Сгорая от стыда, Кратов перекроил свои планы, передал дела заместителю и отбыл к Альбине. Попутно он учинил разнос директору стационара «Моби Дик» Россу Дэйнджерфилду за длительное молчание о провале миссии, хотя и сознавал, что значительная доля вины лежит на нем самом.
Всю дорогу до орбитальной базы он строил разнообразные гипотезы о причинах неудачи, но ни одна не пришлась ему по вкусу.
5
– Послушайте, доктор Розенкранц, – сказал Кратов. – А этот Агеев – он и впрямь историк?
Клавдий медленно увел взгляд в сторону и зацепил его за какое-то малоприметное пятнышко на потолке.
– И впрямь, – сказал он после долгой паузы. – В прошлом. А теперь он просто диспетчер, и неплохой. По крайней мере, не мешает работать.
– Чем же вызван такой крутой излом в его биографии? Ведь он же еще… гм… сосунок.
– Личное, – нехотя обронил Клавдий. – В жизни многое бывает.
– Пожалуй, – согласился Кратов. – Доктор Розенкранц, я хотел бы воспользоваться вашей аппаратурой.
– Сколько угодно. У нас прекрасные лингвары и мемоселекторы. Правда, я научился обходиться без них. Все равно ничего путного они не подскажут.
Кратов плюхнулся в кресло перед пыльным экраном, несколько раз с удовольствием крутнулся и только тогда запустил мемоселектор.
– Графемы с Альбины хранятся в блоках с восемнадцатого по тысяча двадцать шестой, – сообщил Клавдий. – Информационные перехваты – с двухтысячного…
Он немного постоял в дверях, попереминался с ноги на ногу и, видя, что Кратов не обращает на него внимания, тихонько убрел к своим карточкам.
Мемоселектор с бешеной скоростью выдавал на экран серии образов, что были приняты с планеты за полгода информационного обмена. Темп восприятия у альбинцев был гораздо выше, нежели у людей, и Кратову приходилось напрягать зрение, чтобы не упустить что-нибудь существенное. Но его выносливости хватило ненадолго. Через час он сдался и перевел мемоселектор в режим группового логического поиска.
Мигание экрана прекратилось и на нем стали возникать образы в порядке своего поступления на детекторы орбитальной базы, параллельно с характеристиками частот их появления в альбинских передачах. Одновременно чей-то нудный голос декламировал предполагаемые смысловые толкования каждой графемы. Львиная доля выдвинутых версий принадлежала Клавдию и Топу, причем мнения их, как правило, были взаимоисключающи. Но, так или иначе, вскоре перед Кратовым предстала общая картина контакта.
Вернее, картина отсутствия контакта.
Имел место парадокс: альбинцы откровенно – что подтверждалось перехватами – выражали свою готовность к поддержанию связи с космическими пришельцами. Но на просьбу разрешить посадку кораблю ксенологов реагировали странно. На детектор обрушивалась лавина графем, недвусмысленно запрещавших вход в атмосферу планеты. Состояние орнитоидов при этом можно было охарактеризовать как натуральную панику.
Кратов разбил экран на «окна» и вывел в них образы, зарегистрированные в моменты запросов на посадку. Этих образов были сотни, и он отобрал наиболее часто повторяющиеся и, напротив, не повторившиеся ни разу. Обычно с помощью такого приема удавалось прояснить закономерности в сериях. Хотя и трудно было допустить, что доктор ксенологии Клавдий Розенкранц им не владел.
На одной из графем стилизованный контур корабля миссии – корабль этот все еще торчал у запасного шлюза, безнадежно дожидаясь, когда же наступит его черед, – соседствовал с изломанными в страшных корчах фигурками альбинцев.
На другой – зависший над поверхностью планеты корабль горел, затейливо обрамленный геометрически правильными язычками пламени.
На третьей – он уже взрывался, разлетаясь равными осколками в стороны от жирной точки, поставленной в центре взрыва.
На четвертой…
В общем, ничего приятного при входе в атмосферу кораблю не сулили. Его боялись, его взрывали, он горел.
Взрывали… А может быть, он взрывался?
