– И что же это за работа?
– «Нагльфар» должен пробудить духа, который обитает здесь долгие столетия. Ты знаешь, что это за дух.
Кровь ударила Эгиру в лицо.
– Но… как?.. Еще не было печати такой мощи, чтобы можно было, еще не рождалось вардена, который мог бы совладать с этим… – Он понял, что потерял над собой контроль, что ему трудно дышать. Хейм устало и холодно изогнул губы в какой-то змеиной ухмылке. Его глаза под седыми бровями запали так глубоко, что походили на подводные пещеры, в которые простому смертному лучше не заглядывать. – Как у тебя получилось?
– Сила вардена дана нам Вседревом. Это милость его и проклятие. Это его способ отдалить свою гибель. Дети продолжают родителей. Мы – его дети, мы перенимаем дела и заканчиваем их. Но иногда божественная сила нуждается в научном подкреплении. Иногда только ученым удается приблизиться к божественной силе. Я искал ответы в Хели. Они, лишенные Утгарда, в чем-то понимают Вседрево лучше нас. Теоретики, но не практики. Вместе мы проникли в Утгард и увидели Лист, вмерзший в ледяную глыбу. Последнее, что осталось от Эпохи Листопада.
Эгир оторопел.
– Но… этого не может быть… Листьев на Древе единицы, они завяли от холода космоса…
– Его кончик, самый краешек был спилен. Это порождение человеческих рук.
– Не может быть…
– Тем не менее это так. Кусочек этого листа, кусочек самой жизни здесь, в сердце Хеймдалля, основа его основ.
– Так значит, этот броненосец действительно духовник, – прошептал Эгир.
– Да, сын мой. Это духовник, с помощью которого я приручу величайшего духа этого мира, одного из трех драконов.
– Нидхёгг, злой Червь, пожирающий корень Вседрева, – догадался Эгир. На его лбу выступила испарина. Первым порывом было вскочить и ударить отца по лицу, сжать на его морщинистой шее руки и держать до тех пор, пока глаза не закатятся. Это же действительно полнейшее безумие! Нидхёгга нельзя контролировать, ему не то что нельзя приказывать – его даже молить невозможно. Да и снизойдет ли великий змей до разговора с человеческим ученым, слишком сильно заигравшимся в спасителя этого мира?
– Тогда для чего нужны были они? Все эти дети? – Эгир совладал с голосом.
– Они нужны для завершения проекта Джона Смита. Ты знаешь, что в Хельском городке Пряжки половина жителей «смиты» и почти все они не родственники? Даже поговорка существует: Смиты из Пряжек лишат тебя подтяжек. На хельском звучит, конечно, забавнее. Так вот, Джон крайне амбициозен, несмотря на прошлые неудачи. Настоящий ученый. Мне очень жаль… дети вряд ли переживут то, что там произойдет. Жаль… Кагерасу и особенно Рейвен были достойными детьми моего Дома, настоящими его наследниками.
– При чем здесь они? При чем здесь мои дети?
– Ты не знаешь? Они оба вот-вот прибудут в Кромежник, в Институт Джона Смита.
– Что. Ты. Задумал? – чеканя каждое слово, процедил Эгир вскакивая. Хейм встал из-за стола, все еще возвышаясь над ним, все еще не считая его равным себе.
– Когда-нибудь трещина Утгарда дойдет до ветки, на которой покоится Игг. Все те щепки, попавшие к нам, тому доказательство. Неважно, через сто или через сто миллионов лет, но ветка оторвется и наш мир погибнет вместе с ней. Время против нас. Но мы можем обмануть его, переселиться в мир смерти. Мои «Очи» и «Копья» перенесут целое здание в Утгард. Точка отсчета эпохи, когда великая философская проблема Новака будет решена. Мы не будем дожидаться смерти. Мы сделаем ее жизнью.
– И мои дети… погибнут? – глухо спросил Эгир.
– Да. – Хейм положил здоровую руку ему на плечо, будто хотел утешить, но Эгир ощутил, что это не искренне. Хейму было все равно, он просто придерживался принятых норм.
– Мой брак с Ран… наши с ней дети… это все было частью твоего плана?
– Да.
Эгир понимал: здесь нужно сделать то, что он умел лучше всего. Сделать вид, что покорен.
– Я хочу быть частью твоего нового мира, отец. Хочу увидеть мощь Асгарда в Утгарде.
Слабая улыбка промелькнула в уголке морщинистого рта.
