Я мог прожить с ними долгие годы жизни, но я всех бросил, трусливо сбежал, поступил как жалкий подлец и предатель и теперь, хоть горло себе сорви, воя от тоски, как волк, хоть волосы рви и землю от отчаянья ешь — не поможет.
Мы по разную сторону бытия.
Я плакал впервые в жизни, если не считать тех лет детства, что в моей памяти не сохранились.
Слёзы не приносили облегчения.
Мертв ли я, жив ли я — я несу наказание за свой поступок.
Смахнув со щёк остатки влаги я через силу поплёлся вперёд.
Толкнул дверь, вошёл внутрь.
Мне казалось, что внутри должно быть едва ли не холоднее, чем снаружи. Тепло, окутавшее с порога, было удивительно.
Миновав прихожую, я шагнул в Хрустальный зал.
Тени от вьюги темными полосами носились в огромном пространстве, словно ведьмы на помеле, одновременно с тем отчего-то похожие на неспешное движение рыбок в аквариуме.
Наверху лестницы застыла фигура в белом платье.
Светлые длинные волосы струились по плечам, сверкая в свете свечей.
Словно пораженный столбняком, я не мог двинуться с места. Весь обратился во взгляд, не смея окликнуть, словно голос мой мог разрушить чудесные чары.
— Вот и ты, наконец? Я так долго ждала тебя, Альберт. Не чаяла дождаться.
Она остановилась, чтобы поставить жирандоль на один из туалетных столиков.
Потом выпрямилась. На губах её играла улыбка. Полная жизни, огня и нежности, которой раньше я никогда не то, что не видел — не мог даже вообразить.
— Здравствуй, любовь моя. Что ж ты молчишь?
— Синтия?
Качнувшись друг другу навстречу, мы обнялись.
Круг замкнулся.
Мир растворился в руках, обнимавших меня.
Сузился до узкого стана в моих руках. Утекал, как вода и возвращался вновь вместе с её поцелуями.
— Синтия, — простонал я, не смея поверить в реальность происходящего. — Ты? Ты жива? Ты мне не снишься? Это на самом деле?!
Она засмеялась, вновь припав ко мне.
И больше вопросов задавать я не смог.
Привычная жажда затопила меня, усиленная долгой разлукой.
Наслаждаясь нашей преступной любовь, сжимая её в объятиях, впитывая каждой клеточкой тела, упиваясь нашим слиянием, словно полётом, я думал о том, что не все сказки лживы.
Наша любовь с Синтией была столь же сильна, сколь и порочна.
И ей удалось невозможное — пережить смерть.
Екатерина Оленева
Ангелы не умирают
ГЛАВА 1
Альберт. Встреча через сотню лет
Я не мог поверить очевидному. Происходящее казалось сном.
Радость и беда сомкнули над головой два крыла, — черное и белое, — да так плотно, что я никак не мог определиться, что же всё-таки случилось: величайшая радость?
Или величайшая беда?
— Синтия? — сжал я её в объятиях. — Это действительно ты?! Или у меня наркотический бред? Если это сон, то я боюсь очнуться. Пусть он длится вечность! Никогда не кончается.
— Вечность? — зарылась она руками в мои волосы, глядя в глаза насмешливо и призывно. — Мой маленький братец! Ты понятия не имеешь о чём говоришь. Вечность — это, пожалуй, всё-таки слишком долго. Поверь мне. Уж я-то знаю.
Она могла говорить всё, что что угодно. Я не слышал её слов — лишь звуки голоса. Лишь его богатые переливы достигали сознания, а всё остальное оставалось где-то вовне.
Сестра засмеялась и её смех, с низкой хрипотцой и снисходительно-надменными нотками, о которых я успел забыть, принадлежал ей, несомненно.
Только ей!
И я наслаждался этим, как наслаждается солнечным теплом человек, ещё недавно замерзающий насмерть.
Из всех женщин, которых я знал, только Синтия умела так смеяться.
Только её смех мог заставить меня терять голову, раз за разом, снова и снова.
И я не собирался себе отказывать в утолении голода, который жил во мне так долго.
Подхватив её на руки, я привычно, как часто делал это в прошлом, спустился по лестнице и вошёл в музыкальный зал.
