– Не волнуйтесь, товарищ Яцек, – с удивительным спокойствием отвечал Бывалый. – Не родился ещё такой фараон, что меня б заломал.
И тут снизу, из дворов, ударили ещё выстрелы. Уже не револьверные – винтовочные, и это был залп. Затем ещё один.
У Феди подкосились ноги, в груди сделалось пусто-пусто и холодно-холодно. Он вдруг увидел Веру, вообразил, как сестра, пробираясь по краю кровли, вдруг спотыкается, падает, срывается вниз, на грязный снег проходного двора…
Нет! Нет! Господь всемогущий, Господи Боже сил, избавь, спаси и сохрани!..
Недолго думая Фёдор скинул шинель, вывернул наизнанку, надел – фуражку засунул за пазуху, туго перепоясался – не хватало только оставить её тут, с собственноручно выведенным «Ѳеодоръ Солоновъ 7 рота» на подкладке.
Дождался момента, как только стихли торопливые шаги, перекрестился и – высунулся из убежища.
Внизу по-прежнему долбили, однако двери оказались сделаны на совесть, не поддавались.
Фёдор скользнул на крышу следом за пытавшимися скрыться. Холодный ветер резанул по лицу, качнулось вечереющее небо над головой; впереди по крышам бежали, пригибаясь, тёмные фигуры; снизу, из дворов, вновь грянул залп, и Фёдор услыхал зловещее завывание пуль – совсем рядом.
Позади что-то грохнуло; Федя обернулся – из чердачных окон вырвался сизый дым.
«Дверь подорвали», – мелькнула мысль.
Снизу доносились зычные команды, цокали по брусчатке многочисленные копыта. Фёдор, как мог, торопился за убегавшими, неколебимо зная лишь одно: сестру надо спасать. Неведомо как, но надо. И сейчас он, тоже пригибаясь, бежал и бежал следом.
Позади тоже затопали тяжёлые сапоги – взорвав дверь, жандармы в свою очередь выбрались на крыши.
«Что делать?! Что делать?!.. Вниз-то как спускаться?..»
Беглецы свернули влево, на крышу флигеля – дорога впереди упиралась уже в Гарновскую улицу. И оттуда вовсю доносились свистки торопившейся на перехват стражи.
Флигель оказался узким, да вдобавок ещё и построен каким-то невообразимым зигзагом.
Их охватывали уже со всех сторон. Снизу, из дворов, стреляли, заставляя пригибаться, замедляясь; позади тоже спешила погоня, передний вскинул револьвер, пальнул раз и другой, больше наугад, угодил в дымовую трубу, да так, что штукатурка брызнула во все стороны совсем рядом с Фединой головой.
Мелькнуло низкое чердачное окно, совсем узкое, а рядом – высокий, словно палец великана, выход целого снопа печных дымоходов. Федя нырнул за него, и вовремя – со стороны убегавших хлопнул ответный выстрел, и вырвавшийся вперёд жандарм оступился, рухнул и словно бревно покатился вниз, в темноту двора.
Остальные преследователи мигом рассыпались, укрылись кто за чем, азартно палили в ответ; а кадет седьмой, самой младшей роты Солонов Фёдор ужом полз по обледенелому кровельному железу.
Ползти пришлось почти по самому краю, дух перехватывало, но Федя только твердил себе: «Вниз не смотри, не смотри вниз!» – и продвигался вперёд.
А ещё через несколько мгновений он заметил стрелка.
В коротком, но даже отсюда заметно – щегольском полушубке, с небрежно повязанным красным шарфом, за дымоходом пристроился не кто иной, как незабвенный Йоська Бешеный, он же Иосиф Бешанов, подававший столь большие надежды ученик вечерней школы, где учительствовал кузен Валериан…
К счастью, Йоська устроился на другой стороне ската; и Фёдор, распластавшись, благополучно его миновал. Увы, тут не до геройства – сестру надо спасать!..
И он их нагнал. Примерно с десяток мужчин и две дамы: Вера и ещё одна, в длинном пальто и платке.
Стены здесь сходились, образуя узкую световую шахту – глухой колодец, куда выходят окна кухонь и тому подобного; из него нет выхода, однако товарищей эсдеков это явно не останавливало. Один за другим они скрывались за краем крыши, и Фёдор разглядел нечто вроде сброшенной вниз верёвочной лестницы.
Правда, спускались они медленно. Слишком медленно.
За спинами вновь грянули выстрелы, и на сей раз они раздавались куда ближе. Йоська в одиночестве удержать погоню явно не мог.
