Я спускался по скрипучим ступеням в каюту, чувствуя, как «Принцесса Карибов» покачивается под ногами. Море было спокойным, но каждый шорох дерева, каждый плеск волн за бортом отдавался в моих ушах, будто корабль шептал: «Не расслабляйся, Крюк». Тубус холодил грудь, и я то и дело трогал его через рубаху, словно проверял, не пропал ли он. Морган остался на палубе — его шаги гулко разносились над головой, пока он орал что-то матросам. Я знал, что он не даст нам вляпаться в беду, но мысли все равно крутились вокруг того, что он рассказал. Мансфелд. 1655-й. Ямайка. И связь, которая, похоже, глубже, чем я думал.
Каюта встретила меня полумраком — лампа на столе едва горела, бросая дрожащие тени на стены. Я закрыл дверь, щелкнув задвижкой, и плюхнулся на стул. Он скрипнул подо мной. Я вытащил тубус из-за пазухи, положил его перед собой. Кожа была потертая, латунные кольца тускло блестели в свете лампы. Внутри что-то шуршало, но я не торопился открывать. Сначала хотел собраться с мыслями. Разговор с Морганом не выходил из головы.
Я откинулся назад, потер глаза. Веки были тяжелые, как свинец, но спать не хотелось — адреналин еще бурлил в крови после всей этой чертовщины с засадой. Мансфелд отпустил нас, и Морган сказал, что это из-за старых времен. 1655-й. Экспедиция Пенна и Венейблса. Я вспомнил, как читал про нее в своем времени — в книгах. Англичане тогда вышибли испанцев с Ямайки, сделав ее своим плацдармом на Карибах. А Морган, выходит, был там, в самом пекле.
Мансфелд, значит, был его наставником. А теперь он — старый волк. Командует, но в драку сам не лезет. И все-таки он нас отпустил. Ради Моргана? Или ради чего-то еще?
— Черт его знает, — пробормотал я вслух, крутя тубус в руках.
Голос мой прозвучал хрипло и я сам удивился, как устало он звучит. Я откашлялся.
Мансфелд, значит, отпустил нас из-за Моргана. Но тубус — это уже другая история. От губернатора Тортуги, от де Лонвийе. И что-то подсказывало мне, что там не просто записка с благодарностью.
В моем времени Генри Морган был легендой. Я вспомнил, как сидел в пыльной библиотеке, листая толстый том про пиратов Карибского моря. «Гроза», «Разоритель Панамы», «Человек, что бросил вызов Испании» — так его называли. На гравюрах он был суровым, с жесткими чертами лица, в треуголке и с саблей наперевес. Историки спорили: то ли он был гениальным стратегом, то ли просто удачливым бандитом. Но все сходились в одном — Морган оставил след. Портобелло в 1668-м, Маракайбо в 1669-м, Панама в 1671-м. Города горели, испанцы дрожали, а он греб золото лопатой, пока не стал вице-губернатором Ямайки. Я даже помнил дату его смерти — 1688 год, от пьянства и болезней, в роскоши, окруженный славой.
А тут он — совсем другой. Я видел его наверху: тощий, с горящими глазами, в рваной рубахе, пропахшей порохом. Двадцать с небольшим, едва начавший свой путь. Не гроза морей, а щенок, который только учится рычать. Но в нем уже было что-то от того Моргана. Эта ухмылка, этот взгляд хищника, который чует добычу. Я хмыкнул, потер щетину на подбородке. Смешно сравнивать. Тот, книжный, был статуей, высеченной в камне истории. А этот — живой, грубый, с шрамами на груди и сомнениями в голосе. Он еще не знал, что станет легендой. Не знал, что сожжет Панаму до основания, что его имя будут шепотом повторять в тавернах от Тортуги до Лондона.
Я вспомнил одну строчку из книги: «Морган был человеком, которого вела не только жадность, но и неутолимая жажда доказать себе и миру, что он больше, чем сын валлийского фермера». Сын фермера. Я покосился в сторону палубы, где он орал на матросов. Да, в этом весь Генри. Он сбежал из Англии, чтобы стать кем-то. И станет. Но сейчас он был просто парнем, который мечтает о славе и не верит в пророчества. Я сказал ему, что он покажет испанцам, чем порох пахнет, и он ухмыльнулся, будто я шутил. А я не шутил. Я видел его будущее.
