– А ну пошли отсюда! Вы что, взбесились?.. Кто вообще эта вторая?! – жалобно крикнул он.
Пчелы метались по комнате, стукаясь в стены и ковер. Это было какое-то ослепительное безумие. С каждым мгновением они все больше ускорялись, и вскоре Даня уже почти не различал их. Видел только, что от злости пчелы раскалились так, что воздух в комнате стал горячим. Они врезались в стены, сорвали полки, опрокинули стул, вдребезги разбив его спинку. В стенах появлялись дырочки, похожие на пулевые. Чтобы уцелеть, Даня попытался залезть под диван, но проблема состояла в том, что щель под ним была небольшой. Даня в нее не помещался. Потом с перепугу как-то поместился, но опять услышал вопль и понял, что тело его, ставшее прозрачным, опять частично протиснулось сквозь потолок к бедным соседям.
Пришлось вылезать и возвращаться в свою комнату. Пчелы, только что сбившие на пол стопку из десяти книг, немного успокоились и теперь, не теряя друг друга из виду, ползали по стене.
В дверь вопросительно стукнули.
– Нельзя! – запоздало крикнул Даня, но в комнату уже заглянула мама. В руках у нее была дрель.
– Да что у тебя тут такое? – спросила она. – Чашки на кухне прыгают!
Даня набрал в грудь побольше воздуха. Он принципиально не врал родителям, а защищался длиной речи в надежде, что к середине его правды собеседник тихо уснет, как обычно и происходило, когда Даня начинал издали озвучивать все резоны. «Во-первых, это не совсем так, – говорил Даня. – Во-вторых, это требует уточнения… в‑третьих, мне хотелось бы отметить некоторые предварительные моменты…» Когда он доходил до «в-восьмых» и «в-девятых», самые большие правдоискатели начинали тихо пятиться и удирать. Однако сейчас оказалось, что можно обойтись и без «в-восьмых», потому что его ответ был маме не нужен.
– Я купила карниз для штор, – похвасталась она. – Хороший карниз. Длина четыре метра десять сантиметров. До ремонта висел в филармонии… Хочешь у тебя повесим, а то мне негде?
– У меня же есть уже шторы!
– Да при чем тут шторы? Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? Карниз!.. Кстати, шторы мы тебе тоже повесим.
– А цель? Я умру, а шторы останутся… – буркнул Даня.
Этим он хотел выразить, что все материальное никакой ценности для него не имеет и, следовательно, ему все равно. Вешай хоть сто карнизов, только не спрашивай у меня разрешения. Но опять же мама поняла его в другом смысле.
– Ну это да, конечно, – сказала она. – Но тут такой карниз! Представляешь, четыре метра! Натуральный дуб! Он вообще всех переживет! Он и до театра, говорят, где-то висел.
Мама посмотрела мимо сидящих на стене пчел и вздохнула, размышляя, видимо, о карнизе.
– Слушай, а у тебя горелой бумагой пахнет! – рассеянно сказала она и вышла.
Даня, подпрыгивая как тушканчик, кинулся тушить дымящиеся обои. Загорелись они там, где сидели обе разозленные пчелы. До пожара дело не дошло, но большой кусок обоев изменил цвет и даже отчасти обуглился.
Пока Даня колотил по обоям тапками, а затем заливал их найденным на столе вчерашним чаем, пчелы наблюдали за ним со своих мест, а потом обе разом оказались на Дане – одна на правом его рукаве, а другая на левом.
Там они и остались, сердито косясь одна на другую и угрожая жалом, однако в бой больше не вступали. Даня вначале не понимал, что все это значит, а потом сообразил, что силы пчел примерно равны, победы никто не одержал и пчелы, осознав это, решили придерживаться тактики вооруженного нейтралитета.
При этом ни одна из пчел ни на секунду не теряла другую из виду. Стоило одной перебежать на бицепс – и другая перебегала на бицепс, только другой руки. Если перебегала на плечо, и вторая оказывалась на плече, и так сохранялась идеальная симметрия.
– Вы что, поделили меня? – догадался Даня. – Но я против! Я свободная личность!
Пчелы отнеслись к протесту Дани равнодушно. Одна переползла на его правое ухо, а другая на левое, и обе на мгновение застыли на мочках. Вздумай кто-нибудь сфотографировать Даню, его дразнили бы до конца жизни, утверждая, что он зачем-то нацепил тяжелые золотые серьги.
