Помор - Большаков Валерий Петрович

Зато у миссии «Ацтлан» на той же неделе появился новый хозяин, и звали его Мэтьюрин Брайвен Гонт…

…Карета проехала через гулкие ворота и остановилась, сделав круг по мощёному двору. Здесь было красиво — кустарники со всех сторон, плющ вьётся, и даже фонтан плещет.

Дверца отворилась, и Мигель (так звали хефе, то бишь начальника конвоя) сделал Чуге приглашающий жест: на выход!

Позвякивая цепями на откидной лесенке, Фёдор покинул самоходное узилище и осмотрелся.

Миссия напомнила ему Потерянную асиенду — те же колонны и каменные арки вдоль первого этажа, более лёгкие подпорки держат навес, выложенный черепицей, над верхней галереей.

Именно туда, на галерею, и вышел мужчина, в котором помор без труда узнал Гонта. Весь в белом, Гонт победно сиял.

— Приветствую непревзойдённого Теодора Чугу в моих владениях! — торжественно провозгласил он.

— Чтоб ты сдох, — пожелал ему помор в ответ.

Миллионщик весело рассмеялся.

— Ну нет! — воскликнул он. — С этим любезным пожеланием следует обратиться к самому себе! Добро пожаловать в мой маленький рай, где я замещаю Господа Бога. Ну, ты у нас грешен, а посему тебе уготовано место в моём маленьком аду! Я, по совместительству, ещё и мистер Люцифер. А теперь познакомься со своим Вергилием… О, простите! Теодор Чуга, вероятно, не знаком с бессмертным творением Данте? Короче, вот тебе проводник по кругам здешней преисподней. Обернись!

Фёдор обернулся и узрел краснокожего громадного росту, чей голый торс бугрился от мышц, нос был смят и свёрнут набок, а через всё лицо тянулся наискосок страшный бороздчатый шрам. Длинные, сальные волосы индейца свешивались ему на грудь двумя косицами, налобная повязка сверкала узорами и крупным опалом.

«Проводник» стоял нерушимой скалой, его ноги, мощные как брёвна, распирали широкие кожаные штаны с бахромой по швам. Левая рука гиганта висела свободно, в правой он сжимал кнут, плетённый из ремешков.

— Познакомься, — громко сказал Гонт, — это Каухкан Одинокий Волк, добрый и кроткий человек. Он станет тебе второй матерью!

Мэтьюрин захохотал, взвизгивая от еле удерживаемого удовольствия.

— Свободен! — выдавил он.

Чуга посмотрел в обсидиановые глаза Каухкана и заметил в них лёгкое удивление, когда назвал себя:

— Я — Теодор Чуга.

Помешкав секунду, Одинокий Волк пророкотал, указывая кнутом на крепкую дубовую дверь в стене:

— Туда. Ходить.

Фёдор молча открыл дверь и ступил на исшарканные плахи, качнувшиеся под ногами, — это была клеть подъёмника. Каухкан шагнул следом.

— Тянуть! — гаркнул он во тьму шахты, и клеть толчками пошла вниз.

Замерла она напротив толстой металлической двери. Краснокожий сдвинул тяжёлый засов и провёл Чугу в неширокий коридор, свод которого поддерживался бревенчатыми крепями, похожими на дверные рамы с толстенными стойками и перекладинами, установленными через каждый шаг. Коридор тянулся всего шагов десять, а на полу были уложены шпалы и рельсы узкоколейки, уходя под ещё одну дверь из клёпаного железа. Каухкан открыл её здоровенным ключом и вывел Чугу из тьмы на свет. Честно говоря, помор не ожидал увидеть то, что предстало его глазам.

Фёдор стоял на неровном дне колоссальной ямины — впадины, чьи отвесные стены уходили вверх саженей на десять. Обрыв по всему краю огораживали крепкие поручни из бруса. Там, топая по дощатому настилу, расхаживали бородатые личности в сомбреро и с винтовками.

Круча за спиной Чуги казалась ещё выше — её продолжала стена миссии, куда выходил балкон с лёгким парусиновым навесом. Разумеется, Гонт уже был там — облокотившись на перила, он с интересом следил за Фёдором, обживавшим первый круг ада.

