– Наши бои, вендские, – сказал Паша. – Раз в год проводим. Знаешь, где у ведьмарей «Гоморра» стоит? Вот возле нее, в парке. Встречаемся сегодня в одиннадцать вечера. Ведьмари хотели в двенадцать, но Тоня-шкаф сказала, что ей в двенадцать поздно.
Ул отвернулся. «Гоморру» он не любил. Слишком много дурных воспоминаний было с ней связано: мысль, что он навеки потерял Яру, атакующая закладка, столб взметнувшейся воды и сам он, вцепившийся в хрипящего пега и с ужасом глядящий на торчащий в его шее арбалетный болт.
Морпех Паша всего этого не знал и помрачневшее лицо Ула истолковал по-своему:
– Ты ведь не боишься, брат?
– Нет.
– И не на псиосе? – морпех пристально взглянул на Ула.
– Нет.
Паша, казалось, успокоился.
– Хотя псиос что? – сказал он, словно убеждая сам себя. – Псиосным тоже не запрещено… В прошлом году голову одному оторвали, так он еще минут десять кулаками размахивал… И что, не псиосный он после этого? Так что давай приходи! Только там ставка нужна, если драться будешь.
– Что за ставка?
– Ну закладка там какая-нибудь или нерпь. Что еще со шныра взять можно? Берсерки – те обычно деньги ставят.
– Много? – зачем-то спросил Ул.
– Смело можешь тачку строительную захватывать… Правда, если проиграешь…
– Дай-ка сам угадаю! – перебил Ул. – На этой тачке меня и увезут!
Паша ободряюще показал большой палец, хваля Ула за сообразительность.
– Ну давай, брат!.. Пора нам! Хотим до вечера колдунца одного подстеречь. Он на одного нашего проклятье наслал. Третью неделю с парнем фигня какая-то творится. В ванне лежит, ниче вроде себя чувствует, а вода в ванне кипит… Ну скажи: это по понятиям?
Ул подтвердил, что не по понятиям. Морпех Паша довольно закивал. Он ценил единомыслие.
– Так, значит, что? Будешь на боях? – спросил он.
– Не обещаю, – сказал Ул. – Мне-то по барабаниусу, но у моей девушки пунктик: она не хочет остаться вдовой.
Паша кивнул. Причина, с его точки зрения, была уважительная.
– Ну дело твое! Я так думаю, что в этом году опять вендам повезет! Ведь в жизни оно как… жизнь она как учит?
– «Заклинание летит две секунды, сглаз – три секунды, а кулак – три удара в секунду», – сказал Ул.
Морпех разинул рот, упустив последний кусочек чебурека, который он только что отскреб от салфетки.
– Откуда знаешь? – изумился он. – Признавайся: подзеркалил?
– Ага, в смысле угу! – успокоил его Ул. Вендам не дано понять, что их мысли легко предсказываются и без подзеркаливания.
Вскоре после встречи Ула с вендами на небе включили дождь. Дождь был краткий, но проливной. Минут за двадцать на Москву пролилось столько воды, что сточные решетки с ней не справлялись. Город утопал и хлюпал. Ул, пошедший в противоположную от метро сторону и застигнутый ливнем вдали от всех укрытий, телепортироваться не стал и любопытства ради перележал дождь под скамейкой, для стерильности подстелив газетку. Скамейка стояла на высоком месте, и луж под ней не было. Ул лежал и ощущал себя Ноем в ковчеге. По скамейке стучали струи воды. Изредка капли находили лазейку и бумкали по шныровской куртке. Мимо Ула проносились панические ноги. Многие люди не прятались уже и под зонтами – толку все равно не было никакого.
Наконец дождь утих, шторки туч раздвинулись. Ул выполз из своего убежища и стал отскребать от шныровской куртки газету, надумавшую раскиснуть. К правому плечу прилип заголовок «После срыва гастролей голодные циркачи съели крокодила». Заголовок Улу понравился. В нем было что-то шныровское. Ул представил, как циркачи задумчиво ходят, поглядывая на крокодила, а потом кто-нибудь один говорит как бы про себя: «Что-то Тотоша у нас невеселый. Может, приболел?»
Рядом кто-то чихнул. По дороге, врастопырку ставя облепленные джинсами ноги, шел студент. Мокрым у него было абсолютно все, кроме, возможно, зубов. Ул смотрел на этого студента, выглядевшего очень жалким и несчастным, и представлял, что вот и этот когда-нибудь женится, потому что все женятся. Женится – и будет впаривать жене, какой он сложный и недопонятый. Какой у него, чудо былиин, когнитивный диссонанс со всем миром. А она ему: «Тебе супчик сварить? Я тебе вечером мальчика рожу и девочку. А пока не хочешь ли немного поработать?»
