Сколько они могли стоить?
Князь даже предположить не мог, ожидая, что где-то на уровне компасов. Во всяком случае — не хуже. И рынок под них имелся куда шире — от капитанов кораблей до военачальников. Совокупно едва ли несколько сотен только на Рим, плюс экспорт в сторону Индии и Китая. Главное — тут не увлекаться и не делать слишком много, чтобы цена не падала.
— Сто семьдесят один человек. — подвел итог Добрыня, отстраняясь от зрительной трубы.
— Они все воины?
— Непонятно. Зима же. Брони не видно.
— А одежда? Насколько она хороша? А лошади? У простых общинников оно все скудное и убогое. Не так ли? Да и оружие. Они ведь меч на поясе носят постоянно.
— Не обратил внимание.
— Так погляди еще раз. Я хочу понять, воинов Гатас привел или кого попало. Это очень важно.
И Добрыня хоть и вздохнул недовольно, но вновь вернулся к изучению всадников в зрительную трубу. Тем более что отсюда было хорошо наблюдать, удобно. Вон — вся округа на ладони. Хотя и не небоскреб, да… но даже так — одно из самых высоких мест этот барабан донжона.
Шатровая крыша, крытая керамической черепицей, покоилась на кирпичных столбах. А барабан закрывался деревянными щитами. На запорах. Надо — любой можно было снять или сдвинуть. Полностью или частично. Что позволяло не только использовать эту площадку для наблюдения, но и размещать могучий скорпион. Куда крупнее и больше обычной хиробаллисты.
Специально для работы по кораблям и лодкам. Вон — ядром в десять римских либр [219] пулял на две ширины реки. Чугунным. Так-то совсем немного и скорости далеко не пушечные, но даже такого «подарка» было достаточно за глаза даже римским торговым кораблям. Судя по опытам, ядро вполне надежно пробивали щит, имитирующий борт, расположенный на другом берегу реки. И точность была весьма подходящая…
Так вот, степняки приближались.
О том, что они приняли его предложение, князь уже знал. С буером передали. Ими же и обеспечивали этот поход, подвозя всадникам еду и фураж. Чтобы не тащились слишком уж большим табуном. Опасно это. Зима зимой, а лед в этот климатический оптимум стоял не так долго и порой некрепко. Посему лишний раз его перегружать не хотелось.
— Вдарить бы по ним, окаянным, — процедил Добрыня, глядючи на всадников.
— Из чего же вдарить?
— Да вот из этой красавицы, — кивнул Добрыня на здоровый скорпион.
— Эко в тебе добро бурлит. — смешливо фыркнул князь.
— Сколько они людей загубили… как вспомню — крови жажду.
— Разве эти там злодействовали?
— Люди Сусага злодеяния творили. Многих из них мы уже убили. Но…
— Понимаю, — кивнул Берослав. — Вдарим. Обязательно вдарим. Да так, что весь мир в труху. Но потом.
— Когда же?
— Нужны они нам.
— Эти окаянные⁈ — воскликнул Добрыня, а потом добавил. — Понимаю… умом все понимаю, но сердцу не прикажешь. Видеть их не могу. Сколько они нас грабили и угоняли в рабство? А та резня? Я ведь до сих пор время от времени перед сном долго ворочаюсь — припоминаю всех, кого они убили.
— В этом мире, к сожалению, нет справедливости. И никогда не будет. Ибо человек слаб. Ее можно найти только там — на небесном суде, когда каждого по делам его судить будут. Так что им воздастся. Всем и в полной мере.
— Меня это мало греет. Я сам хочу воздать.
— Если бы гёты с квадами не были так враждебны ко всему римскому, то я бы первым попытался заключить с ними союз. Ибо они ближе нам и понятнее. Но нет. Они ненавидят Рим и всех, кто с ними не враждует. Так что, — развел руками Берослав, — выбор у нас невеликий. Или таких союзников подбирать, или оставаться с германцами один на один.