И все-таки он был не совсем тот Морган. Книжный был холодным, расчетливым, почти мифом. А этот хлопал меня по плечу, смеялся, спорил. В нем было больше жизни, чем в тех сухих описаниях. Может, история ошибалась. Может, он не просто жадный пират, а человек, который ищет что-то большее. Я покачал головой. Нет, история не врет. Она просто не видит мелочей — вроде того, как он чесал затылок, глядя на огни Портобелло, или как его голос дрожал, когда он говорил о Мансфелде.
Тубус лежал передо мной. Надо открыть, посмотреть что там. Может, де Лонвийе знал, что Морган с нами. И что Мансфелд не тронет его. А тубус — это что-то вроде сделки? Или предупреждения? Я покачал головой, отгоняя мысли. Слишком много «может». Надо было открывать эту штуку и смотреть, что там. Но что-то меня останавливало. Предчувствие.
— Ну, де Лонвийе, — пробормотал я. — Что ты мне подсунул?
Я вспомнил губернатора Тортуги. Высокий, сухой, с глазами, как у ястреба. Он тогда предложил мне стать капером, дал вторую часть карты Дрейка. Такие, как он, ничего не делают просто так. Все у него было просчитано — каждый шаг, каждое слово. И если он отправил Мансфелду этот тубус, значит, он знал, что тот найдет нас. И что Морган с нами. А Изабелла? Она ведь тоже была частью всего этого. Может, она шепнула отцу что-то обо мне. Или о Моргане.
Я хмыкнул, откинулся на стуле. Каюта была тесной, но уютной — стол, койка, пара сундуков в углу. На стене висела карта Карибов. Барбадос был там, в правом углу, маленький островок, полный сахара и рома. Я туда плыл, следуя подсказке Дрейка.
Я потянулся к тубусу, но замер. Снаружи послышались быстрые шаги, будто кто-то бежал. Я напрягся, рука сама легла на рукоять крюка, который висел на поясе. Дверь каюты была открыта. Шаги приближались. Тубус лежал на столе, тускло поблескивая в свете лампы, но я уже не смотрел на него — все внимание было на двери.
Шаги остановились прямо за дверью и я услышал тяжелое дыхание — кто-то там запыхался, будто бежал через всю палубу. Рука с крюком напряглась. Это не враг. Не сейчас. Не на моем корабле. Или я слишком наивен?
Дверь распахнулась с треском, в проеме показался Стив. Он ввалился внутрь, чуть не споткнувшись о порог, и уперся руками в косяк, переводя дух. Я опустил крюк, но не убрал его — мало ли что.
— Крюк, — выдохнул он, хрипло, как старик после долгой гонки. — Ты это… Ты должен это видеть. Сейчас.
Я нахмурился. Лампа бросала тени на его лицо. Оно было напряжено — скулы сжаты, губы дрожат. Стив был не из тех, кто волнуется по пустякам. Если он прибежал сюда, значит, дело серьезное.
— Что стряслось? Испанцы? Засада?
Он мотнул головой, вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Его пальцы дрожали, он бросил быстрый взгляд за спину, будто проверял, не гонится ли кто.
— Не испанцы, Крюк, — сказал он, понизив голос. — Корабль. На горизонте. Пит его заметил. И это… Черт, это не просто корабль.
Вот же заладил!
Что за корабль? Откуда? Мы только вырвались из Портобелло, Мансфелд дал нам уйти, и я был уверен, что ночь будет нашей. Но Стив смотрел на меня так, будто увидел призрака.
— Говори яснее, — рявкнул я, теряя терпение. — Что за корабль? Чей?
Он выпрямился, сжал кулаки, будто собирался с духом. Потом выдохнул.
— Это «Гроза морей», Крюк, — сказал он. — На горизонте — «Гроза морей».
Глава 11
Ночь была черной. Паруса хлопали над головой. Корабль разрезал воду, унося нас прочь от Портобелло. На горизонте уже маячила «Гроза морей» — старый враг, корабль Роджерса. Его силуэт темной громадой вырисовывался на фоне слабого зарева, которое еще тлело над испанским городом. Я прищурился, вглядываясь в даль. Мой бриг был быстрее в два раза, пушки стреляли чаще и били дальше. Это был бой, который я собирался выиграть на классе, за счет мощи «Принцессы».
Стив, запыхавшийся после бега через палубу, стоял рядом, переводя дыхание. Я бросил взгляд на Моргана — тот уже орал на матросов, чтобы готовили пушки. Генри был в своей стихии: глаза блестели, голос хрипел от азарта. Я кивнул ему, коротко, без слов. Он понял. Мы не собирались убегать. Не в этот раз.
