— Ну хватит, Борис Андреевич, цирк устраивать, — насмешливо перебил его Островский. — Хватку что ли теряете? Раньше вы бы быстрее поняли, что я на ваши речи не поведусь.
— Не поведетесь, — согласился Литвинов. — И мне кажется, я понимаю — почему. Знаете, поговорка когда-то была: «Моя хата с краю, ничего не знаю». И есть люди, которые прямо по этой поговорке и живут. Например, один мой знакомый доктор любит повторять: ваша политика дело грязное, я в неё не лезу, мое дело — людей лечить, а всё остальное — увольте. Очень удобно на самом деле. Вы ведь тоже так считаете? И занимаете в некотором роде позицию невмешательства.
— Совершенно верно. Именно так и считаю, — невозмутимо отозвался Островский. — Каждый должен делать свою работу. А вы у нас, господин Литвинов, из неравнодушных, надо полагать, их тех, кому до всего дело есть. Могли бы просто руководить своим административным сектором, но нет — вы неравнодушно полезли в наркобизнес, неравнодушно посеяли преступность на нижних ярусах Башни. И всё это, разумеется, не денег или власти ради, а исключительно потому что такой вы неравнодушный человек, — в голосе полковника звучала откровенная издёвка.
Островский поднялся со своего места, сделал несколько шагов к противоположной от двери стене, встал, отвернувшись от Бориса, заложив за спину сухие длинные руки. Этот жест демонстративного пренебрежения было ни с чем не спутать, но Борис глядел на несгибаемую, словно выточенную из гранита спину, на ровно стриженный затылок и ждал, когда полковник повернётся.
— И теперь, конечно же, вы идёте свергать зло, потому что вы за всеобщую справедливость. Потому что хотите избавить наш мир от господина Андреева или как там его, Ставицкого, с его спорными реформами. Так? — Островский резко обернулся, полоснул Бориса злым взглядом и процедил сквозь зубы. — За дурачков тут всех держите? Вы, Борис Андреевич, меньше всего думаете о справедливости. А вот о себе — думаете. И о том, что Савельев, дружок ваш, придя к власти, про вас не забудет, реабилитирует, устроит на тёпленькое местечко — об этом вы тоже думаете. Только знайте: какие бы идеи не витали в голове нашего Верховного, вам я, Борис Андреевич, к власти прорваться не дам. И не только к власти. Второй раз от правосудия вы уже точно не убежите. Я лично прослежу.
— Что ж, справедливо, — Борис кивнул. — Я на другое и не рассчитывал. Всё правильно, Всеволод Ильич. Это ваша работа, которую, насколько я знаю, вы делаете хорошо, только, — Борис сделал небольшую паузу, ровно настолько, чтобы ещё больше зацепить внимание Островского. — Только делаете её почему-то избирательно. Предпочитаете некоторые преступления не замечать, хотя… извините, возможно, я ещё раз, наступлю на больную мозоль, но это же теперь вас вообще не касается. Патрульно-постовая служба за расследование убийств не отвечает.
— Вы сейчас про какие убийства говорите, Борис Андреевич?
В этот раз Борис надавил на больную мозоль полковника вовремя, в нужный момент, потому что Всеволод Ильич, хоть и скривился, как от лимона, а всё же на удочку Бориса клюнул.
— Например, покушение на Савельева. Насколько я знаю, оно так и осталось недорасследованным. Или вы закрыли дело, списав всё на бандитские разборки? А убийство генерала Ледовского?
— Генерал Ледовской скоропостижно скончался.
— Разве? А вы видели результаты вскрытия? Хотя вряд ли — Савельев распорядился их придержать. Но об этом в курсе Мельников, министр здравоохранения, который собственно этим делом и занимался. И что касается смерти генерала, то да, естественной она не была. А если вспомнить, кто был с генералом во время его смерти, сопоставить показания свидетелей о том, что Ледовской перед смертью что-то пил, а потом стакан таинственно исчез, то вырисовывается интересная картина.
— А зачем Савельев придержал результаты вскрытия? — поинтересовался Островский. — Следы решил замести?
— Доказательств не было. Да и не успел он. Между смертью генерала и покушением на Павла прошло не слишком много времени. Но заказчик этих двух преступлений — один и тот же.
— Неужели вы хотите мне поведать, кто это? — Островский вернулся на своё место, сел, откинулся на спинку и скрестил на груди руки. — Валяйте. С удовольствием послушаю. Давненько нам тут сказок не рассказывали.