— Говорю же — понимаю, но… смотрю на них сейчас и перед глазами видится, будто ядро сие летит в них, разрывая тела. А потом стрелы… дротики… пули… Тех роксоланов, что тебе служат, каждый раз, когда вижу — ножом ударить хочу, или молотком, или еще чем. С великим трудом сдерживаюсь.
— Я видел твои взгляды. — усмехнулся князь. — Они тоже. Поэтому к тебе и не суются.
— Глаза бы мои их всех не видели.
— Придется как-то держать себя в руках.
— Придется. — тихо прошептал Добрыня. — Главное к чарке не прикладываться сильно, а то сорвусь…
— Вот и будь осторожен. От них сейчас зависит жизнь твоих детей.
С этими словами он, повинуясь жесту Берослава, задраил щит бойницы. И они отправились вниз — готовится к встрече. Благо, что его сподвижник уже завершил наблюдение и уточнил количество воинов в отряде. Казалось, что они все к ним относились. Может, к небогатым, но воинам. И это заставило Берослава хмуриться — не к этому он готовился, не на это рассчитывал. Думал, что пока Гатас сюда мотался, от него все разбегутся и он общинников вытащит, под соусом воинов. Но нет… хотя, конечно, нужно на этих персонажей поглядеть поближе. Мало ли что Добрыне показалось?..
Минут через тридцать всадники достигли города и втянулись на полянку возле порта. Спешиваясь и отдыхая, возле разведенных для них костров. Обихаживая лошадей после тяжелого перехода.
Дальше прием.
Совместная трапеза.
И клятва. Сначала о неразглашении. Потом, после демонстрации комплекса снаряжения, уже в верности. Гатас ими объявлялся своим бэгом, а Берослав — расом.
Рутина, в общем-то.
Можно было бы и махнуть рукой, введя практику присяги одного за всех. Но князь не спешил и не торопился. Он каждому «позволил» выступить. То есть, по сути, заставил при довольно большом стечении людей, как сарматов, так и иных произнести слова клятвы перед обнаженным оружием и поцеловать его.
В его понимании — пустой ритуал.
Как и в глазах очень многих обитателей до крайности эмансипированного XX-XXI веков. Однако здесь подобными поступками не разбрасывались. Даже языги не клялись квадам и маркоманам в союзе, просто действуя вместе с ними против одного врага.
К клятвам относились серьезно.
Особенно в индоевропейских сообществах, которые еще сохранили веру в перерождение и связывали порядочность жизни с благополучием в последующей. Понятно, что нормы сильно варьировались. Но…
Тут ведь как выходило?
Ты произносил слова перед оружием, то есть, считай перед лицом богов. Ведь оружие обрывает земное существование, а потому находится словно бы и тут — среди живых, и там — в мире мертвых. Из-за чего если ничем свой проступок не компенсируешь по нарушению клятвы, то после смерти понесешь суровое наказание.
Если же ты даешь клятву публично, то рискуешь не только перерождением, но и этой жизнью. Ибо твоя репутация опирается на то, насколько твои слова не расходятся с делом. Дал клятву? Нарушил ее. Ну и все. Твои слова, что ветер — говори или нет — людям уже без разницы, в их глазах веры тебе нет.
Эта специфика очень нравилась Берославу.
Просто до крайности.
И он хотел закрепить подобную варварскую специфику, поминая поведение отдельных политиков и чиновников там — в будущем. Да и не только их… и не только там. Ведь в Римской империи, в сущности, имела место та же беда…
Сарматы клялись.
Без всякого энтузиазма. Да с такими лицами, что они словно бы шли на личную голгофу. Но не отказывались. Сюда вообще прибыли только те, кто решился на предложенный сценарий, прекрасно понимая последствия. То, что творили гёты и квады на правом берегу, они все знали. И никто не питал иллюзий, будто бы беда их обойдет сторонкой. Из-за чего к изначальной сотне Гатаса присоединилось еще добровольцы.
Берославу же предстояло совершить почти что невозможное.
За эти несколько месяцев до выступления к броду прогнать сарматов через импровизированный курс молодого бойца. То есть, постараться приучить к дисциплине, ну и как-то освоиться с новым снаряжением…
* * *
