Эсллер одернул куртку, неловко сунул маузер обратно в кобуру. Обошел машину, зашагал к дому. Первоначально обходил многочисленные красные пятна на черном снегу, потом пошел прямо по ним, сворачивая в сторону, только когда на его пути стали попадаться истерзанные пулями и осколками тела в серых шинелях. Много тел. Больше половины.
По журавлиному задирая ноги, перебрался сквозь завал в прихожей, протиснулся в комнату. Гильзы, гильзы, гильзы. Всюду гильзы. В углах комнаты задрали вверх черные рыльца дул пулеметы, маленькие язычки разгорающегося пожара начинали лизать оборванные обои, излохмаченные пулями остатки мебели. Тяжелые пласты порохового дыма серыми полотнами обнимали голенища сапог, лезли в горло, выедали глаза. В этой мгле возились неясные силуэты, что-то несли, ворочали, плескали водой на разгорающееся пламя. Стараясь никого не задевать, прошел во вторую комнату. Поглядел на дыру в потолке, на лицо что-то капнуло. Рядом кто-то откашлялся и, чуть глотая окончания слов, негромко произнес:
— Товарищ Уншлихт будет очень недоволен.
— А почему он, почему не Станислав Адамович?
— Операция проводится под кураторством товарища Розенберга согласно поручению от товарища Уншлихта. Станислав Адамович в курсе, но это дело на контроле у бюро НКИД и международного отдела ЦК.
— Под контролем ЦК?!
Эсллер резко обернулся к стоящему за спиной худощавому человеку с тихим голосом. Какой-то он весь вытянутый, с резкими чертами лица. Словно… Словно стилет. Острый, тонкий, хищный. Опасный.
— Да. Именно. И, может быть, мы поднимемся наверх? Очень уж тут дыма много у вас.
— Хорошо, пойдемте.
Вышли из квартиры на лестничную площадку, поднялись. Дверные створки квартиры на верхнем этаже, выломанные бойцами Окунева, прогнулись под подошвами сапог. Под ноги сунулись какие-то тряпки, осколки разбитых тарелок, закопченная кастрюля, посреди комнаты лужа с нарезанными на ломтики картофелинами и свеклой. На кровати сидят напуганные хозяева разгромленной квартиры. Мелкий мужичонка с испитым лицом раскачивается, прижав ладони к ушам, неопрятная грузная баба сидит без движения, пусто смотрит перед собой и без остановки икает, рядом с ними боец с винтовкой. Тухлый запах гнили, застарелого пота и махорки перебивает острую горечь сгоревшего тротила.
— Интересно, очень интересно! Значит так, а потом тут… Ловко, не сталкивался… Хотя есть что-то похожее, есть… Но тут все рассчитано, с умом делали.
Эсллер кашлянул, привлекая к себе внимание худощавого:
— Товарищ, не знаю вашей фамилии, вы не могли объяснить, что значат ваши слова и — он указал рукой на рваную дыру в полу — это?
— Что значит? — худощавый оглянулся, недоуменно посмотрел на спрашивающего — а разве вы не поняли? Тут ведь все очень просто! Гениально просто. Они установили тротиловые шашки под потолком, подперли их шкафом и ящиками, набитыми в них обмундированием. Пока кто-то отвлекал вас неприцельной стрельбой и киданием гранат, взорвали шашки и поднялись в дыру по стремянке. Затем выбили окно в дальней комнате и ушли по переходу через пристрой. Красиво и умно! Вот как надо……
Эсллер грубо перебил говорившего:
— Неприцельной? Два человека убиты в голову, вот сюда — Эсллер с силой ткнул пальцем себе в лоб — шестеро буквально разрезаны пулеметной очередью напополам! Вы это называете неприцельной стрельбой?! А еще ловушка в прихожей!
— Даже так? Это еще интереснее! Сколько их было? Точно две женщины и один мужчина — азиат?
Эсллер несколько замялся с ответом:
— Эта, Елена Доможирская, сказала, что их здесь легион. Полного состава. И еще упоминала о каком-то Горбатом. Знаете, мне показалась, что она пьяна или под воздействием некоторых э… препаратов.
— Сказала о Горбатом? Его видели люди с наружных постов? Вы сами? Как выглядит? Такой невысокий, плечи широкие, сильно сутулится?
— Нет. Его никто не видел.
— Это плохо. Если тут был тот, о ком я думаю, то это очень плохо. И… И неожиданно.
Худощавый заложил руки за спину, прошелся по комнате. Покачался на носках перед жильцами разгромленной квартиры:
— Этих людей опросили? Сколько их было, кто?
