Островский начинал, как и все, с ведения разных мелких дел: воровство, потасовки, проституция, скупка и продажа краденого, иногда доставалось что и покрупней — разбой и организованные грабежи, даже убийства пару раз. Но, получив старлея, Севка, можно сказать, взлетел — был переведён приказом Невзорова в группу по борьбе с наркотиками.
— Молодец. Вижу, работал, — полковник Невзоров, уткнувшись близорукими глазами в подробные Севкины отчёты, водил для верности скрюченным пальцем по убористым строчкам.
Дилеров Сева брал пачками, не жалел, доставалось и обычным наркоманам, в основном желторотым юнцам, которых накрывали при очередной облаве в каком-нибудь вонючем заброшенном отсеке, обдолбанных и пускающих пузырями мутные от холодка слюни.
— Молодец, старлей, — повторял Невзоров, устало прикрывал глаза и из-под век внимательно поглядывал на Севу. — Притон накрыл, это хорошо. Опять нам шантрапы пузатой полные камеры набил. Младший состав работой обеспечил. Да ты не горячись, старлей, не горячись, остынь, — полковник по-дружески улыбался, видя Севино возмущение. — Просто мозгами пораскинь, а они у тебя, старлей, есть. Ну накрыл ты притон, взял трёх дилеров и пять кило этой дряни. И этих торчков малолетних ещё до кучи, за которыми завтра мамаши кудахчущие прибегут. А дальше? Ну?
Что дальше, старший лейтенант Островский не знал, потому и перетаптывался на месте, недовольно глядя себе под ноги.
— Шире надо смотреть, Сева, шире. Ведь за ними кто-то стоит. Тот, кто наладил производство, кто создал сеть распространителей. Ты сейчас эту шантрапу пузатую прихлопнул, а они молчат. Ведь молчат же? То-то и оно. А если бы ты умнее себя повёл, не стал бы сразу рейды устраивать, а наладил бы слежку, то глядишь, и покрупнее бы что попалось. Вся эта шелупонь, они же так, поверху плавают. А вот кто это всё организовал — это большой вопрос. И наша с тобой, старлей, работа не с автоматами по притонам бегать, да девок продажных пугать, а вычислить того, благодаря кому всё это у нас цветёт и пахнет.
И Сева слушал полковника, мотал на ус. Учился. Где-то сидел главарь — тот, кто сплёл эту сеть борделей, кабаков, наркопритонов. Кто построил всю эту систему. Кто умело дёргал за ниточки, сам оставаясь при этом в тени.
К этому кому-то Сева подбирался медленно, год за годом, взрослея, меняя звания и набираясь опыта. Методично опрашивал каждую мелкую сошку, собирал по крупицам информацию, составлял своё досье. Он не торопился. Он знал, что однажды выйдет на главаря. И вышел. Вот только взять никак не мог, потому что с одной стороны этого противостояния стоял тогда уже полковник Островский, начальник следственно-розыскного отдела, а с другой, ни много ни мало, член Совета — Литвинов Борис Андреевич.
Три года назад Островский решился.
Пошёл на приём к генералу Ледовскому, вывалил перед ним три распухших папки, стал сначала медленно, потом, всё больше увлекаясь и горячась, раскладывать перед Алексеем Игнатьевичем собранные факты и доказательства. Ему казалось, что он убедителен и логичен. И что генерал даст добро — всё, что накопилось у полковника, уже вполне тянуло на арест зарвавшегося члена Совета.
— Что предлагаешь, полковник? — коротко спросил Ледовской, когда Сева закончил свой доклад.
— Надо брать и прижимать. Несколько допросов, и я уверен, что я его расколю, — уверенно ответил Островский.
Ледовской вздохнул, взял из папки один из документов, повертел в руках и отложил.
— Вывернется, — припечатал он. — Ты пойми меня, Всеволод Ильич, я про эти Литвиновские штучки давно догадывался, ещё с прежним начальником твоим к нему подбирались. Да всё никак ухватить не могли. И тут тоже — не можем. Пока не можем.
— Но, товарищ генерал, ведь очевидно же… всё указывает на него.
— Всё да не всё. Птицу такого полёта, как Литвинов, надо брать, имея на руках железобетонные доказательства. Такие, чтоб били прямо в самое яблочко. Есть у тебя такие?
— Будут! — пообещал Островский.
