– Ну почему же… – Кратов начинал злиться, потому что понимал: он упустил инициативу в этом идиотском диспуте.
Рашида вдруг залилась обидным смехом.
– Спроси-ка, есть ли у него самого дети! – подначила она.
– Какое это имеет значение? – отмахнулся метарасист.
– Еще и как имеет! Будь у вас дети, вы не валялись бы здесь, как экспонат Тауматеки, не втиснувшийся в экспозицию. Вы бы занимались их воспитанием.
– Благополучие расы важнее…
– Да вы просто болван! – воскликнула Рашида. – Разве можно с вами серьезно спорить? Анастасьев вас не похвалит… А вот у нас будут дети, – объявила она. – Столько детей, сколько я захочу от этого мужчины. С которым вы никогда и ни в чем не сравнитесь… жалкий импотент.
– Рашуля, – сказал Кратов с укором. – Ты излишне раскована в своей аргументации…
– Но он же глаз не может оторвать от моих ног! – продолжала буйствовать женщина. – От его взглядов у меня останутся синяки на бедрах! Он просто завидует тебе и таким, как ты. Потому что ты большой и сильный. Потому что ты повидал столько, сколько ему и не снилось, с его убогим воображением неудачника! Потому что тебя любят самые красивые женщины Галактики!
Метарасист вдруг просветлел.
– Но вы тоже не потеете, мадам! – сообщил он торжествующе.
– Зато вас можно выкручивать, как тряпку, – фыркнула Рашида. – Только это вам не поможет. Зорче глядите, сударь. Не то, не ровен час, проглядите, что еще кто-нибудь вероломно не потеет втайне от вас… И, если уж на то пошло, не мадам, а мадемуазель! Идем, Кратов. Мне не стало весело. А я говорила, что люблю только радостные аттракционы.
– Хорошо, – сказал Кратов, вставая.
Метарасист проводил их тусклым взглядом.
– Мы победим, – выдавил он наконец, вскинул два растопыренных пальца и снова лег, накрывшись шляпой.
– Что ты так набросилась на беднягу? – спросил Кратов, когда они отошли. – В конце концов, у него есть право на нелюбовь к инопланетянам, ко мне… даже к тебе!
– Да, это его право! Но как можно призывать к нелюбви других?! Я еще поняла бы, увещевай он меня любить кого-то или что-то… но не наоборот! И потом, – фыркнула она, – ты, профессионал, специалист по уговорам, выглядел не слишком-то убедительно…
– Ты оказалась права, – вынужден был признать Кратов. – Я редко имел дело с фанатиками. И, как правило, дело завершалось потасовкой. Потому и фанатик, что не поддается уговорам… Но сегодня у меня нет настроения для рукопашной.
– Еще бы! Ты просто прихлопнул бы этого сморчка!
– Ты несправедлива. Ты совершенно его не знаешь. Быть может, это добрый и душевный человек.
– Это импотент! – запротестовала Рашида. – Все фанатики – импотенты!
– Один мой знакомый называет себя фашистом. Хотя он, конечно же, никакой не фашист, а овощ с того же огорода. Просто ему отчего-то приглянулось это мерзкое слово… Это добрый и душевный человек, если его не задевать за больное.
– Вот-вот!
– И к тому же, у него куча детей от разных женщин.
– Ни за что не поверю!
– Ну так я вас познакомлю!
– И он сразу же начнет на меня пялиться бараньим взглядом и тайком от тебя хватать за разные места… Все бесполезно, такова природа фанатизма. Никто от хорошей жизни не станет делиться своей ненавистью с посторонними. Когда человек живет плохо, он становится фанатиком. Когда народ живет плохо, возникает фундаментализм. Но сейчас-то почти все живут хорошо!
– И какой же вывод?
– А такой, что у этого типа что-то неладно со здоровьем. И скорее всего – с эндокринной системой. Вот он и злится на всех. На тех голых девиц – что они могут себе позволить красиво лежать на травке голышом, но не захотят, чтобы он прилег рядышком. На меня – что я одинаково хороша что нагая, что в одежде, – Кратов промычал нечто утвердительное, – но иду мимо него с тобой, а не мимо тебя с ним. На тебя – что ты не потеешь и плевать на него хотел… Но попробуй он публично ненавидеть окружающих, ему ненавязчиво предложат отдохнуть и полечиться. И уж никакого интереса к своей убогой персоне он не вызовет. Вот он и взъелся на инопланетян.