– Старик… Лев… Яцек… Беленин… тётя Аня…
Пригибаясь, подбежал Йоська, лицо перекошено.
– Давят! Щиты хитрые двигают!
– Щиты? – резко спросил один из мужчин, судя по голосу – тот самый Бывалый; лица его Фёдор не видел.
– Щиты! – лихорадочно закивал Бешеный. – Пули отскакивают!..
– Ка-ак интересно… – протянул Бывалый, сохраняя прежнее хладнокровие. – Вниз! Все вниз!..
– Позвольте я останусь. – Вера вдруг подняла руку, и в ней Фёдор заметил такой же небольшой дамский браунинг, что носила и Ирина Ивановна. – Я прикрою. Мне они ничего не сделают. Я, в конце концов, дочь полковника гвардии!
– Это не простые фараоны, – сквозь зубы бросил Бывалый. – Я сказал, вниз, все вниз!..
Однако именно внизу вдруг раздались крики, беспорядочная пальба, звон стекла и треск высаживаемых оконных рам.
– Они уже там… Арестовывают наших… – прошипел Йоська.
– Вера! Бросайте пистолет! Если вас схватят с ним, то…
– Ничего. Уходите! – Сестра гордо вскинула голову; сейчас Фёдор не мог ею не восхищаться.
Бывалый и Йоська скользнули вниз; где-то совсем рядом зазвенело разбитое стекло.
Фёдор вскочил. У него совсем немного времени, малая малость, но…
– Ах! – Вера навела на него браунинг; пришлось броситься ничком, на пузе преодолеть последнюю сажень и уже оттуда завопить шёпотом:
– Это я! Я, Фёдор!!!
Вера страшно изменилась в лице. Наверное, так мог выглядеть лик Персефоны, впервые узревшей Аида.
– Сюда!
И он что было сил схватил её за руку, потащил к краю крыши – где, скрытое высоким гребнем, чернело узкое чердачное оконце, такое же, как и примеченное Фёдором по пути.
– Давай!
– Я застряну…
– Пальто снимай!
Но даже без верхней одежды сестра бы непременно застряла, если бы Фёдор весьма нелюбезно не навалился на её «постериальные части», как выражался порой кадетский учитель рисования.
…Они оказались на чердаке, таком же грязноватом и холодном, как и предыдущий. Над головой загремели по железу шаги:
– Все вниз поскакали, вашбродь…
– Наши их там уже приняли небось…
– Эвон и лестница болтается…
– Только кто-то из них окно-то вышиб!
– Никуда не денутся, – сказал кто-то начальственным голосом. – Все подъезды заняты. По заслугам получат смутьяны!
– Тут ещё малец какой-то мелькал, – вдруг заметили наверху.
– Тот, что палил?
– Не, другой…
Жандармы пошли дальше, а Фёдор, схватив Веру за руку, потащил её прочь, в глубину чердака. Он не ошибся – рядом с печными трубами отыскалась и дверь на лестничную клетку, запертая. Федя не успел даже испугаться, а сестра уж выхватила из кармана раскладной ножик, да не дамскую игрушку, а настоящий золингеновский, просунула лезвие в щель, нажала – что-то крякнуло, и дверь распахнулась.
И вовремя – потому что у них за спинами заплясал луч фонаря, и Фёдор разобрал слова:
– Всё осмотреть!
– Так узко, вашбродь, не пролезем…
– С лестницы зайти! Ничего не пропускать!..
Федя осторожно притворил чердачную дверь. Подпёр очень удачно случившейся тут рейкой. И потянул Веру вниз по ступеням.
На лестнице было тихо. За дверями царила мёртвая тишина – видно, здешние обитатели знали, что лучше сейчас не привлекать лишнего внимания властей предержащих.
Спускались молча, держась за руки. Без слов – время для них наступит позже.
Вера почему-то вдруг обогнала Фёдора, первая распахнула дверь – и нос к носу столкнулась с дюжим жандармом: долгополая шинель, шашка, кобура – всё по форме.
– Ага, красавица, – ручищи жандарма мигом вцепились Вере в запястье и локоть, – а ну-ка, пошли!.. Ишь, птичка ловкая какая!..
И он решительно поволок Веру прочь, в успевшую сгуститься темноту, властно поглотившую узкий петербургский двор.
Фёдор так и не понял, заметил ли его жандарм или нет. Он лишь успел увидеть, как пальцы сестры разжались, что-то небольшое и тёмное упало в снег – тот самый браунинг.