Это было уж слишком. Не выдержав, Даня вороватым движением сбросил пчел и выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь. В коридоре он прижался спиной к стене и некоторое время выжидал, последуют за ним пчелы или нет. Пчелы не последовали, хотя дверь препятствием для них не являлась.
Даня успокоился. Почистил зубы, позавтракал и углубился в справочник по медицине катастроф. Он был очень сложный, с таблицами и схемами, что Даню, однако, ничуть не пугало. Справочники он читал всегда внимательно. Даже номер страницы и тот прочитывал, хотя на содержание он вообще никак не влиял.
В свою комнату Даня долго не возвращался, и, воспользовавшись этим, туда просочилась мама с четырехметровым карнизом. Даня вообще не понял, как она его туда затащила, потому что коридор у них был на глаз не больше трех метров. Прямо какое-то чудо со вталкиванием слона в спичечную коробку.
Некоторое время мама донимала Даню требованием держать карниз, опуская его то выше, то ниже, но потом рассердилась, что он хотя и помогает, но лицо имеет вялое, незаинтересованное в конечном результате.
– Видеть тебя не могу! Пошел бы ты погулять! – сказала она и позвала папу, который уже вернулся домой.
Папа тоже имел лицо вялое и незаинтересованное, но он был хотя бы привычной жертвой. Мама могла, сверля стену, высверливать ему заодно и мозг, жалуясь, что ей никто не помогает улучшать их общее жилище.
Даня некоторое время потоптался в коридоре, разбираясь в своих желаниях, а затем воспользовался советом мамы и отправился пройтись.
* * *
Даня шел и думал. Невесть откуда взявшиеся пчелы шевелились у него под курткой, причем шевелились удивительно синхронно, хотя, по идее, куртка должна была мешать им видеть друг друга. Изредка Дане это надоедало. Он начинал чесаться и бить себя по куртке ладонью, требуя у пчел перестать по нему ползать.
– Чего чухаешься? Блохи заедают? – флегматично спросил у него пенсионер, гулявший с собакой.
Даня негодующе подпрыгнул и, перешагнув заборчик, через который любому другому пришлось бы перелезать, проследовал дальше. Он тек по городу, точно по кровеносным сосудам, перемещаясь из узких сосудиков в основные артерии.
Узкий проулочек вливался в улицу пошире, а та совсем уже в широкую и важную улищу. Даня не дошел еще до важной «улищи», когда рядом остановилась машина. Это был невообразимый рыдван алого цвета. Низкий, хищный, спортивный, двухдверный. На капоте – пятна ржавчины. К тому же рыдван одноглазый – вторая фара у него была разбита.
– Гуляем? Садись, подкину! – крикнул кто-то.
В окно машины высунулась голова. Крепкая, с небритыми колючими щеками. Волосы светлые, жесткие, как щетина на зубной щетке. Бровки тоже светлые, щеточками. Мясистые уши торчат. Массивный круглый подбородок, напоминающий проклюнувшуюся не на месте пятку, и неожиданный задиристый нос.
Прямо из машины Дане протянули руку. Точнее было бы сказать – лапу. Лапа эта была как клешня у краба. Боцманская такая лапень. Пальцы невероятно короткие, но, кажется, ржавые гайки могут откручивать.
Даня находился в такой растерянности, что состыковать лицо, рыдван и клешню сумел не сразу. Лишь увидев втиснувшиеся в пальцы голубоватые буквы «кулак», он все мгновенно понял и вышел из своего тумана.
– Кузепыч! – воскликнул он пораженно.
– Угу, он самый, – сказал Кузепыч. – Садись давай! А то тут останавливаться нельзя!
Даня не стал отказываться. Он обошел рыдван с противоположной стороны, открыл невероятно тяжелую дверь и плюхнулся на сиденье.
– Никогда с вами здесь не ездил! – сказал Даня.
– Я сам, грустный пень, с собой тут редко ездил… Стоит, понимаешь, в сарае под брезентом, и все дела, – признал Кузепыч и, точно извиняясь, погладил рыдван по рулю. – Старый, конечно, зато мощь какая! Двигатель четыре литра! Четыре! Как по газу вдарил – ни один берсерк не догонит… Ну если не заглохнет.
