Тут Борис всё-таки не выдержал и расхохотался. И почему-то именно в эту минуту поверил, что майор Бублик — как раз тот, при поддержке которого у них всё получится. А в глазах майора при виде такой реакции Бориса сверкнула хитрая улыбка и тут же затерялась в мягком бархате тёплых карих глаз.
— Ну с Богом тогда, — полковник Долинин махнул рукой. — Грузимся, ребята!
На семьдесят втором этаже Долинин вышел — здесь в квартире Шостака временно располагался штаб.
— Карпов, — перед тем, как выйти, полковник обратился к одному из военных, немолодому сержанту. — Как только группа захвата высадится на административном, сразу спустишься на лифте сюда. Здесь тебя уже будут ждать.
Борис знал, о чём идёт речь.
Долинин с Павлом договорились, что Нику следует переправить на АЭС. Полковник обещал послать за Никой отряд, воспользовавшись тем же лифтом, на котором должна была осуществиться переброска Бориса наверх. Два других держал майор Лебедев, ведущий бои на Южной.
Конечно, свободно перемещающийся между этажами лифт был рискованным средством передвижения — его всегда могли остановить и заблокировать дистанционно из пультовой на военном ярусе, — но таскать девочку по лестницам, пусть и с вооружённой охраной было немногим лучше. К тому же (тут надо отдать должное таланту Долинина как стратега), пультовая тоже находилась под его контролем.
— Так точно! Спуститься и ждать! — сержант приложил руку к фуражке.
— Вольно, — Долинин повернулся к Борису. — Борис Андреевич, сейчас ещё человек один прибежит и отправитесь.
Борис кивнул.
Ещё «одним человеком» оказался Слава Дорохов. Он заскочил в лифт стремительно, пулей влетел, словно за ним гнались. А может и гнались, потому что рубашка на Дорохове под бронежилетом была порвана, лицо испачкано непонятно чем, а глаза светились юношеским задором.
— Ты тут откуда? — удивился Борис, обмениваясь с Дороховым рукопожатием. — Тоже, что ли, воевал?
— Да не, куда мне, Борис Андреич, — Слава по-мальчишески провёл ладонью по лицу, ещё больше размазывая грязь. — Я ж сроду оружие в руках не держал. Владимир Иваныч мне в тени велел держаться и бронежилет вот выдал, чтоб пулей не задело. А это… — Слава потрогал порванный рукав. — Это я за железяку какую-то зацепился, чуть не упал. Грохоту было, со всех сторон палят, мужики матерятся. Страшно! — слово «страшно» Слава сказал таким тоном, что Литвинов понял — уж чего-чего, а страшно этому проныре не было. Скорее, весело.
— Понятно, — кивнул Борис. — А сейчас-то чего? Со мной, что ли? Тебя Долинин прислал?
— Он. Если не возражаете, я с вами. Помогу, чем смогу.
Борис кивнул. Слава — помощник ценный. В прошлой жизни пересекались они немного, но о том, какие отношения связывают Дорохова и Алину Темникову, Борис, естественно, знал. Как и знал о том, какую роль помощник главы производственного сектора играл в той подпольной криминальной империи, которую курировал сам Литвинов лично.
— Значит, диспозиция, говорите, — протянул Борис, вклиниваясь в плавную речь майора Бублика. — И какова у нас диспозиция? Хороша, надо полагать?
— А с чего бы ей быть плохой? — искренне удивился майор и даже заоборачивался на своих соколиков, как будто ища у них подтверждения своих слов. Соколики, как только на них падал взгляд командира, тотчас же натягивали на себя серьёзные лица и всем своим видом говорили, что они полностью с Бубликом согласны. — Диспозиция у нас, Борис Андреевич, наипрекраснейшая, потому как у майора Бублика матушка — стратегия, а батюшка — тактический манёвр.
Обозначив таким образом своё родственное положение, майор многозначительно замолчал. А Борис думал только об одном, как бы ему раньше времени не лопнуть от смеха.
— И теперича, значит, — майор почесал затылок. — Согласно плану наша первая остановка — административный этаж. Тут, не зеваем, передвигаемся быстро и на женское население не заглядываемся. Это я тебе, Ткачук, персональное отеческое внушение даю. А то понимаишь, распустился, чтоб нам всем тут утопнуть.
Бублик повернулся к одному из парней и строго посмотрел на него снизу вверх.
