что теперь будет вести себя тихо, никуда не лезть и не высовываться. Все же именно этого от него хотят? И отец, и Савельев, и даже терпеливый Данилыч. Вот Кир и старался, не высовывался. Делал, что ему говорят, никакой инициативы не проявлял. Хотя, если уж быть честным, сил ни на какие инициативы и так не оставалось. Он уже третий день работал под началом отца, и тот ему поблажек не давал. Как, впрочем, и всем остальным.
Раньше Кирилл думал, что отец строг только с ним, типа вечно придирается и вечно всем недоволен, хотя Кир же обычный пацан — не лучше и не хуже других. Это на отца не угодишь. Ворчит, шпыняет, жить не даёт. Одним словом — достал.
И только сейчас, после того, как Кир очутился здесь, на станции, отец открылся для него с другой, новой и неизвестной ранее стороны. И стало понятно, что та планка, которую установил отец — и для самого себя, и для окружающих, — высокая планка, и опускать её не в характере отца. Но, странное дело, все в бригаде воспринимали это как само собой разумеющееся, и взятый рабочий темп никто сбавлять не спешил и не собирался. И движущей силой тут был не страх, а другое, и это другое называлось «общим делом» — тем самым делом, на котором были помешаны все вокруг, начиная с рядового рабочего и заканчивая самим Савельевым, и которое стало теперь и его, Кирилла, делом.
Запустить АЭС, не отстать от графика, пройти все обкатки… это уже были не просто слова — за ними стояла целая жизнь, жизнь их Башни, невероятно хрупкая перед лицом огромного и равнодушного океана. И внезапно пришло понимание, что если все они — и восторженный Гоша, и рассудительный Данилыч, и пошляк Дудиков, и его отец, и эта маленькая сероглазая сестра Савельева — справятся, то их мир будет спасен. Это было совершенно новое чувство для Кира — ощущать себя частью чего-то большого и значительного, идти вместе со всеми к цели, великой и благородной. Его прежняя жизнь — и та, что была до Ники, с грязными и вонючими отсеками полузаброшенных этажей, с гоготом парней и визгом девчонок на раскуроченных детских площадках, с пакетиком холодка в кармане штанов, и даже та, что была после, уже с Никой, когда он постоянно терзался от невысказанного и смутного чувства то ли ревности, то чего-то ещё — вся эта прежняя жизнь теперь казалась ему ненастоящей, потому что настоящее было здесь: рядом с Данилычем, который всё меньше ворчал и всё чаще одобрительно кивал, рядом с отцом, который вчера сдержанно, но при всех похвалил его, и даже, как это не странно, рядом с Савельевым, который непонятно каким образом, всё здесь понимал и во всём разбирался.