— Нет. Еще нет.
— Так чего вы ждете? Опрашивайте! И еще! Все материалы передадите товарищу Буренке.
— Кому?!
— Вы не ослышались. Фамилия такая у товарища.
— Гм… — Эсллер снял очки, протер вытащенным из кармана платком — а как ваша фамилия, товарищ? И на каком основании я должен кому-то что-то отдавать?
Оглянулся. За спиной никого. Строго воззрился на бойца с винтовкой — боец пожал плечами, вытянулся по стойке смирно. Эсллер дернулся к выходу, поскользнулся на картофелине, в полголоса выругался: — Ах синд! (чтоб тебя) — прошел в другую комнату, к выбитому окну, выглянул вниз, стараясь не задевать острых краев осколков. Свисающая веревка, крыша в почти сошедшем снегу, на нем цепочка следов и пустая улица. Да уж, гениально и просто. А он полный лолл (дурак)!
Опять узкие улочки, тупички, пустые темные дворы. Хриплый возглас вырывается из легких:
— Ли! Стой! Агафья отстала!
Остановился, подождал, но Агафья не вставала, темным ворохом одежд привалилась к стене, голова опущена вниз, лица не видно.
Трогаю за плечо:
— Агафья! Нужно идти!
Она подняла голову, посмотрела, а я опустил руку — видел я уже такие взгляды, видел. Так смотрят, когда видят что-то обычно недоступное, когда одной ногой стоят уже там, в пустоте.
— Куда тебя?
— В живот меня, Леночка. В самую требуху. Вы идите, мне недолго уже осталось, я чувствую… Скоро все кончится…
Присел рядом на корточки, привалился затылком к стылому камню стены. Нелепо, боже мой, как нелепо! На мне с Ли ни единой царапины, а ту на тебе! Всего одна шальная пуля… И в живот. Сам ведь хотел, без боли, а не вот так. Обидно. Планы все мои, морды ГПУшные, нарушили. Тут бросать придется тело. А где тело, то там и дело. Следы.
— Леночка, скажешь старухе, перед смертью… Как тебя кличут на самом-то деле? И кто ты такая, вся такая…
— Прости, Агафья Ивановна, не скажу. Да и рано тебе умирать, найдем доктора, пулю вытащим, отлежишься… Еще мужика тебе найдем. Кузнеца, например. Или бойца Красной Армии. Хочешь мужика, Агафья?
Я беззастенчиво лгал, нес бред, а она лишь слушала и молчала. Потом с усилием повернула голову ко мне, взглянуло пронзительно прояснившимися от того света глазами:
— Вот все вы, мужики, такие… Ничего никогда не говорите, слово из вас не вытянешь…
Я вздрогнул, а она вдруг всем телом вытянулась и ее подбородок безжизненно упал на грудь. Скончалась. Что ж, земля тебе пухом, Агафья Ивановна. И прости, что так, в подворотне. Ли сумрачной тенью навис надо мной:
— Госпожа, надо идти.
— Идем Ли, идем… Сейчас вот отдохну минутку и сразу пойдем.
— Госпожа?
— Да, Ли?
— А куда мы пойдем?
— Куда? В Москву, Ли, в Москву. Мы пойдем в Москву!
Глава третья
«С крахом СССР в 1991 году Москва потеряла положение как столица империи, но она осталась столицей России и одним из главных городов мира».
Из реферата ученицы 9 «б» класса школы № 274 Дегтяревой Екатерины.
«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось…». Слилось, сбродилось и вылилось на многострадальную землю. Прямо на голову ничего не подозревающему русскому народу. А спать не надо, не надо медитировать посреди поля над колоском пшеницы, не видя ничего дальше подола собственной жены, нарезанной «обчеством» межи и тына с глиняными крынками на кольях. Смотреть надо внимательно по сторонам и с опаской принимать все исходящее из больших городов. Сколько раз говорили — лучше меньше, да лучше. И ни разу никто не сказал — лучше больше, да похуже. Не нашлось таких, гм, изрекателей.
А что могло изойти из колоссального мегаполиса, многомилионного города, в который за годом за годом, век за веком шли, плыли, ехали, несли свои надежды, прожекты, мечты, свою радость и горе, зло и добро люди, количество которых просто не поддается исчислению? Страшно представить, да и не хочется. Я практик, а не теоретик, поэтому свою и Ли лепту, привнесенную в этот титанический бродильный чан, я предоставлю высчитывать тем, у кого много времени и нет никаких других дел. И за которыми не гонятся разные товарищи из всяких аббревиатурных контор.