— А вы, товарищ майор, ему не отеческое внушение, а отеческое благословение дайте, — не выдержал один из соколиков. — Петька у нас в заведении, пока скрывался, жену себе присмотрел. Женюсь, говорит.
— Я ему женюсь! — майор погрозил кулаком закрасневшемуся, как майская роза, Ткачуку, а потом уже специально для Бориса удручённо произнёс, разводя руками. — Сильно Петро у нас до женского полу слаб. Во всём добре хлопчик, а вот тут, изъян, а его пришлось в энтот вертеп засунуть.
На лице майора появилось укоризненное выражение, непонятно кому адресованное. Впрочем, выражение это Бублик стряхнул довольно быстро и, как ни в чём ни бывало, продолжил.
— Из пункта А, то бишь от лифтА, передислоцируемся в пункт Б, то исть, строго на юг по стрелке компАса, к стратегически важному участку, южному КПП. Энтот стратегический узел исчо при старом полковнике Кузянине был за майором Бубликом, за мной то исть, закреплён, а мы с соколиками службу несём справно, нареканий и выговоров в личное дело не имеем. Потому и новый наш полковник южные выходы за мной и хлопцами моими оставил, а Всеволод Ильич, мужик суровый и абы кого держать не будет.
— Всеволод Ильич? — сердце Бориса неприятно кольнуло. — Островский? Так он же…
Борис непроизвольно схватился за ворот рубашки — стало нечем дышать, как тогда, в безликой комнате следственного изолятора с грязно-серыми стенами, куда его таскали на бесконечные допросы перед тем, как вынести приговор. Спёртый воздух, разбавленный страхом, запахом пота, чужих несвежих носков, режущий свет лампы, направленный прямо в глаза, полуослепшие, слезящиеся, которые нельзя даже вытереть, потому что руки всё время за спиной, и лицо человека напротив, узкое, жёсткое, наверно, красивое — бабы таких любят, — и что было больше в этом лице: злости или торжества? Или и того, и другого?
Полковник Островский, методично копавший под Бориса на протяжении нескольких лет, после ареста допрашивал его лично. Допрашивал вдохновенно, даже не стараясь скрыть радость от того, что ему наконец-то удалось прижать изворотливого и ловкого главу административного управления. И с этим человеком Борису хотелось сейчас встречаться меньше всего.
— Островский? — повторил он. — Почему Островский? Он же возглавлял следственно-розыскное отделение?
— Оно так, — кивнул головой майор Бублик, внимательно следя за Борисом. Наверняка, реакция Бориса не осталась для него незамеченной. — Возглавлял. Да только нонче порядки новые. По следственно-розыскному отделению товарищ господин Верховный управляющий как наполеоновское войско прошёл, с барабаном, трубой и дудкой, структуру перелопатил, имя отделению новое дал, ну и начальничка тоже. Тама теперь полковник Караев царствует, чтоб нам всем тут утопнуть.
Про Караева Борис уже был наслышан — и Зуев, наблюдательный хирург, и полковник Долинин его упоминали, и судя по характеристике этого товарища, с ним надо быть особенно осторожным. Но Караев Караевым, а Островский его тревожил куда-как больше.
— А что Островский? — осторожно начал Борис. — Он на чьей стороне сейчас?
По всему выходило, что Всеволод Ильич должен был быть на их стороне — такие люди, честные и правильные до маниакальности, а Островский именно таким и был, просто не могут оставаться непричастными и, как правило, инстинктивно или сердцем выбирают правильную сторону. Хотя Долинин, излагая ещё накануне положение дел, ни словом не упомянул Островского, тогда как другие фамилии, даже совершенно незнакомые Борису, звучали.
— Сложно всё с Всеволодом Ильичом, — майор вздохнул, и вместе с этим вздохом из толстого смешного носа майора вылетел тоненький свист. — Чегой-то не заладилось у товарища полковника, не в настроении оне ходют. Можэ, злятся, что их из следственного к нам вежливо турнули, а можэ, с личного чего горюють, нам то неведомо. А токмо Всеволод Ильич наш теперича не за красных и не за белых, а сами по себе, сидят в ихнем кабинете и на всякого соколика гавкают. В обчем, полковник Долинин велел не трогать пока Всеволода Ильича. А мы и не трогаем, блюдём осторожность и на рожон лишний раз не лезем, чтоб нам всем тут утопнуть.
