С глухим стуком он упал с кровати на пол. Начал крутиться, биться головой о деревянный пол.
Орал и орал. Кричал и кричал.
Я быстро хлопал веками, пытаясь прочистить глаза от слёз, и когда картинка стала чёткой, я смог их разглядеть.
Глава 5
И как я дошёл до жизни такой…
Как я позволил себе так быстро очутиться здесь, в тёмной комнате, где сырость с трудом перебивалась жаром от двух факелов, коптивших потолок из кривых досок.
Как я мог потерять бдительность и позволить двум жалким уродам сделать из меня беспомощное создание, валяющееся связанным на кровати.
Как?
Оторвав голову от подушки (а сейчас это единственная часть тела, которой я хоть как-то мог управлять), я посмотрел на пол возле кровати. Там, на деревянных досках, серых и кривых, с бесконечным множеством заусенцев, с узорами в виде овалов от сучков, в муках крутился человек. Мужчина. Блондин. Он кричал и извивался, словно его положили на раскалённые угли. Словно каждый нерв его тела сейчас испытывал укол боли. А источником этой боли служил его пах.
Спустя минуту он уже не кричал от боли. Он вопил от безумия. Я улыбнулся, осознав ту страшную безвыходность ситуации, всасывающую блондина всё глубже и глубже.
Глубже и глубже.
Его мокрое от пота тела снова повернулось ко мне. Лицо исказила боль и отчаяние. Руки пытались усердно что-то отодрать от члена, успевшего превратиться во что-то похожее на разорванный взрывом петарды указательный палец. Тонкие лоскуты кожи. Кровь на лобке и ляжках. Кровь на руках. Там уже не было члена. Так, огрызок.
С конца капает на пол.
Когда остатки члена уже не было смысла спасать, блондин попытался оторвать пушистые комочки шерсти от своих яиц. Эти комочки напоминали помпоны на детских шапках, что мы носили в детстве. Пока твоя голова не погрузилась в снег, помпон оставался пушистым и красивым. Но когда помпон заливало кровью, он напоминал вымокшую в грязной луже кошку — скелет, обтянутый мокрой шерстью.
Вымокшие в крови помпоны начали пищать. Они и до этого пищали, но я не мог их различить из-за постоянных мужских криков.
Когда блондин всё же оторвал один помпон и отбросил его в сторону, я увидел, как этот помпон вытянул длинный тонкий хвост и, перебирая четырьмя лапками, побежал обратно, в сторону рваной мошонки.
Я напряг руки, ноги. Пошатался из стороны в сторону. Дерьмо! Привязан на мертво! Только хуже себе сделаю, если буду продолжать дергаться. Эти верёвки как леска, которой можно отпилить руку, если долго и усердно тереть.
Я изгибаю спину и кричу в потолок от обиды. Затем смеюсь, услышав очередную порцию вырвавшейся изо рта блондина боли. Смех захватывает меня. Моя грудь трясётся. Трясётся живот. Сквозь зубы я издаю рык, как животное угодившее в капкан.
Там, на полу, на пропитанных кровью досках, он всё орёт и орёт!
Орёт и орёт!
ЗАТКНИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИСЬ!
Отпустите меня! ОТПУСТИТЕ!
— Тебе помочь?
Мои глаза забегали из стороны в сторону. Я не знаю куда смотреть. Я не знаю, где стоит говорящий. Потом я понимаю, что это снова звучит голос у меня в голове.
Отпустите меня!
— Я здесь! Опусти глаза.
Меня словно окатили из ведра, и сотни ледяных капель начали бегать по моему животу. Сотни холодных лапок, щекоча, оставляя на коже белые царапки, забегали по моему телу.
Я опускаю глаза. Вглядываюсь в горизонт между своих грудей. И вижу крысу. Серую, с длиннущими усами, с чёрным мокрым носом, с розовыми лапками. Вся в крови, и выглядит как скелет, обтянутый мокрой шерстью. Разместившись в моём пупке как в мягком кресле, она смотрела на меня, чуть наклоняя голову из стороны в сторону.
Крысы? Что за хуйня тут происходит?
И крыса говори:
— Да тут такое дело, приятель…
Приятель? Ты назвала меня: приятель?
— Мои мысли интерпретируются в твоей голове в меру твоей образованности. В меру твоего словарного запаса. Понимаешь?
Отпустите меня!
— Да ты не паникуй, всё будет хорошо.
Мои шейные позвонки онемели. Больше держать голову я не могу, и я плюхаю её на подушку. Наволочка влажная, как и всё бельё на кровати. Как и эта крыса, восседающая у меня на животе.