– Я знал, что ты настоящий Иргиафа, сын. – Рука еще раз сжала его плечо. – «Нагльфар» скоро тронется вниз по Ифингу. Ведь нужный нам Лист все это время находился прямо под нашим носом, здесь, в Биврёсте.
Назад Эгир шел уже не под конвоем, а как сын и соратник Хейма Иргиафы. Нарчатка почтительно вернула ему духовник и проводила до небольшой, но удобной каюты, где Эгира снова оставили наедине с тяжелыми мыслями. Он метался по узкому пространству, словно зверь в клетке, предчувствующий беду. «Нагльфар» готовился к отплытию: матросы, наемники и рабочие заметались по трапам, как муравьи в развороченном муравейнике. Хейм исчез, Эгир не ощущал его присутствия. В иллюминатор он видел кусочек мутной реки и далекий лесистый берег. Скоро в глазах зарябило и, смаргивая слезы напряжения, он понял, что пошел снег.
Утром, четырнадцатого мая, Эгир проснулся от какого-то переполоха. Нарчатка, караулившая его дверь (она, скорее, караулила, чтобы он не шастал), пересказала, что Крысолов, очередной любимчик его отца, устроил показательное выступление. Одного из пленников выволокли на палубу и подвесили вниз головой, но неожиданно вмешался Хейм.
– Как там была его фамилия? Ан?.. Анге… – Нарчатка составляла ему компанию за завтраком.
– Ангейя? – подсказал Эгир.
– Да, точно. Все пытался напасть на Крысолова, грозился убить всех. – Она отпила глоток кофе из крошечной фарфоровой чашечки. Эгир отметил, что она все еще питала любовь к красивым изящным вещам, которых в ее бедной деревне в глаза не видели. – Я слышала, что он старый друг господина Хейма.
– Мой отец завел когда-то много друзей. И не всем понравились его, гм, планы. Чем все закончилось?
– Ангейю отправили обратно в камеру. А господин Хейм покинул «Нагльфар» до вечера.
– Он успеет до отплытия броненосца?
– Если не успеет, то догонит нас у места назначения.
Они помолчали, заканчивая завтрак. Потом Эгир заговорил:
– Я хочу увидеться с доктором Санни Ай. Это возможно?
– Зачем? – Нарчатка искренне удивилась.
– Затем, что она долго жила в моем доме и однажды меня предала.
– А не слишком ли это?
– Я не собираюсь ее убивать, если ты об этом. Просто беседа.
Нарчатка не выглядела убежденной, а наоборот, напряглась. Все-таки Санни Ай была на особом счету у Хейма и она, Нарчатка, обеспечивала и безопасность доктора тоже.
– Пять минут, – поспешил вставить Эгир, пока она не отказала.
– Ладно. Пять минут.
Она резко отодвинула стул и вышла, тяжело припадая на левую ногу. Видимо, какая-то старая рана. На всякий случай Эгир запомнил это.
Санни вошла без стука, тонкая и бледная, как тень. Некогда золотые волосы теперь походили на сухую солому, а на исхудавшем лице чуть ли не просвечивал череп.
– Говорите, что надо, – безжизненным голосом сказала она без предисловий.
– Ты же ненавидишь все это, верно? – Санни даже не моргнула, но Эгир продолжил: – Ненавидишь меня и Хейма?
– Если вы вызвали меня для этого, то я пойду. – Она развернулась и взялась за ручку двери.
– Он убьет моих детей.
Санни замерла.
– Он готовил их на заклание все это время. Если… если ты испытывала к ним хоть немного привязанности… помоги их спасти. Я был ужасным отцом, но я не хочу их смерти. Они не должны отвечать за мои грехи. Ошибки Дома Гиафа должны закончиться на мне.
Санни не ушла, замерла, опустив глаза, и он продолжил.
– Она снилась мне недавно. – Он лгал. – Смешная черноволосая девочка. Упрямая, гордая, смышленая. Она смеялась и… держала меня за руку. Хотела показать мне корабли на Ифинге.
– Вам не снятся сны, – сухо заметила Санни.
– Не снятся, – согласился Эгир. – Это был не сон. Это было воспоминание. Я забыл об этом дне совершенно, но… вспомнил, когда в Доме Ангейя она наставила на меня катану. Это как будто было ненастоящим, будто бы из сна. Тогда я чувствовал себя отцом.
– На моей спине вашей дочерью выжжено «Око».
