Инфер 10 (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов"

Шевельнувшись, он беззвучно пошевелил ртом и наконец выдавил сиплое:

— Продолжай…

Я пожал плечами и издевательски улыбнулся:

— Как скажешь. Но дальше история уже больше о тебе…

— Продолжай!

— Ага… Так вот, Мумнба… знаешь почему ты не чувствуешь вкус рыбы и почему жгучий перец едва щекочет тебе глотку?

— Почему?

— Потому что ты сыт — ответил я и с удовольствием отправил в рот еще один ломтик жирной рыбы — Ты зажрался. Ты умелый рыбак, умелый добытчик и вообще мужик ты по жизни умелый, а значит жратвы у тебя слишком много. Все не продашь. Хотя ты продаешь и денег у тебя тоже дохрена — в этом я уверен. И винтовка у тебя есть получше этой и пистолет с запасом патронов найдется у тебя в тайнике. Но при этом я уверен, что Церру ты покидал налегке — может только с лодкой да и ту купил на собственные сбережения, не попросив у покинутого тобой рода ничего. Хотя вон та наваха выглядит старой…

— Личный подарок дона Матео…

— Уверен, что ею ты перерезал глотки многим его недругам. И убивал ты не только защищая его от непосредственной угрозы. По его приказу ты уходил ночью в гордо, возвращался до рассвета, а с утра на улицах начиналось вытье и причитания по обнаруженному в грязи трупу видного городского деятеля или непутевого наследника чужого рода или труп девки, решившей влезть слишком высоко…

— Я служил верой и правдой.

— Да. И тем обидней, когда для новой власти ты становишься не нужен. Так что ты ушел. И провел годы на окраине Церры, медленно обрастая барахлом и жиром. С каждым годом еда становилась все безвкусней и ты начал все обильней приправлять ее жгучим перцем. Может уже и выращиваешь для себя пару кустиков особо убойного перца где-нибудь там вверху на безжалостном солнцепеке? Это, кстати, тоже четкий диагноз, говорящий о… Но сейчас мы о другом… сейчас я говорю о терзающих тебя чувствах застарелой обиды, надежды и… одиночества.

— Я не… я ушел сам! Я всем доволен!

— Нет… не доволен. Ты не доволен. Ты зажрался, ты одинок, и ты недоволен. Ты не голоден, Мумнба. А чтобы ощутить вкус еды надо быть голодным. Нужно чтобы голод терзал тебя долго и сильно… и вот тогда, положив в рот одно лишь истекающее пахучим жиром волоконце копченой рыбы, ты ощутишь взрыв вкуса на языке, а слюны выделится столько, что ты ею захлебнешься. Вот только у тебя слюна теперь выделяется лишь когда ты рассказываешь сказки о своей Церре. Аж по подбородку стекает. А когда жрешь рыбу, вынужден запивать ее самогоном — в глотке так сухо, что и не пропихнуть иначе сквозь нее.

— Ты… я…

— Хочешь снова ощутить вкус? Тогда отыщи себе новую ответственность. Заведи семью, наплоди десяток вечно голодных спиногрызов, потом посели неподалеку любовницу, сделай детей ей и начинай кормить всю эту ораву. Не подходит роль семьянина? Тогда иди моим путем, гоблин.

— Твоим путем?

— Найди для себя цель, а затем шагай к ней, по пути обрастая умелыми злыми бойцами. Их всех надо кормить, их надо держать в узде, постоянно быть готовым выбить из этих ублюдков все дерьмо. Тут уже не до безмятежного пожирания рыбы. Жир на твоей туше быстро растает, равно как и твои тайные запасы бабла и оружия. А у тебя появится смысл жизни, старый брошенный телохранитель Мумнба. И не придется ждать, когда воплотятся в жизнь твои тайные надежды…

— Мои надежды? Я не говорил ничего о…

— Твои глаза говорят — ответил я — У тебя есть табак?

— Есть сигары…

— И ты молчал? Жадный старый Мумнба…

— Вот держи! Мне не жалко! Ничего не жалко! — он уже почти кричал, покрасневший от жары, собственного жира, алкоголя и моих безжалостных слов — Там в лодке! Под кобурой с дробовиком. Если хочешь — можешь выстрелить мне в голову! Мне уже плевать!

— Да нахер мне это надо — буркнул я — Хорошо же сидим. Душевно. Эй, раб! Самогон будешь?

— Буду! И рыбы кусок!

— Кинь ему — кивнул я Мумнбе и тот, что-то проворчав, ловкими бросками отправил вверх и то и другое.

