Прежде, чем умереть (СИ) - Мичурин Артём Александрович

— Книжку тут одну прочитал, — потупив глаза, пояснил юный иллюстратор, — захотелось нарисовать.

— А неплохо.

— Правда?

— Определённо. У тебя талант, развивай, хороший рисовальщик без работы не останется. Глядишь, и по Карачуну мотаться не надо будет, — я протянул рисунок обратно, и только тогда заметил на обратной стороне перегнувшегося листа подозрительно знакомое изображение.

— В Муроме сорвал, — виновато поджал губу парнишка. — Бумагу раздобыть непросто. А вы знаете, за что его разыскивали?

— Старосте на сапог плюнул?

— Не, говорят, он двух безопасников убил — одного застрелил, прямо в лоб, а второму прикладом голову снёс подчистую. И всё из-за женщины, — добавил желторотый романтик со вздохом. — Он думал, безопасники её убили, а она живая оказалась, только без сознания.

— Откуда знаешь? — оглянулся я и, сам того не ожидая, заговорил шёпотом: — В Муроме слышал?

— Там с неделю только об этом и было разговоров. Награда-то видали какая? Люди разное болтали, говорили, что сорок золотых за простого убийцу не платят, хоть он всех безопасников перебей. Вроде как украл он что-то у муромских. А потом газ, и трупы на стенах... Чудно всё.

— Чудеса случаются. А с женщиной той, что дальше приключилось?

— Слышал, в госпиталь её положили, — парень хмыкнул и добавил несколько штрихов к своему рисунку. — Только вряд ли ей это помогло.

— Да уж. Ты вот что... Как бы сказать? Не распространяйся об этом, пока мы здесь. Лады?

— Лады, — приподнял бровь мнительный малый. — А почему?

— Просто не распространяйся. Вот уедим, и можешь хоть...

Пока я это говорил, смотрящие поверх моего плеча глаза носителя изустных преданий плавно округлялись, а челюсть опускалась, заставляя нервно подрагивать оставшуюся без опоры нижнюю губу.

— О чём не распространятся? — раздался вдруг за спиной голос Станислава.

Сука, что за манера подкрадываться!

— Ни о чём, — обернулся я, не успев придумать ничего умнее. — Меньше болтаешь — дольше живёшь.

— Да ну? А при чём тут наш отъезд? — Стас, глядя на оцепеневшего парня, включил страшное лицо номер два «кажется, меня хотят наебать, убью к хуям, на всякий случай», — Хер ли ты пялишься?

— Я не пялюсь, — потупил взгляд побледневший сказитель и сделал попытку избавиться от улики в руках.

— Что у тебя там?

— Да это ничего...

— Дай сюда!

Не тратя времени на оценку художественных достоинств произведения, Стас перевернул листок и хмыкнул:

— Про меня, значит, разговор.

— А про кого ещё? — пожал я плечами. — Слава бежит впереди тебя.

— Зубы мне не заговаривай. О чём он не должен распространяться?

— Если я скажу, тебе не понравится.

— Мне уже не нравится, и всё сильнее.

— Вижу, но тогда тебя прям корёжить начнёт, до того будет мощная неудовлетворённость услышанным. Я не могу так рисковать твоим психическим здоровьем, которое, по правде говоря, и без того не в лучшем состоянии.

— Что происходит? — подключился к нашему врачебному консилиуму Павлов.

— Какая-то херня, — поделился с ним авторитетным мнением Станислав. — Эти двое тут перетирали обо мне и не хотят говорить что.

— Некрасиво, — поставил диагноз лейтенант. — Я предлагаю прояснить тему ваших разговоров.

— Уверен? — поинтересовался я. — Ведь, следуя твоим рекомендациям...

— Говори уже! — вспылил Стас.

— Ладно, ты сам этого хотел. Помнишь ещё ту... Катерину, кажется?

Напряжённое лицо Станислава обмякло и вытянулось.

— Так вот, — продолжил я, — есть мнение, что она была не такой уж и мёртвой на момент вашей последней встречи. Мне продолжать?

— Да...

— Если верить источникам этого молодого человека, — указал я на дышащего через раз собирателя фольклора, — после твоего спешного отбытия Катерину поместили в муромский госпиталь. Я правильно говорю?

— Угу, — кивнул парнишка.

— Продолжай, — ответил Стас на мой немой вопрос.

— Госпиталь находится внутри периметра, — развёл я руками. — Собственно, на этом наша увлекательная история подошла к концу. Спасибо за внимание, до новых встреч.

