— М-да… утопнуть, — эхом отозвался Борис. — Можно и утопнуть, конечно, особенно если оплошаем. Но я бы предпочёл такой участи избежать.
Он всё ещё продолжал думать про Островского, краем уха слушая дальнейшие разглагольствования майора Бублика, про диспозицию и про то, как они сейчас «юрким мышем» пройдут Южное КПП, где их ждёт Михал Василич, «справный чоловик и соколик».
— …а господин генерал наш, Юрий Алексеевич, чтоб ему утопнуть, — от внимания Бориса не ускользнуло, что Рябинин удостоился от Бублика персонального пожелания сгинуть в пучине вод. — Накушались и почивать изволют. И прошу, Борис Андреич, заметить, ваш покорный слуга к делу временного обезвреживания господина генерала лично руку приложил, здоровья и живота не жалеючи.
Кто-то из стоявших за спиной соколиков издал сдавленный смешок, на что майор Бублик, поправив ремень, сказал, нарочито прибавляя громкость.
— Самолично распивал с господином генералом коньяк в целях доведения господина генерала до кондиции в нужной пропорции. Чтоб нам всем тут утопнуть! А которые соколики будут насмешничать за спиной своего отца родного, того в бой не пущу и навечно дежурным по кухне заделаю.
Угроза быть вечным дежурным по кухне подействовала, и смешки за спиной стихли.
Борис повернулся к Славе. Всё то время, пока Борис разговаривал с майором Бубликом, Слава Дорохов со скучающим видом изучал стены кабины, хотя (Литвинов это понимал) его нарочито-скучающий вид был не более, чем маска — этот пройдоха умел извлекать информацию из любой мелочи и сейчас наверняка впитывал каждое слово майора.
— Ну, Слава, как там… Алина?
Борис намеренно начал с Алины, приоткрывая Славе одну из карт, но Дорохов, стервец, лишь невозмутимо сверкнул улыбкой.
— Хорошо, Борис Андреевич, работает потихоньку. Маркова её правда совсем замучила, а так — ничего, держится.
От Долинина Борис уже знал, что его сектор теперь возглавляет какая-то Маркова, но сам он, хоть убей, никак не мог вспомнить сотрудницу с такой фамилией. Разумеется, знать всех Борис не мог, но всё же не последнего человека на этот пост назначили.
Слава мысли Бориса угадал.
— Это жена Кравца, Борис Андреевич.
Удивления Литвинов даже не стал скрывать. Жена Антона? Да, он помнил, она работала в его секторе, но, если бы не тот факт, что она была супругой Кравца, Борис никогда бы не запомнил эту невзрачную бабу, даже внимания бы не обратил. Что же получается, это и есть та самая Маркова, о которой Долинин отозвался, как о самом опасном члене Совета или как там теперь — нового правительства, и которая замучила Алину Темникову? Алину? Которой палец в рот не клади?
— Ну, валяй, Слава, рассказывай, какой там наверху расклад, — Борис справился с шоком и уставился в хитрую Дороховскую физиономию. От полковника Долинина информацию они с Савельевым получили, но теперь Борис хотел услышать Славу. Понимал, что тот может просветить его насчёт тех нюансов, в которых Долинин был не силён.
— Да неплохой расклад, Борис Андреевич, — Слава пожал плечами. — Звягинцев на нашей стороне, это понятно. Старик поддержит, он от идей Верховного даже икает, по-моему. С Мельниковым и Соколовым тоже всё ясно, они свои…
— Меня интересуют те, кого Ставицкий сам лично привёл, — перебил Славу Борис.
— Тут я мало что знаю, — признался Слава. — Но из тех сведений, что мне удалось собрать, там люди не опасные. Кроме Марковой, разумеется. Нечаев, что дядю моего заменил в логистическом — обычный карьерист. Исполнитель неплохой, но безынициативен и, кажется, трусоват. В секторе образования родственница Верховного, — при слове «родственница» Литвинов слегка покривился, но Слава его тут же обнадёжил. — Не думаю, что с ней будут какие-то серьёзные проблемы, Борис Андреевич. Алла Борисовна — женщина в годах, ей на покой пора, внуков нянчить, а не в революционеров играть. Кресло министра производственного сектора пока пустует. А вот с энергетическим…, ходят слухи, что на место министра будет назначен новый начальник Южной станции, этот, как его, Васильев. Но тут вы должны больше меня знать — его же от вас переправили.