По левую руку серел дощатый барак и какие-то сарайчики, сложенные из сырцового кирпича. Дальняя стена прииска упиралась в подножие скальной гряды. В скале зиял вход в штольню, туда и вела чугунная узкоколейка. На рельсах стояла пара вагонеток с рудой, двое полуголых людей со спинами, исполосованными бичами, перегружали добытое в хоппер парового подъёмника — здоровенную металлическую бадью. Когда её поднимали на поверхность, хоппер опрокидывали, и руда ссыпалась в большой бункер, откуда её потом загружали в рудовозные телеги — телегу подгоняли под затвор, открывали заслонку, и руда сыпалась куда надо.

Вот один из рудокопов подал знак, и наверху зашипело, засвистело, гигантская катушка стала наматывать трос, вытягивая наверх бадью и выбрасывая облачко пара.

Рудокопы проводили хоппер тоскующими глазами, словно представляя себя на месте тускло поблескивавшей породы, возносившейся вверх, ближе к небу, к солнцу, к воле. Долго тосковать им не дали — вышедший из-за опор подъёмника индеец-надсмотрщик протянул кнутом обоих. Багровая полоса украсила спины нерадивых, а в следующее мгновение оба изо всех сил толкали вагонетку, спеша уйти от наказания.

Бич свистнул в другой руке — и распорол рубашку на спине у Чуги. Боль была такая, что аж дыхание спёрло — будто кто раскалённый прут к лопатками приложил.

Фёдор мгновенно развернулся и набросился на Каухкана, однако индеец был опытным бойцом — Чуга словно в цилиндр того самого подъёмника попал, под удар шатуна. Покатившись по земле, с гудящей головой, ощущая вкус крови во рту, Фёдор пнул краснокожего в колено. У любого иного нога бы подломилась, а вот Одинокий Волк устоял. И принялся хлестать помора кнутом, рассекая тому и рубаху, и кожу.

Чувствуя себя так, будто разваливается на части, Чуга нашёл-таки в себе силы подняться. Пригнувшись и пропуская бич над собою, помор зашёл Каухкану за спину, набрасывая великану на шею цепь ручных кандалов, и скрестил руки, затягивая кованую «удавку». Жилы на его собственной шее вздулись, мышцы стонали от напряжения. Одинокий Волк шатнулся, клекоча, хватаясь за звенья цепи, и тут второй индеец саданул Фёдора по почкам, да так, что у помора в глазах потемнело.

Его снова швырнули на землю и пошли охаживать в четыре руки, полосуя, кромсая живую плоть. На грани помрачения помор разобрал голос Гонта:

— Довольно!

Истязание прекратилось в ту же секунду, а малость погодя Чугу окатили ведром холодной воды.

— Представление окончено, — холодно сказал Мэтьюрин. — Расковать — и в шахту его!

Глава 18

В ПРЕИСПОДНЕЙ

Штольня уходила далеко в недра скальной гряды, расходясь штреками, [159] веером пронизывая толщу горных пород. Из штреков, еле освещённых горняцкими фонарями, доносились вековечные подземные шумы — стук кирок, шорох и скрип лопат, грохотание тачек. Порою тусклый свет фонарей застили согбенные фигуры рабочих. Или рабов?..

Каухкан с напарником Скаатагечем доволок Фёдора до ствола шахты, упадавшего в тёмную глубину, и сказал:

— Ждать. Седой Бобёр приходить, лечить.

Скаатагеч Выжидающий Ворон, сильно пригибая голову, добрался до рельса, висевшего на цепи, и резко ударил по нему молотом, валявшимся неподалёку. Резкий звук гонга разнёсся по всем выработкам, вызывая ощущение, похожее на зуд.

— Ждать, — повторил Одинокий Волк и удалился. Выжидающий Ворон направил стопы следом за ним, на солнышко.

Обессиленный Чуга осторожно стащил с себя то, что осталось от рубашки, подчас отдирая её, и присел на пару трухлявых шпал. Он старался не двигаться, тогда спине было не так больно. Но дух помора был твёрд — Фёдор преисполнился холодной решимости разнести и ад, и рай Гонта, а самим мучителям устроить такое чистилище, что даже жестокие апачи вздрогнут. Пальцами перебирая ладанку с прядью Олёнкиных волос, он отпустил в адрес Гонта пару ласковых.

Заслышав шаркающие шаги, Чуга обернулся — из темноты штрека к нему приближался пожилой, вернее, рано состарившийся мужчина. Сутулясь по привычке, чтобы не задевать макушкой крепи, он поднял фонарь и прищурился.

— Новенький, што ль? Звать как?

Помор глянул на него. Простое, скуластое лицо, седой чуб, усталые глаза…