– И так каждый день! – раздраженно прошипел Денис. – Хорошо еще, что ты не остался. Он стал бы у тебя просить закладку принести, чтобы можно было ее на псиос сменять. Уж я-то знаю!
– А ты не давай!
– Не могу. Он такой цирк устраивает! Хочешь не хочешь – дашь! – сказал Денис устало и, махнув рукой, исчез. Витяра услышал, как хлопнула подъездная дверь.
Витяра вышел из подъезда. Рядом у синей «Мазды» стояли двое мужчин. При появлении Витяры один отвернулся и стал что-то искать в багажнике, а другой наклонился к колесу. Когда Витяра проходил мимо, он чуть посторонился, пропуская его.
Витяре после встречи со старыми приятелями, один из которых некогда был его самым близким, самым заветным другом, стало так тоскливо, что хотелось выть. В ШНыр он не поехал, а отправился с Савеловского вокзала в Дубну. В детстве он часто ездил сюда с дедом на рыбалку и любил это место. Здесь, на правом берегу Волги у бывшего села Иваньково, начинался канал имени Москвы. Вольная волжская рыба, должно быть, и не знала, бедная, что заплыла в Иваньковское водохранилище, и даже не в водохранилище уже, а в канал. И что все эти непонятные подводные и надводные сооружения имеют сложные названия, такие как «бетонная водосливная плотина», «гидростанция» или «судоходный однокамерный шлюз».
Витяра прошел по шоссе в сторону паромной переправы, но, не дойдя до нее, свернул в лесок. Дорога была песчаной. Местами песок был сухим, местами – влажным. Витяра старался ступать по сухому. Неожиданно на песке увидел бурую точку. Он должен был наступить на нее, потому что она попадала прямо под пятку. Но тут точка вдруг распушилась, растопырилась. Витяра от неожиданности отдернул ногу и в испуге отпрыгнул. Это была божья коровка, которая в последний момент распахнула крылья и этим, напугав его, спасла себе жизнь.
Ерундовое, казалось бы, событие, но настроение у Витяры улучшилось. И еще одна радостная картинка отпечаталась у него в памяти. Из кустарника раздался птичий гвалт. Витяра увидел хищную птицу – канюка, летевшего на малой высоте. С разных сторон на канюка налетала птичья мелочь и била его клювами, только пух летел. И канюк ничего не мог сделать. У него не было разгона для атаки. Не пытаясь даже огрызаться, хищник удирал, хотя по сравнению с теми, кто его клевал, был огромен, как бомбардировщик рядом с истребителями.
Убегали куда-то столбы. Они были частью бетонные, новые, частью деревянные, покосившиеся. Эти, подгнив, казалось, просто висели на проводах. Витяра даже ухитрился качнуть один столб, получив удовольствие от того, что ему удалось повиснуть на нем.
Впереди два маленьких озерца сливались в одно. Между ними был треугольник, пропаханный множеством дорожек. Одна из них возникла из-за забуксовавшей машины. Колея от колес давно подсохла, и теперь по влажной земле все было обсыпано облетевшими белыми лепестками. Ветер смел их сюда, и в колее они оказались в полной безопасности от новых его наскоков. И такими ослепительными были эти лепестки, такими свежими, что страшно было наступать. Витяра пошел посередине между колеями, раскинув руки и балансируя. Подсохшая грязь пружинила, но держала. Рядом в коричневатой глиняной луже плавала пачка от сухариков. Одуванчики – частью белые уже, частью молодые и желтые – кучками разбегались по траве, словно догоняя друг друга.
Там, где разбежавшиеся дорожки вновь сходились вместе, Витяра увидел старую липу. На высоте человеческого роста дерево раздваивалось. Правая его часть была зеленой. А левая – сухой, лишенной коры, мертвой. Витяра смотрел на дерево, и ему становилось страшно. Вместе росли, вместе были одним целым. И вот развилка развела судьбы: одну часть – к росту и к жизни, другую – к смерти. И почему так – непонятно.
Витяра вышел к каналу. На выбегавшем в Волгу мысу что-то белело: не то маяк, не то ветряк, не то часовня. Слишком далеко, чтобы разглядеть. Если часовня, то почему на такой тонкой полоске суши и почему не блестит крест? Если ветряк или маяк… Нет, все-таки, наверное, часовня. Хотя это так и осталось невыясненным.