— А как...? — вцепился Стас парню в плечо. — Как давно ты об этом слышал?

— Я не помню точно, — поморщился тот от боли. — Больше недели назад. Может, дней десять-двенадцать.

— Между тем, как я видел её в последний раз, и тем, как Муром... — запнулся Станислав. — Сколько мы в пути?

— Неделю, — ответил Павлов.

— Неделю, — повторил Стас, нервно улыбнувшись, и начал загибать пальцы: — Два дня перед этим Муром был в блокаде. Значит, есть минимум один день.

— Что за день?

— День, в который её могли выписать!

— А случай-то потяжелее, чем думалось, — насилу удержался я от того, чтобы садануть себе ладонью по лбу.

— Ты не понимаешь! — схватил Стас меня за плечи, и я приготовился уклоняться от лобызаний, но дело по счастью ограничилось горящими глазами и безумной улыбкой. — Катя! Она может быть жива! — он тряхнул меня, словно надеялся, что это поможет бредовой идее проникнуть в мой мозг, а потом отпустил и схватился за свою голову, безусловно, в этом нуждавшуюся: — Я должен вернуться в Муром.

— Бога ради, что ты несёшь?

— Ей может требоваться помощь, моя помощь. У неё никого больше нет.

— Эй, Стас. Стас, посмотри на меня. Ты помнишь, как она выглядела в тот, последний, раз?

— Она лежала на полу. Без движений. В луже крови под головой. Я решил, что она мертва, что её убили, — спрятал он лицо в ладонях. — Я оставил её там, одну. Даже пульс толком не проверил.

— Ты понимаешь, что это здорово похоже на тяжёлую черепно-мозговую травму? Ей проломили голову, она потеряла много крови. Как думаешь, в Муроме дохуя специалистов, способных после такого поставить её на ноги за считанные дни? Нет, лучше не отвечай, не беси меня. Я сейчас скажу кое-что, и ты должен как следует над этим поразмыслить. Ладно? Её шансы дожить до атаки были минимальны, а шансов пережить атаку не было вовсе. Что бы там её ни убило, оно это сделало наверняка.

— Нет, — помотал Стас головой. — Ты неправ.

— Конечно же прав. Тебе любой это подтвердит.

— У неё был шанс.

— Ни малейшего. Ты ни одного не оставил. Забавно, если бы я не знал, что эта... Катя — твоя большая и чистая любовь, то решил бы, что её-то смерти ты и хочешь больше всего. Ты был так настойчив и изобретателен в этом.

— Заткнись, — растерянность и муки совести на лице Станислава вдруг резко сменились раздражением и пульсирующей на лбу веной.

— Почему? Ты же сам корил себя за первый эпизод. Сокрушался о том, как подставил эту манду. Погорюешь теперь о втором. Плёвое дело.

— Она тебе не манда, — прорычал наш благородный рыцарь.

— Она мне вообще никто и ничто, меньше, чем плевок под каблуком. Мне срать, сдохла она от треснувшего черепа или её вывернуло наизнанку от газа. Даже если её распухший зловонный труп отколупают из общей кучи и будут драть всем Легионом — мне глубоко пох**.

Рука Стаса легла на кобуру.

— И, если тебе так хочется к ним присоединиться, — продолжил я, — мне тоже пох**. Не придётся делить долю.

Палец снял хлястик, прошуршав по ребристой накладке ПБ.

— Но есть одна проблемка — не престало носителю секретной информации разгуливать, где вздумается, в поисках своей дохлой шмары. Поэтому, дорогой друг, ты сейчас успокоишься, утрёшь слёзы, проглотишь сопли, и будешь делать свою работу. Либо я перережу тебе сухожилия, вскрою печень, откупорю фляжку для особых, трогательных случаев и, потягивая брусничную настоечку, буду наблюдать, как ты подыхаешь в этой грязи.

Ой, зря я начал педалировать эту тему. Но когда цепляешь кого-то за живое, чертовски трудно ослабить хватку. Не покинувшая меня детская любознательность так и подзуживает выяснить, что же произойдёт в конце — лопнет терпение оппонента, или инстинкт самосохранения убережёт его. Я выяснил.

Стас выхватил пистолет из кобуры. Пока правая рука нетерпимого к критике бузотёра меняла вектор ствола, ориентируясь на моё беззащитное тело, я, повинуясь рефлексам, рванул навстречу и всадил кинжал во вражескую грудь.