Да какого хрена тут происходит⁈
— Происходит то, что тебя вывезли из деревни, — говорит крыса. — Упрятали в подвал дома, спрятанного в лесу, и хотели насиловать до тех пор, пока ты не помрёшь. Понимаешь?
Я покрутил головой.
— Ты перешёл дорогу не тем людям, — говорит крыса у меня в голове. — Но тебе повезло. Мы тоже не любим этих людей. Да и тебя мы не особо любим, но есть такое выражение: враг моего врага — мой друг. Понимаешь, приятель?
Я киваю головой.
Прежде чем ответить, крыса облизала свои лапки и умыла лицо, забавно загнув свои ушки. Затем взяла свой длинный хвост и тоже его облизала. Раз десять. Я уж подумал, что сейчас увижу, как крыса намывает свои яйца, но вместо этого в голове раздаётся её голос:
— Я могу тебе помочь. Но взамен ты поможешь нам.
В чём? Чем я могу вам помочь?
Прежде чем ответить, крыса смотрит на мужика, продолжающего громко вопить и кататься по полу.
— Сейчас это имеет значение? — спрашивает крыса, глядя уже на меня. — Ты думаешь, что можешь отказать? Ну хорошо. Мы уйдём, а ты можешь оставаться. Валяйся и дальше в кровати, можешь даже поспать. Местные скоро хватиться, и примчатся сюда. Увидят своего начальника на полу с откусанным членом. Увидят тебя. Ты можешь отказаться, я не настаиваю.
Эта крыса — мастер переговоров. Мастер убеждения. Что тут вообще происходит?
Отпустите меня!
— Твой дар, — говорит крыса, — тебя спас.
Крохотные влажные лапки зашагали по моему телу. Запрыгнули на грудь, чуть качнув её в сторону. Прыгнули на плечо, пробежали по вытянутой в угол кровати руке.
Шейные позвонки ноют, но я поворачиваю голову и смотрю, как крыса перегрызает тугие путы, сковывающие меня как наручники.
Руки и ноги у меня затекли. Сквозь боль я поднимаю свободную руку и сгибаю её в локте. Разминаю.
Крыса спрыгивает с кровати, и прежде чем снова кинуться на мужика, говорит:
— Дальше сама.
Я развязываю вторую руку. Развязываю ноги. Тело ломит. Кожа покраснела и жжётся в тех местах, где были туго стянуты верёвки.
Я слезаю с кровати. С другой стороны, где не крутиться мужик, где пол не измазан кровью. Выхожу на середину спальни. Осматриваюсь. Глаза бегут по высоким деревянным шкафам, по комодам, прижавшимся к каменным стенам. Смотрю на кровать — она огромная, чисто для круглосуточной ебли! И при мысли, что я мог быть той самой лошадкой, на которой скакали бы все местные мужики, я начинаю вскипать. Злиться!
Я обхожу кровать. Смотрю на корчившегося в муках блондина, стирающего своими длинными волосами кровь с пола как швабра. Ловлю его взгляд, полный боли и отчаяния. Наверное, он сейчас думает, как это вообще могло произойти? Думает, что это сон. Такого быть не может! Он тут главный, всё в этом доме движется по его сценарию. Приятель, у меня плохие новости. Твоими заслугами можно лишь подтереться в мужском туалете. Ты обесценен парочкой грызунов. Теперь всё будет по-моему.
Мне хочется поднять кровать и опустить толстую ножку прямо на его драную мошонку. Выдавить яйца наружу! Но кровать тяжёлая. Неподъёмная. Я оглядываюсь. Вижу у дальней стены, воткнутый в углу стоит письменный стол. На нём — пару свечей, в свете которых я вижу стул.
Подойдя ближе, вижу на стуле мужское шмотьё. Белая рубаха, кожаные штаны и грязная тряпка, судя по запашку заменяющая трусы. Среди всего этого секонд-хенда своих вещей я не нахожу, но за то на спинке стула нахожу кожаный ремень с огромной бляхой и длинными ножнами. Из ножен на меня смотрит необычная рукоятка меча. Такая не обычная, что мне стало дурно. Я не мог поверить своим глазам. Из ножен на меня смотрела человеческая ладонь с чуть оттопыренным большим пальцем. Кожа сморщенная, высушенная, цвета сухого бетона. Синие ногти чуть поблёскивали. Поблёскивала и гарда, собранная из россыпи двух десятка человеческих пальцев. Такие же сухие и серые. Такие же сморщенные и мёртвые. Связанные между собой кожаным шнурком.