– Ну, инопланетянам и дела нет до его антипатий…
– Зато нам есть дело… То есть, конечно, нам с тобой как раз дела-то и нет. Но вдруг кто-нибудь да и обратит на него неравнодушное внимание…
– Поверхностно, – сказал Кратов. – Неосновательно. Ничего ты не понимаешь в хар-р-рошем, обстоятельном, замшелом фанатизме.
– Ты много понимаешь!
– Немного, – согласился он. – На эту тему недурно было бы побеседовать с покойным Олегом Ивановичем Пазуром. Это был настоящий фанатик, не чета нынешним…
– Он всех нас хотел похоронить тогда, – сказала Рашида с непонятной интонацией.
– И все же ты пришла с ним проститься.
– И я его простила… Смотри-ка! – Рашида вдруг едко захихикала.
– Что, снова Торрент? – спросил Кратов, оборачиваясь.
Возле метарасиста сгрудились блистательные иовуаарп и, деликатно жестикулируя, что-то ему объясняли. Судя по всему, они пытались втолковать ему отличия между его призрачным гадом и реально существующими тоссфенхами. Метарасист стоял на четвереньках и затравленно озирался.
– Скажи мне, Кратов, – промолвила Рашида. – Вот мы с тобой бродим по этому ужасному, знойному Рио. А перед этим рыскали по самой дикой сибирской тайге. Завтра отправимся куда-нибудь еще…
– Завтра, после карнавала, мы проспим до обеда, – возразил Кратов, – а потом двинем в музей Сантос-Дюмона, как ты и хотела.
– Не перебивай… Ты нашел меня, когда я хотела быть одна. Ты поманил пальцем, и я прилетела, как девчонка на первое свидание. Ты потребовал, чтобы я показала тебе последний известный мне приют Стаса…
– Насчет того, кто и кого нашел и поманил, вопрос спорный, – попытался спорить Кратов без большой надежды на успех.
– …А потом взял подмышку, как куклу, и тащишь за собой по белу свету… И я покорно исполняю все твои прихоти и фантазии.
– Ты преувеличиваешь. Прихоти и фантазии в основном исходят от тебя…
– Но почему? Почему ты нашел меня спустя столько лет, когда почти все забылось? И почему я позволила тебе вить из себя веревки – я, о скверном норове которой ходят легенды?!
– Во-первых, тебе это нравится. Тебе всегда этого хотелось. И сейчас ты получаешь то, о чем мечтала эти двадцать лет. Разве не так?
– Вздор!
– А во-вторых…
– Ну, договаривай!
– Во-вторых – я не знаю.
– Я убью тебя, Кратов!
– Нет, в самом деле… – он остановился, положил ей руки на плечи, притянул к себе. – Я боюсь.
– Ты? Боишься? Разве такое возможно?! И чего же ты боишься, человек-танк?
– Я не понимаю того, что происходит. Я лишь могу предполагать. Какие-то смутные догадки, какие-то тени… Я хватаюсь за любую соломинку. Я даже на Торрента готов положиться. Хотя, наверное, уж лучше бы я сел на кактус… Я надеялся, что мне поможет Спирин. Кто знает, быть может, он и помог, только я еще этого не понял… Я думал, что мне поможет встреча с тобой и со Стасом. Потому что… загадка таится в том, что случилось с нами тогда, в экзометрии.
– Загадка?! Но ведь все закончилось, все было ясно, все было ясно эти двадцать лет!
– Это не было ясно ни единой минуты. И… я неточно выразился. Тогда, на борту «гиппогрифа», действительно все закончилось. А мы трое… нет, четверо… покинули гибнущий корабль и унесли загадку с собой. Она – в нас. И мы можем разгадать ее, если соберемся вместе. Жаль только, что четверть ее невозвратимо утрачена, унесена Пазуром в могилу.
– Ты так говоришь, и я тоже начинаю бояться, Костя…
– Может быть, я просто спятил, – принужденно засмеялся Кратов. – Может быть, спятили все тектоны, что низвергли меня с небес на Землю-матушку. Может быть, и нет ничего. Но… ты же все слышала сейчас, у Спирина. Нкианхи что-то скрывают. А это значит: тектоны что-то скрывают. Или о чем-то не знают… если такое возможно. И пытаются укрыться от своего незнания за ложью и дезинформацией. И нас хотят уберечь от удара, который мы испытаем, когда вдруг обнаружим, что есть кое-что, чего не знают даже тектоны! Представляешь, что с нами будет, когда внезапно выяснится, что тектоны чего-то не знают?! – он зажмурился, на лбу проступили неконтролируемые капельки пота. – Я чувствую, что скоро найду ответ. Найду его с вашей помощью. И до той поры, а уж тем более – когда это случится, – лучше нам всем держаться вместе…