Как в старые времена здесь горел камин.
Ярко пылали дрова, отбрасывая горячие алые отблески на мебель, на стены, на ковёр в виде шкуры белого медведя, небрежно брошенный на пол.
На него я и уложил осторожно мою драгоценную ношу.
Прикосновение к лёгкому хрупкому телу заставляло голову кружиться, сводило тело томящей судорогой желания, одновременно и сладкого, и мучительного.
Мне хотелось овладеть Синтией глубоко и быстро, так яростно и полно, как это только возможно.
Я истосковался по её прохладной, гладкой, как атлас, коже. По горячим, дерзким, откровенным губам, не боящимся отдавать и брать, просить и требовать. По груди с твёрдыми, маленькими, очень чувствительными сосками, твердеющими от моих прикосновений.
Волосы Синтии рассыпались поверх светлого коврового меха и отливали золотом в свете пламени.
Огонь подобрался так близко, что делалось горячо.
Серые глаза её затуманились, полуоткрытые губы дрожали от предвкушения удовольствия, ланиты разгорелись от жара.
В этот момент Синтия казалась мне обольстительнее любой сирены.
Она была в тысячу раз прекраснее, хотя бы потому, что была настоящей, живой, горячей. Упрямой, как тысяча вредных чертей. Безрассудной, непредсказуемой, иногда — жестокой, но это никогда не умоляло её привлекательности в моих глазах.
— Альберт? — задыхаясь, прошептала она моё имя.
— Что?
— Возьми меня. Я хочу тебя. Хочу безумно. Прямо сейчас. Я так долго этого ждала. Мне кажется, я умру, если не почувствую тебя в себе.
Её руки блуждали по моему телу хаотично, словно у слепой или у девственницы.
Она цеплялась за меня с вампирской жадностью.
Меня не нужно было уговаривать дважды. Повторять ещё раз.
Моё желание было не менее нетерпеливым. Сжигающий меня огонь требовал выхода.
У нас ещё будет время на ласки, самые изысканные и изощрённые, какие только можно представиться, а сейчас я хотел слиться с ней так быстро, как только это возможно.
Привычная упругость её стройных бёдер.
Обманчивая хрупкость стана, когда, кажется, сделай одно слишком резкое, слишком грубое движение и она переломится, словно фарфоровая статуэтка, прямо у тебя в руках.
Трепещущая от частого дыхания грудь.
С тихим стоном, напомнившим рычание, я вошёл в неё глубоко и сразу, до конца, заставляя рвануться, как попавшую в силок птицу — она была внутри сухая, горячая, узкая.
Мы оба слишком торопились.
Наверное, я сделал ей больно.
Впрочем, Синтия любила боль.
Любила, когда в постели её подавляли, заставляли подчиняться, терять контроль.
В реальной жизни она была властной и спесивой. Возможно то была своеобразная компенсация?
Я замер, закрыв глаза, чувствуя, как заполняю собой её узкое тугой лоно. С трудом удерживаясь от желания продолжить.
Грубо брать. Врываться, раз за разом разоряя все алтари. Вдалбливаться, достигая края, не взирая на последствия.
Иногда в прошлом мы играли вот в такие вот «изнасилования». Она сопротивлялась, я ломал её сопротивление. Нас обоих это заводило.
Закрыв глаза и сжав зубы, я замер.
Руки Синтии крепко обняли меня за спину.
— Не останавливайся, прошу. Не надо…
И я заскользил в горячих глубинах её тела, задыхаясь от наслаждения, которое мог получить только у неё, утопая в удовольствие, которое мог разделить только вместе с ней.
Влажная тьма, кольцами змеи обвивающаяся корни и недра.
Волны неги, поднимающиеся всё выше и выше, обостряя восприятие, связывая тела в единое целое, подгоняя на край и норовя толкнуть за него.
Её маленькое тело, распятое подо мной, в которое я врывался с неистовством, с каждым новым ударом напрягалось всё сильнее, было будто готовая лопнуть струна, натянутая до предела.
Её бедра всё теснее прижимались к моим, будто наши тела срастались, стремясь одно поглотить другое.
Удовольствие словно сплавляло их в одно целое.
Ощущения становились настолько острыми и приятными, что любая плата за это удовольствие казалась незначительной.