– А пока не хочешь ли немного поработать? – повторил сам себе Ул и быстро зашагал вперед.
Он шел и думал про ночные бои. Сегодня кто-то уйдет оттуда очень богатым. А что, если… Нет, глупо! Яра не одобрит, Кавалерия не поймет. Скажут, что драка ради драки – это не путь шныра, особенно когда всех старших шныров можно сосчитать по пальцам одной руки. Худших времен школа не переживала несколько столетий, с того дня, как погибли все оставшиеся первошныры, кроме Гая. Уцелели лишь один старший шныр, несколько средних и горстка младших. Кое-как они смогли выстоять, а со временем подросла и смена, но многое из древних тайн было утрачено, поскольку опыт – это то, что передается из уст в уста, из рук в руки, и никак иначе.
На плечо куртки Ула села бабочка-крапивница, непонятно где и как переждавшая дождь. Провела на нем мгновение, раскинув крылья, позволила Улу полюбоваться собой, а потом сорвалась и унеслась дальше. Это было маленькое чудо: бабочка! в Москве! после дождя!
«Мне сейчас погано. Но вот эта бабочка – она, возможно, всего один день и живет. Но это ее день. Она счастлива. Она использует его полностью. Не накручивает себя, что вечером, возможно, погибнет. Я буду так же, как она!» – решил Ул.
До вечера он без особой цели шатался по Москве и больше по потребности чем-то занять себя, поскольку задания ни от Кавалерии, ни от Меркурия у него не было, проверял зарядные закладки. Все закладки оказались в целости и сохранности. Лишь одна пропала вместе со старой трансформаторной будкой, в которой была спрятана. Ул так и не узнал: нашли ли ее ведьмари либо будку демонтировали городские службы.
– Руки оторвать Родиону! Сто раз предупреждали: если дом под снос идет – в него не прятать! – проворчал Ул.
Одна из закладок была в Коньково, в красной кирпичной стене музея палеонтологии. Возле стены, налетая на нее лбами, толкались двое инкубаторов: здоровый бородатый дядька и девушка. Личинки в них погибли, однако инкубаторы были на той стадии слияния, когда этому уже не радуются. Здоровенный бородатый дядька стал рассказывать Улу про динозавров, а девушка – хихикать и бегать вокруг.
Ул связался с Лехуром и передал ему инкубаторов с рук на руки. Пока Лехур добирался, Ул гулял с инкубаторами по окружавшему музей парку. Бородатый дядька был интеллектом лет на семь. Для своего возраста он много знал и пересказывал книжки про насекомых. Девушка насекомыми не интересовалась: она неумело бросалась шишками и, одергивая юбочку, кричала: «Бе-бе-бе! Не поймаешь!» Определить ее психологический возраст Ул затруднился. Порой подобным образом развлекаются и взрослые женщины.
Через полчаса на аккуратной машинке прибыл Лехур. Он стоял и, поправляя очочки, кисло созерцал инкубаторов.
– Вообще-то я уходил из ШНыра, чтобы не возникало таких вот ситуаций! И что?! Ни одного спокойного дня! – недовольно сказал он Улу и стал заманивать инкубаторов в свою машину. Девушка против ожиданий села сразу, а вот бородатый дядька долго мялся. Видно, вспомнил, что садиться в машину к посторонним нельзя. Наконец его тоже заманили, и Лехур уехал.
В Электросталь к Яре Ул добрался только вечером. Яра показалась ему немного озверевшей. Вернувшись от Ратниковых быстрее, чем она думала, весь день Яра что-то убирала, переставляла в комнате, перевешивала. Кроме того, вымыла голову и, не имея своего, поневоле надела халат Ба Клы. Так что Ул даже отшатнулся, когда в коридоре его встретили две Ба Клы, одну из которых, впрочем, он любил. Хотя и Вик Сер не ненавидел Ба Клу, если когда-то женился на ней.
Конечно, семейное предание утверждало, что в молодости дедушка Вик Сер мечтал жениться на англичанке по имени «Люси» и называть ее «Люся». При этом ни с какой Люси он, разумеется, знаком не был: она так и осталась плодом его воображения. Сдуру он как-то рассказал об этом Ба Кле, и теперь та, чуть что, принималась орать: «Иди к своей Люсе! Чего ко мне пришел? Иди давай, иди!» И вообще со временем Люся стала для Ба Клы совершенно материальным персонажем, более реальным, чем любая из соседок.
