Внезапно на улице появились солдаты, на первый взгляд их казалось не меньше пятидесяти человек, Женевьева не успела их посчитать, они тянули на руках небольшое короткоствольное орудие. Командовал ими высокий и худой поручик, на форме которого ясно виднелись знаки различия одного из гвардейских полков. Вслед за солдатами, медленно вращая дутыми каучуковыми колёсами, следовал небольшой броневичок с открытой башенкой, в которой сидел совсем небольшого роста солдат, и то и дело вращал в разные стороны длинноствольный пулемёт, более похожий на огромное охотничье ружьё.
Они проследовали мимо её дома, направляясь к баррикаде анархистов, располагавшейся на соседнем перекрёстке, и вскоре исчезли из вида. Больше ничего интересного на улице не происходило, и Женевьева вновь задёрнула занавеску. Вдруг откуда-то донеслись частые винтовочные выстрелы, резко и страшно ударила пулемётная очередь, эхом разнесясь по всей улице, а затем забухала пушка, методично и неумолимо паля через определённые интервалы времени. Сделав порядка десяти выстрелов, она замолкла.
— По баррикаде стреляли, — сказал Питирим, почёсывая начавшую зарастать густой щетиной щёку.
Ночевал он уже в квартире, но все свои умывальные принадлежности, в том числе и бритву, оставил в гараже, где, собственно, и жил всё это время на пару с шофёром в какой-то комнатке.
Графиня вскочила и тоже подошла к окну, нервно кутаясь в лёгкую шаль, как будто её морозило, а в квартире стояла прохлада. На самом деле в квартире температура поддерживалась комфортная, а на случай похолодания всегда мог помочь камин с брикетами кокса.
— Ужасно, просто ужасно. Неужели это всё творится у нас в столице?
— Да, мама, именно у нас, жаль, что я не смогу увидеть барона Дегтярёва, он бы что-нибудь придумал.
Графиня мрачно посмотрела на дочь и, никак не отреагировав на её слова, ушла в комнату. Женевьева отошла от окна и, сев за стол, бездумно уставилась в одну точку, ожидая неизвестно чего. Охранник Питирим, поняв, что ему следует заняться хоть чем-то, на вид серьёзным, ушёл на кухню, где принялся смотреть в окно, наблюдая за улицей, и Женевьева осталась одна. Пришла гувернантка и стала расставлять на столе посуду, готовясь к обеду, она тоже на это время оставалась в их квартире, не рискуя уходить домой.
Женевьева вздохнула, за последние дни ей очень не хватало Дегтярёва, его любящего взгляда, его скромной улыбки, его взглядов на неё украдкой, которые она невольно чувствовала, что называется, кожей. Она сейчас очень хотела прижаться к нему, спрятаться за его спиной, ища у него поддержки, чтобы он защитил её, и она могла стать уверенной во всём.
Вспоминая его, она невольно улыбнулась, а на глаза навернулись непрошеные слёзы, ведь он рисковал своей жизнью, спасая её, и вот сейчас она сидит здесь затворницей, а он неизвестно где и неизвестно, что с ним происходит. Чуть позже они стали обедать и не успели выйти из-за стола, как в дверь кто-то позвонил.
* * *
Охрану академии значительно усилили, и нас освободили от ночных и дневных патрулей. У меня появилось много личного времени, плюс Пётр принял принципиальное решение на время восстания перебраться к сестре для её охраны, ведь Альберту требовалось ходить на работу, а она оставалась одна с малолетними детьми и всем хозяйством.
Я помог ему, сопроводив до дома сестры, а сам вернулся в академию, твёрдо решив по пути навестить Женевьеву. Да, меня вроде и не приглашали, но и пригласить сейчас при всём бардаке, что вокруг творился, им оказалось бы проблематично. Почта практически парализована, телеграф тоже, кроме военного, ну и телефона я их не знал, а то бы позвонил, а им мне звонить некуда.
У сестры Петра меня встретили тепло, продукты, что мы смогли купить по пути, приняли с благодарностью и накормили. Долго прощаться с Петром я не стал и, забрав свои вещи и проверив револьверы, вышел на улицу.