Там вверху радосно зачавкали, а я, вернувшись, раскурил с помощью старой золотой зажигалки сигару, пыхнул дымом и прислонился плечом к спине, продолжив беседу:

— Надежды… они у тебя есть. И звучат они у тебя в голове примерно так же, как в голове каждого влюбленного мальчишки, мечтающего спасти свою принцессу — вот бы на нее кто напал, а я подскочу и спасу ее! Вот и ты такой же… живешь тут на окраине, выглядываешь опасность, всегда готовы предупредить родной город о надвигающейся беде. Ты и бой принять готов. Я ведь не зря про оружие запасенное упомянул. Где-то есть у тебя нычки и расположены они в заранее обнаруженных огневых точках, откуда ты сможешь вести прицельную стрельбу. Вот почему ты так ловко сделал меня, Мумнба. Не я растерял сноровку. Нет. Просто это твоя территория и ты знаешь тут каждый сантиметр, каждый уголок. Ты тут как рыба в воде и многократно отрепетировал встречу как одиночки вроде меня, так и целой армии. В этом месте никто не может быть лучше тебя. Я неправ?

— К-хм… зажги и мне сигару…

Кивнув, я выполнил просьбу и, опять убрав сверток с сигарами себе под ляжку — и отдавать не собираюсь — продолжил:

— Поэтому ты втайне рад, что над Церрой нависла угроза с севера. Почему? Потому что в трудные времена вспоминают о тех, кто верно служил прежде. Их возвращают из забвения, окружают заботами, возвращают привилегии, они снова в центре событий, а их слова больше не игнорируются, а внимательно выслушиваются и принимаются к исполнению. Скажи мне, рыбак… когда ты перестал быть просто телохранителем? Когда старый дон начал иногда спрашивать у своего верного пса советы и даже иногда прислушиваться к ним?

Жирдяй не ответил. Сидя неподвижной горой сала, он делал глубокие затяжки и молча смотрел, как на стене сражаются огромных богомол и юркий хамелеон.

— В свое время ты был значимым. И потеря этой значимости глубоко уязвила тебя. И ты ушел. Стал выжидающим одиночкой. Но твое одиночество затянулось так надолго, что ты не выдержал и из злобного матерого пса превратился в жирного ядовитого моллюска. Да… одиночество та еще отрава, если потреблять неправильно.

— А ты не одинок?

— Я? Я одинок. Снова. Но наши одиночества разные, рыбак.

— Это почему же?

— Я свободен. Хорошо это или плохо, но я свободен. Сегодня я здесь, сижу пью горлодер, курю сигары и смеюсь над тобой, старый жирный и никому ненужный рыбак. Завтра я миную Церру даже не заметив ее красот или уродства и двинусь дальше к горизонту.

— А я? Я тоже так могу!

— В этом и дело — возразил я — Ты не можешь. Прикованный пес не покинет хозяйского двора.

— Я давно никому не служу!

— Служишь. Пусть не прежнему роду, но своей родине. Ты верный пес Церры. Пес, что продолжает охранять свою родину и готов умереть за нее. Ты тот, кого раньше называли забытым ныне словом «патриот». Патриот своей родины. И значит ты прикован к ней намертво. На твоей ноге такая же цепь как на ноге срущего на голову статуи Сесила. И если Сесилу можно даровать свободу, предложить убраться отсюда подальше, и он рванет так, что только пятки засверкают… тебя освободить невозможно. Ты патриот.

— Ты не знаешь меня! Да я люблю Церру, но ты не знаешь меня!

— Спорим знаю? На двадцать винтовочных патронов. Спорим, мои следующие слова тоже будут правдой. Если ошибусь — отдам тебе свои патроны.

— Говори!

— Ты сказал что платишь две десятины.

— Все платят. Таков закон.

— Но ты сказал это с потаенной гордостью. Спорим, ты платишь десятины точно в срок? Ни разу за все годы не опоздал, а если это и случилось, то только потому что ты физически не мог явиться вовремя.

— Два раза я болел. Лежал пластом. Лихорадка — едва слышно обронил рыбак.

— Платить налоги ты являешься чисто выбритым, причесанным, в лучшей своей одежде. А заплатив, отправляешься в кантину, но не ближайшую, а ту любимую, где ты проводил время во времена, когда был весомым человеком, когда служил дону Матеор. Там ты усаживаешься на свое любимое место, заказываешь лучшие блюда, выпивку. И проводишь там время до закрытия, кивками отвечая тем, кто знал тебя по прежним временам. Там же встречаешься со стариками и их знакомым тебе потомством, расспрашиваешь о происходящем в Церре, всячески при этом стараясь не показать жгущего тебя любопытства….