Борис поморщился. Именно такого поворота и следовало ожидать. Похоже, Пашкина вспышка праведного гнева ещё доставит им хлопот. Но то, что официально Васильев ещё не член Совета, то есть, не министр по-новому, это хорошо.
— Ну, кто там ещё? — продолжал меж тем Дорохов. — Бельская… Мельников ей симпатизирует. Говорит — баба толковая, в политику не лезет, держится нейтрально. Место своё сохранила благодаря происхождению.
Слава задумался и потёр переносицу, а сам Борис при упоминании ещё одной знакомой фамилии, не самой для него приятной, едва удержался, чтобы не чертыхнуться в голос. Ещё один сюрприз-нежданчик, спасибо Паше, подфартил.
Про то, что случилось восемнадцать лет назад между Борисом и Анжеликой Бельской, Павел не знал — ему в тот момент как-то не до Бориных интрижек было, ну а по прошествии времени рассказывать об этом Павлу Борис и вовсе не счёл нужным. Даже когда в больнице у Анны они с Савельевым и так и этак крутили новый состав правительства и искали союзников, и имя Анжелики, разумеется, всплывало и не раз, Борис ни словом не обмолвился об этой давнишней связи, хотя умом и понимал, что сказать об этом Павлу надо.
Впрочем, — Борис с силой вытолкнул неприятные воспоминания из головы, — всё это, как говорится, дела давно минувших дней. Сколько воды утекло, вряд ли у Анжелики остались к нему какие-то чувства, да и были ли он вообще, тот ещё вопрос. Банальная и пошлая интрижка, у кого таких не было. Расстались нехорошо, это да, но это тоже ничего не значит — наверняка, у Бельской и после Бориса любовников было вагон и маленькая тележка, с такой-то внешностью и темпераментом, вряд ли она страдала от отсутствия личной жизни, так что… Борис криво улыбнулся и переключился с Анжелики на более насущные проблемы, принялся ещё раз проговаривать в уме план действий по пунктам, но уже с учётом полученной от майора и Славы информации: первое — Маркова, затем Верховный (Серёжу ждала бы психушка, если бы они только здесь, в Башне, были), параллельно Караев и уже потом Рябинин, вряд ли с этим горьким пьяницей возникнут какие-то проблемы, и экстренное заседание Совета — то, что когда-то не вышло у Величко и Мельникова, у него, Бориса Литвинова, должно получиться. Потому что права на ошибку больше нет.
И всё было в целом неплохо, если бы не два человека, о которых то и дело спотыкалась интуиция Бориса: Анжелика Бельская и полковник Островский.
Кабинка плавно качнулась и остановилась. На табло рядом с дверями красным высветились знакомые цифры: триста девяносто один. Последний этаж перед военным сектором, отделяющим Надоблачный ярус от остальной Башни. Административный сектор. Его сектор.
Борис почувствовал волнение, как будто он снова был семнадцатилетним мальчишкой, вчерашним школьником, лопающимся от гордости, потому что получил самое крутое распределение из всех возможных, и старательно пытающимся скрыть ото всех своё волнение и робость. Откуда это в нём взялось, Борис не знал, он никогда не был сентиментален, но, когда двери лифта разъехались, и Борис вышел из кабины, щемящее чувство светлой грусти и ностальгии никуда не делось и даже, казалось, усугубилось.
Всё здесь было ему знакомо: каждый поворот, каждая кадка с искусственной пальмой и каждая банкетка, обитая дерматином. Он знал, что на двери архива заедает ручка, и её надо чуть-чуть потянуть на себя, чтобы открыть, а в бухгалтерии по-особенному звучит принтер — не стрекочет недовольно, как везде, а поёт весёлую песенку. А в отделе пропусков ближе к обеду Татьяна Петровна, начальница, заваривает цветочный чай, аромат которого проникает во все уголки административного яруса, и в красивом шкафу-буфете из белого ясеня (чёрт его знает, как он там оказался) Бориса поджидает персональная фарфоровая чашка, белая и тонкая, похожая на цветок лотоса. Да, он всё здесь знал наизусть, каждую мелочь, каждый пустяк, каждую безделицу. И людей. Своих людей Борис тоже знал. Свою команду, которую создавал долго и тщательно, убирая одних и обласкивая и двигая вперёд других, тех, на кого мог положиться…