У меня с собой оказалось два револьвера: один я получил в качестве трофея, другой я обменял на карабин, который меня настоятельно попросили передать властям, но взамен дали такой же трофейный револьвер. Теперь я, как дикий пионер с какой-нибудь Оклахомы, путешествовал с двумя пистолями за поясом.
Вот пояс на брюках у меня оказался шикарный — широкий, из толстой свиной кожи, за него оказалось очень удобно засовывать револьверы, ну почти удобно, зато не видно, есть у меня оружие или нет, и тем более, двойное.
Улицы пока ещё пустовали, но накал восстания медленно ослабевал, анархисты и бандиты постепенно утрачивали свои позиции, и передвигаться по улицам стало намного проще, единственное, на них по-прежнему не имелось ни извозчиков, ни машин, курсировал только военный автотранспорт.
До квартиры графини я добирался долго, и на подходе услышал канонаду, видимо, стреляли на той баррикаде, что находилась немного дальше. Это меня изрядно напрягло, неизвестно, что происходит с Женевьевой, и я невольно ускорил шаг. Вот и её дом, украшенный двумя атлантами, поддерживающими нависающий над парадным входом карниз, и возвышающейся над ними скульптурой неизвестной мне женщины, с лавровым венком в одной руке и лирой в другой.
Не знаю, чем руководствовался заказчик или архитектор, но получилось весьма красиво, и я бы даже сказал, что одиозно. Атланты, поддерживающие карниз, уже несколько позеленели окислами от постоянной влажности и времени, но их монументальный вид эта прозелень совсем не портила.
В парадное пришлось звонить, так как дворник предусмотрительно повесил изнутри засов и закрывался на него, а посетителей рассматривал из небольшого окна, решая, пускать или нет. Конечно, от нападения нескольких бандитов такая охрана дом уберечь не смогла бы, но на какое-то время удержала, а там, может, и помощь смогла подоспеть. В свете нынешнего времени весьма востребованная.
Я постучался в парадное, но мне никто сначала не ответил. Пришлось постучаться ещё раз, уже более настойчиво, благо сил на это у меня хватало. Через некоторое время в окошко выглянул дворник, долго меня разглядывал, видимо вспоминая, кто я и к кому пришёл, потом всё же вспомнил и спросил.
— Кто таков?
— Барон Дегтярёв, к графине Васильевой, что здесь проживает.
— Документ покажи⁈
Я пожал плечами и, не став спорить, полез во внутренний карман за студенческим билетом. Выудив его наружу, поднёс к окну в развёрнутом виде. С той стороны стекла дворник внимательно его осмотрел и, убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, главным образом по фотокарточке и самому бланку, пошёл открывать дверь.
— А, это вы, молодой человек? Помню вас, проходите, а где ваш друг?
— Он у сестры, я сегодня один. Графиня дома?
— А какая вас интересует, мать или дочь?
— Обе.
— Обе на месте.
— С ними всё хорошо?
Дворник усмехнулся.
— Сегодня с утра их видел, что сейчас, не знаю.
— Слава Богу, я к ним иду.
— Ждут?
— Не уверен.
— В нонешнее время любому защитнику все рады, так что, милостиво просим, а их охранник у меня в комнатушке ночует, бывает, особенно сейчас, так и ему хорошо, и графине, а особливо мне спокойнее.
— Согласен, спасибо за разговор! — не став дальше чесать язык с говорливым дворником, я поднялся по лестнице наверх. Остановившись у знакомой квартиры, я прокрутил ручку дверного звонка и, услышав его заливистую трель, стал ждать. Мне открыли буквально через минуту, увидев в дверной глазок, что это я.
Открыла мне гувернантка, за спиной которой маячил довольно плотный, коренастый мужчина с повадками профессионального убийцы, он внимательно глянул на меня. Встретившись с ним глазами, мы оценили друг друга, вернее, это он меня оценил, а не я. Я ещё слишком молод, чтобы оценивать кого-то кроме женщин.
— Проходите, барон Дегтярёв, графиня вас ждёт в гостиной.
Кивнув, я начал разуваться и, получив домашние тапочки, выданные всё той же гувернанткой, прошёл вслед за ней в гостиную, а охранник, всё обо мне узнавший, прошёл на кухню. В гостиной меня ждали обе графини: и юная Женевьева, и её мать.
