– Нет, – еле слышно сказал Энграф. – Не успел…
– Потому что сегодня ночью его расшифровала работавшая независимо от вас группа интегральных когитров Западно-Уральского филиала Академии наук, не так ли? Да-а… – протянул Кратов укоризненно. – А вы бились над ним… точнее, бездарно убили на него целую неделю своего драгоценного времени!
– Вы и это знаете, – криво усмехнулся Энграф. – Уж лучше бы вам заняться вверенным вашему попечению стационаром Горчакова!
– Я и там был, – заявил Кратов. – У них полный порядок. Настолько полный, что от скуки мухи дохнут.
– Неужели вы успели столько натворить за одно утро? – спросил Энграф недоверчиво.
– Ничего фантастического здесь нет. Главное – не сидеть сложа руки, не уговаривать самого себя: мол, все едино не успеть…
– Нет, вы не мальчик, – произнес Энграф задумчиво. – Вы, коллега, дьявольский коктейль из звездохода, плоддера и ксенолога, с явным преобладанием первых двух компонент! Как ни огорчительно, вы опять оказались правы. Да, я увлекся, потерял время… Но ведь это же было зверски интересно! И то, чем заняты Рошар и Гунганг, тоже интересно! Интересно даже мне! Как этим не увлечься, не позабыть обо всем на свете?! Разве вы никогда не шли на поводу у собственного любопытства?
Кратов неопределенно пожал плечами.
– Разумеется, мы очень легко стали поддаваться на собственные уговоры, – продолжал Энграф. – Особенно убедительно действует довод, что-де годы уже немалые. Преподлейший, должно заметить, довод!.. Человек начинает дряхлеть именно в тот момент, когда впервые согласится с мыслью о своей старости. Да, мыслить, оценивать, анализировать – это мы здорово умеем. А ведь зачастую необходимо отложить всяческие рефлексии на потом и как следует пошевелить конечностями! Успевать, а не искать индульгенций собственным опозданиям! Как вы находите, коллега?
– Григорий Матвеевич, – сказал Кратов вкрадчиво. – Хочу поставить вас в известность, что на время отпуска госпожи Скайдре вам придется возложить на свои плечи бремя прополки и подвязывания виноградных кустов.
– Как это? – насупился Энграф.
– Очень просто, – пояснил Кратов с охотой. – Руками и мотыгой. Экология – хозяйство хлопотное, так что всем хватит забот. К примеру, я иду, – он тяжко вздохнул, – принимать роды у козы Машки.
Интерлюдия
Земля
Наполовину распавшаяся, вросшая в землю хижина стояла на угоре, а со всех сторон к ней подступали древние деревья. Стволы облеплены были чем-то, что производило впечатление болезни, мертвенности: не то тысячелетним лишайником, не то ослизлыми лохмами отставшей коры. Такие же нездоровые лохмы свисали и с сырых бревен, из которых сложены были стены хижины. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь никто не жил, и очень давно. Возможно, последние три-четыре века.
Кратов подождал немного и молодцевато перекинул ноги через бортик гравитра. Он тотчас же ушел по колено в какую-то мерзкую труху и, высоко поднимая колени, поспешил выкарабкаться на более надежное место. Машина стояла, утонув в этой трухе по самое брюхо.
– Сон Духов, – пробормотал Кратов.
Пожалуй, он чересчур тщательно счищал с брюк налипший тлен. Со стороны могло показаться, что он взволнован. А этого под посторонним взглядом вовсе не хотелось…
– Ты волнуешься, Кратов, – тотчас же безжалостно сказала Рашида.
– Я живой человек, – буркнул он под нос и осторожно, выбирая самые твердые участки этой в сто слоев заваленной гнилыми пластами земли, двинулся к хижине.
– Там есть тропинка, – промолвила Рашида вдогонку.
И он сразу же увидел тропинку. Вернее – слабый, призрачный след чьих-то усилий протоптать след в этой мертвечине. Этот призрак тропинки вел прямо до крыльца – пары рассыпавшихся ступенек.