С другой стороны, там, где скрипели тросы переправы и лязгал перевозивший автомобили паром, начинались шлюзы. Витяра еще по старым дедовым рассказам помнил, что зимой рыба вмерзает между створок спущенных шлюзов, где воды остается сантиметров пятьдесят. Весной шлюзы открывают, дохлая рыба оттаивает и начинает медленно плыть вниз по течению, прибиваясь к берегам.
Витяра почти все детство провел в четырех стенах. Не было такой болезни, за исключением разве что проказы, которая не свела бы с Витярой близкого знакомства. Видимо, сострадательный его организм, встретив одинокого микроба или бледный слабый вирус, говорил себе: «Бедненький! Несчастненький! Надо же хоть кому-нибудь его приютить!»
И селил его у себя, создавая идеальные условия для жизни.
В школу Витяра ходил не более четверти в году. Остальные три четверти сидел дома, слушал аудиокниги, лепил из пластилина и путешествовал по всему миру с помощью компьютерных карт. Он быстро научился ими пользоваться, едва ли не раньше, чем читать. Компьютерные карты с множеством круговых панорам нравились ему своей правдивостью.
Места, куда он попадал с помощью мышки и брошенного наугад желтого человечка, все были заурядны. Никаких эйфелевых башен, римских колизеев или египетских пирамид. То есть те, конечно, тоже где-то существовали, но Витяре, специально их не искавшему, попадались редко. Чаще желтый человечек выискивал автомобильные парковки, одинаковые домики, супермаркеты, рекламу, людей со стертыми специальной программой лицами и множество асфальтированных дорог. Везде было одно и то же – что во Французской Гвиане, что на отдаленных островках Тихого океана. Только вдруг откуда-нибудь выпрыгивала – именно выпрыгивала! – усеянная алыми цветами пальма или восхитительный вид на залитый солнцем океан открывался между баком на колесиках и боковой стенкой кафе. И вот такой случившийся сам собой океан Витяра любил, а какой-нибудь другой океан, снятый опытным фотографом со всеми фильтрами, казался ему ненастоящим.
В средней школе Витяра стал болеть меньше. Много путешествовал с дедом или ездил в биологические лагеря, где группы назывались как-то по-дурацки: «Кротики», «Енотики», «Мушки». А потом за ним прилетела золотая пчела, и дальше все воспоминания были связаны уже со ШНыром.
Постояв некоторое время в раздумье, Витяра зашагал по тропинке вдоль берега к расширявшейся впереди Волге – туда, где колоссальный памятник Ленину, с полусогнутой рукой и круто повернутой головой, смотрел на канал имени Москвы. У причала тарахтели катера и тесно парковались машины, многие из которых были с лодочными прицепами.
Заметив небольшой затончик с железной бочкой, которую кто-то из рыбаков притащил, чтобы удить с нее, Витяра разулся и опустил ноги в реку. Под ногами были крупные камни, резко уходившие в глубину.
Он думал о своем идеальном ШНыре, в котором Платоша и Денис обитали до сих пор – и были они там более настоящими, чем те, которых он встретил сегодня. Сердце Витяры тосковало от несправедливости. Так тосковало, что начинало даже бунтовать.
«Нечестно… Просто-навсего нечестно! – думал Витяра. – Подсел на псиос или взял закладку – и летишь как в пропасть. Мол, не мы тебя прогоняем, а защита перестала пускать! Пчелка сдохла – хвост облез! И главное, почему нет дороги назад? Обязательно должна быть дорога назад! Разве Денис с Платошей виноваты?»
Неожиданно сильная рука сгребла Витяру за ворот и сдернула с бочки. Витяра еще пытался оглянуться, а похожие на клещи пальцы уже сдавили его левое запястье, проверяя, есть ли на нем нерпь, чтобы он не успел схватиться за льва.
– Нет ничего! – произнес кто-то, и хватка чуть ослабла, будто поймавший Витяру человек почувствовал облегчение. Он не знал, что Витяра левша и нерпь носит на правой. Однако Витяра и сам сейчас поверил, что на нем нет нерпи, – так он был напуган. После, проигрывая эту ситуацию в памяти, Витяра всякий раз думал, как невероятно ему повезло, что они не задрали рукав на его правой руке.