— Вот когда будут, тогда и приходи. И ещё, полковник, ты аккуратнее. Борис Андреевич опасность чует, как хищник кровь жертвы. Ты его не спугни своим рвением. Заподозрит что, может и первым ударить. Так что давай, Всеволод Ильич, работай. Рано или поздно этот хитрый лис проколется, сделает ошибку. Слишком зарываться стал в последнее время. А мы подождём. И тогда уж наверняка ударим.
И хотя тот разговор с генералом и оставил у Севы двойственное впечатление, но Ледовской в итоге оказался прав — Литвинов прокололся…
— Полковник Островский! Приказываю немедленно арестовать Литвинова Бориса Андреевича. По обвинению в государственной измене, организации фальшивого карантина и попытке массового убийства людей.
Прозвучавшие из телефонной трубки слова стали закономерным финалом многолетней истории. Ледовской ещё не договорил, но Сева уже и так знал: это всё, теперь — точно всё.
— Слушаюсь, товарищ генерал!
— Выполняйте. Ну и…, — генерал чуть запнулся, но Сева шестым чувством, отточенным за годы работы, знал — старик на том конце провода улыбается. — Ну и по твоему ведомству, полковник, найдётся, что предъявить. Так что — действуй!
Сева положил трубку и бросил взгляд на заветные папки. По его ведомству… по его ведомству найдётся всё, что надо — ни одно зло не останется безнаказанным.
* * *
— Ты соображай, что несёшь! — прохрипел Рябинин, и его рука потянулась к лежащей на столе фляге.
— А чего тут соображать, я, чай, не зелёный курсант, кое какой опыт имею, — Островский саркастически усмехнулся. — Сначала Ледовской скоропостижно скончался, ни с того ни с сего. К тому же, в твоём, Юра, присутствии. Потом тебя резко в Совет пропихивают.
— А ты, Сева, сам в Совет метил? На генеральскую должность? — прошипел Рябинин.
Островский скривился. Разумеется, он метил, и кому как не Юре Рябинину было это знать. Генерал Ледовской не молодел, и слухи о возможном преемнике у них в военном секторе ходили. Кто-то делал ставку на самого Островского, кто-то на Володьку Долинина — тот руководил охраной спецобъектов: производственных цехов, больниц, электростанции. В общем-то это был справедливый выбор: оба кандидата, и Островский, и Долинин, вполне подходили на генеральскую должность, оба отдавали себе в этом отчёт, и каждый из них, несмотря на то, что они не то что друзьями, но даже приятелями никогда не были, закономерно бы подчинился тому, кто получил бы заветные лычки на погонах.
— Метил, — Островский сощурился. — Метил, потому что я этого достоин. Или я, или Володька Долинин…
— Долинин? Твой Долинин — преступник. Снюхался с Савельевым.
— Да ты что? — Сева опять не удержался от саркастической подколки. Он смотрел на Юрино побагровевшее лицо и чувствовал, что Рябинин что-то скрывает, что Юрино назначение в Совет — вовсе не счастливое стечение обстоятельств. И, скорее всего, во всей этой катавасии со сменой правительства, с покушением на Савельева и последующим объявлением того преступником, Юрка Рябинин замешан по самые гланды. — Долинин снюхался с Савельевым? А ничего что до последнего времени Савельев у нас был главой Совета? И если кто с кем и снюхался, то это ты, Юра. Если я не ошибаюсь, новый Верховный — какой-то дальний родственничек твоей жены. И если хочешь знать моё мнение, то Савельев…
— Савельев — преступник! — рука Юры всё-таки нащупала флягу, и он, уже не стесняясь, отвинтил крышку, поднёс флягу к губам и сделал несколько нервных глотков.
— И в чём же его преступление? В том, что выжил в покушении? Которое, кстати, ни фига не бандитская разборка, там все следы наверх ведут. У меня в отделе это дело ещё не закрыто, — сказав это, Островский слегка поперхнулся. В его отделе… нет у него теперь его отдела.
— Савельев скрыл источник энергии, — Рябинин его замешательства не заметил. — Вместе с Долининым скрыл. Думаешь, остался бы Савельев у власти, он тебя бы генералом сделал? Хрена с два, Сева! Он бы Долинина, подельника своего, туда протащил, тот в курсе про АЭС был, сам мне говорил, протоколом каким-то перед носом махал.