– Мерзкое место, – произнес Кратов. Теперь он поймал себя на том, что голос его звучит излишне громко. Этот лес, эта мертвая земля, эти деревья-зомби и эта хижина – разлагающийся труп жилища – все будило в нем неясные колебания и даже страх. Он никогда и ничего не боялся на Земле. До этой минуты… – Того и гляди, выползет Баба-Яга. И задаст нам жару своей клюкой.
Он нагнулся и подобрал бог весть как очутившуюся здесь палку почти в человеческий рост, отполированную догола, желтую, словно из слоновой кости.
– Вот и клюка, – промолвил он с нервным оживлением.
– Кратов, Кратов… – сказала Рашида. – Ты боишься.
Он обернулся. Рашида сидела на верхней ступеньке трапа и спокойно курила. На ее смуглое лицо падала густая, почти непроницаемая вуаль теней от сплетенных крон, и под этой вуалью ясно светились одни только огромные, пронзительно-синие глаза.
«А ты все так же беспощадна», – подумал Кратов. Вслух же согласился:
– Пожалуй… А это часом не твоя клюка?
Удивительно, однако все душевное смятение тут же выветрилось напрочь.
– Хорошо, – сказал он, собираясь с мыслями. – Прочь детские игры… Стас! – крикнул он в черный провал окна. – Я пришел.
Рашида за его спиной коротко рассмеялась.
– Он тебя ждет не дождется! – сказала она.
– Это была дань учтивости, – проворчал Кратов. – Стас, выходи. Или позволь войти нам.
Хижина молчала.
– Тогда я иду без приглашения!
Он с величайшей осмотрительностью поднялся на крыльцо, не вызывавшее у него ни малейшего доверия. Доски запели, прогнулись, но сдюжили. Толкнул обшитую не то кожей, не то грубой просмоленной тканью дверь – та распахнулась с сатанинским визгом.
– Мы опоздали, – сказал Кратов. – Здесь никого нет.
В запустеньи,
увы, столько лет уж
жилище!
И вестей о себе,
кто здесь жил, – не дает… [26]
Ты знала это?
– Нет, – услышал он голос Рашиды прямо у себя за плечом. – Но ожидала чего-то подобного.
– А я знал. Мы еще только приземлились, а я уже знал, что никого здесь не встречу. Если помнишь, нас двадцать лет назад учили воспринимать эмо-фон.
– Что?..
– Эмоциональный фон. Сейчас его так называют… из экономии фонетических усилий. Так вот, я слышал лишь твои эмоции.
«Твои мысленные насмешки, за которыми ты прячешь собственную слабость», – про себя прибавил он.
– Чего же ты боялся? – спросила Рашида.
Кратов подумал.
– А бес его знает, – сказал он.
– Зачем кричал всякие глупости?
– Вопрос тому же адресату… Наверное, я опасался, что за эти годы Стас не забыл, как глушить свой эмо-фон.
– А он и не забыл. Он ничего не забыл…
Женщина миновала его и уверенно прошла вперед. Протянула руку куда-то вверх, – звонко щелкнуло, и в дальнем углу прихожей вспыхнул слабый желтоватый фитилек. Осветилась и вся хижина, хотя проку от этих тужащихся из последних сил язычков искусственного огня было чуть-чуть.
– Вот, – неопределенно сказала Рашида, касаясь ладонью иссохших вязанок душистых трав, что были некогда развешаны по стенам и забыты.
Они вместе вошли в единственную комнату. Под ногами хрустела нанесенная ветром земля, в которой ощущались какие-то осколки. На грубом деревянном столе тоже лежал слой земли.
Кратов смел ладонью мусор со скамьи и сел, поставив палку рядом.
– Наверное, я что-то должен сказать? – спросил он. – Что-то приличествующее моменту?
Рашида медленно, будто сомнамбула, бродила по этому пустому, нежилому, изначально непригодному для человеческого обитания помещению. Дотрагивалась до чудесно уцелевших вещей – глиняная ваза… распухшая от сырости старинная книга в толстом, утратившем всякий цвет и форму переплете… скомканная и небрежно брошенная в угол тряпка, в которой с трудом угадывалась мужская куртка вышедшего из моды покроя.
– Здесь он прятался от всего мира, – сказала Рашида. – От всей вселенной. Совершенно один. Всегда один.