Стоявший у двери молодой капитан, приказавший доставить Литвинова в следственный изолятор и сам пришедший следом, негромко засмеялся. Да и на молчаливых лицах конвоиров промелькнула усмешка.
— Имя заказчика определить нетрудно, — Борис болезненно поморщился, руки, которые ему приказали держать за спиной, слегка затекли. — Ищи, кому выгодно. Так, кажется, говорят, в вашей профессии. А выгодно было только одному человеку — Андрееву-Ставицкому. Убийство генерала Ледовского он поручил своему родственнику, Рябинину, пообещав тому генеральские погоны. Увы, по этому делу прямых доказательств нет, как я уже говорил, но косвенных улик — хоть отбавляй. А покушение на Савельева организовал Кравец, исполнителями были два отморозка, фамилий их я не знаю, да это и не важно. Потому что всех троих спустя три недели после покушения нашли убитыми на тридцать четвёртом этаже. И дело это, насколько я понимаю, спустили на тормозах. Но вас это уже не касалось — к тому времени ваше место занял Караев.
— Кравец, если мне не изменяет память, работал на вас, Борис Андреевич, вы сами это признали, — перебил Бориса Островский.
— К тому времени Кравец нашёл нового хозяина, ведь я-то был мёртв.
— Занимательная сказочка, — Островский пожал плечами. — Только доказательств — ноль.
— Ноль, — перечить полковнику Борис не стал. — Но смотрите сами: исполнителей покушения на главу Совета находят мёртвыми, в этом по сути нет ничего странного. Странно другое: на это тройное убийство просто закрывают глаза. Я уверен, Всеволод Ильич, ваш преемник Караев даже не пытался расследовать это дело. И знаете, почему? Потому что он тоже в теме, и наверняка для него никакой не секрет, что это за трупы нашли на тридцать четвёртом этаже, и какое отношение они имеют к покушению на Савельева. Вы сами никогда не задумывались над тем, почему в следственно-розыскном отделе, в вашем отделе, теперь сидит Караев? Почему вас так подвинули? Не потому ли, что вы-то уж точно не закрыли бы оба эти дела. Ни дело генерала Ледовского. Ни дело Савельева. Как это сделал Караев. Который к тому же сейчас сильно приближен к Ставицкому. Или тут я тоже сказочки рассказываю?
Островский молчал.
Борис сделал глубокий вдох. Время утекало, и тянуть дальше не имело смысла. Если он всё правильно рассчитал, то шанс есть. А если ошибся — что ж, хуже уже не будет.
— Мне, Всеволод Ильич, лгать вам сейчас не имеет никакого смысла. В настоящий момент внизу идут бои. Блокада с АЭС снята — именно поэтому мне удалось оттуда выйти и добраться… почти добраться до Надоблачного уровня. Возможно, в эту минуту решается судьба Южной станции. На стороне Савельева — полковник Долинин, а с ним значительная часть армии. А моя задача: арестовать Ставицкого и взять под контроль Надоблачный уровень. Если я этого не сделаю, велика вероятность того, что начнётся бойня, не меньшая, чем исторический мятеж генерала Ровшица.
В горле слегка засаднило, Борис сделал короткую паузу, но тут же продолжил.
— Савельев — поверьте мне, никто не знает Павла лучше, чем я — никогда бы не пошёл на открытые военные действия, но вариантов ему не оставили. Уровень океана падает, и Южная станция вот-вот встанет, а до этого момента нужно запустить АЭС, чем Павел собственно сейчас внизу и занимается. Но если начнётся бойня, о запуске АЭС можно будет забыть. И через пару месяцев в Башне разразится катастрофа. А Ставицкий… Ставицкий — сумасшедший. Он болен. И его замыслы и планы, все эти классы, аристократические корни, принудительная кастрация большинства населения, искусственное оплодотворение, воспитание детей в соответствии с их будущим родом занятий… да полковник, я не брежу, все эти планы — один страшнее другого. Только им не суждено будет сбыться. Если Павел не запустит АЭС, то начнётся даже не экономический кризис, как после аварии Северной станции — это будет коллапс. Встанет всё, ну а выживут… выживут сильнейшие, возможно, те, у кого будет в руках оружие. Возможно, это будете вы, полковник. Только на фига вам такая жизнь? Вот мне такая точно не нужна.