Кратов оставил на экране две графемы. В сериях они всегда предшествовали взрыву. На первой была изображена похожая на пульку баллистическая ракета, устремленная тупым носом в зенит. «Снова ракета – как на Винде-Миатрикс!..» На следующей графеме она летела навстречу кораблю незваных гостей, и между ними пролегала одна лишь жирная пунктирная линия.
А на третьей корабль непременно взрывался.
Повторение инцидента на Винде-Миатрикс III, на разгадку которого Григорий Матвеевич Энграф убил прорву времени и потерпел фиаско, кабы не параллельные работы по расшифровке?.. Но альбинцы никогда не воевали между собой. Их цивилизация возникла и развивалась в одном регионе, у них не было устойчивого дробления на племена, народы и государства, как на Земле и во множестве других миров. И когда началось распространение альбинцев по неосвоенным материкам и архипелагам, они представляли собой социально однородную, вооруженную техническими достижениями и высокой нравственностью разумную расу. У них не было замаскированных и забытых шахт с самонаводящимися ракетами. Следовательно, рисованная ракета, несущая гибель космическому кораблю, могла быть послана только УМЫШЛЕННО.
Кратов наклонился вперед и медленно стер слой пыли с экрана. Он чувствовал себя задетым за живое. Получалось, будто орнитоиды и в самом деле не желали, чтобы на их планету высаживались ксенологи Галактического Братства. Была высказана готовность обмениваться любой информацией, демонстрировалось самое искреннее уважение к братьям по разуму…
Но при всем том недвусмысленно подчеркивалось, чтобы означенные братья оставались на дистанции. И чем дальше, тем лучше.
6
– Маринка, – нежно позвал Денис. – Ну как ты живешь без меня?
– Прекрасно, – сказала девушка и улыбнулась. – А ты?
От звуков ее скрипично-высокого голоса Денисом, как и всякий раз, овладело чувство радостного возбуждения. Разнообразная ерунда вроде строптивых орнитоидов и грозного Галактического Консула мигом отступила на задний план.
– Я без тебя не живу, – сбивчиво, несвязно и обильно заговорил он. – Я без тебя только существую. Как растение. Есть такие никому не нужные растения – сорняки… К нам прилетел Кратов. Тот самый, со Сфазиса. Громадный мужик, смотреть страшно. Сейчас он выписывает нахлобучку Клавдию. Ну в самом деле, сколько можно здесь торчать?! По-моему, у Клавдия заскок на почве всех этих графем, он же спит с ними, если вообще когда-нибудь спит. Но мы-то с тобой нормальные, правда? Я, как и все, хочу иметь отпуск раз в две декады, хочу плавать в одном бассейне с тобой, хочу хватать тебя за пятку, и чтобы ты брыкалась и верещала. Как тогда… помнишь… Хочу нормального общения с людьми, нормально одетыми и нормально выбритыми. Или хотя бы с нормальными бородами. И чтобы не было между нами этого террариума, – он приложил ладонь к экрану видеала так, чтобы она легла на Маринкину щеку.
– Как там ваши пташки? – спросила Маринка, пропуская мимо ушей его обычные излияния.
– Порхают. Грозят сбить нас баллистическими ракетами, вреднюги. Ну что бы им не договориться с Клавдием? Или, на худой конец, со мной? Мы бы живо нашли общий язык. А после слетали бы с тобой к ним в гости. Там очень красивый снег, можно кататься на лыжах и одновременно загорать, лучше, чем в Альпах. Правда, Топ – помнишь Топа? – запретил с ними разговаривать. Он думает, что все наши неприятности – следствие шока. Мол, альбинцы нами шокированы. Они будто бы в принципе не ожидали, что в космосе может обитать кто-то еще, кроме них. Они будто бы вообще крайне впечатлительны и склонны ко всяким шокам, стрессам и аффектам. И если мы заговорим с ними на их языке, они все там с ума посходят. Будто бы для них это все равно, что вдруг заговорит дорога или облако…
– Так уж и посходят, – недоверчиво сказала Маринка.
Но недоверие это было наигранным, показным. Денис уже почувствовал, что нет у девушки никакого интереса ни к альбинцам, ни к напрыгу Галактического Консула, ни ко всему, о чем он тут болтает уже битых десять минут.
