Я был согласен с Дусей на все сто. И Маши мне было совершенно не жаль. Если бы она всё по-честному рассказала Модесту Фёдоровичу сразу, мол, прост, так получилось, оступилась, залетела — я думаю, что он бы поступил по отношению к ней так же, как поступил в своё время по отношению к моей матери. Но она решила схитрить, облапошить его. Вот это в мою картину мира совершенно не укладывалось. Это было за пределами моего понимания. Таких людей, которые паразитируют на человеческом достоинстве других, я глубоко не уважаю. Я теперь не уважаю Машу. И дальше паразитировать на нашей семье я ей не позволю.
Ох, она и дура. Ведь она же могла промолчать о том, кто отец ребёнка, по крайней мере не говорить об этом Модесту Фёдоровичу. Сейчас ещё вот эти все ДНК-тесты не делают, и выяснить, кто чей отец, можно только потом, когда этот ребёнок подрастёт и на кого он будет похож. То есть только по признакам. Да и то не факт. И вот зачем Машка сдуру вот это ляпнула?
Хотя, с другой стороны, может быть, всё-таки это ребёнок Модеста Фёдоровича? И она вот это брякнула из-за того, чтобы ему досадить? Такое тоже может быть.
Видимо, эти слова я сказал вслух, потому что Дуся, которая в это время мыла посуду, обернулась и сказала:
— Нет, Муля, я открою тебе правду. На самом деле, хоть все и считали, что Модест Фёдорович женился на Надежде Петровне из-за того, чтобы Пётр Яковлевич ему помог с карьерой, так вот, на самом деле это всё не так. Он сам по себе, Модест Фёдорович, был очень хорошим учёным и подавал большие надежды. Я сама это слышала, как Пётр Яковлевич обсуждал с другими академиками. Они тут пили водку на кухне, а я всё слышала, они при мне такие разговоры вести не стеснялись. А на самом деле Модест Фёдорович не может иметь детей.
— Подожди, — я аж привстал, — Модест Фёдорович тоже, как и я, не может иметь детей?
— Да ты можешь, — засмеялась Дуся, — это Надежда Петровна вспомнила историю Модеста Фёдоровича и твоей этой Зинке рассказала то же самое про тебя. Хотя на самом деле всё не так. А вот Модест Фёдорович, скорее всего, не может. Так говорили врачи. Потом, когда они с Надеждой Петровной хотели тебе братика или сестричку, они проходили какое-то лечение. Пётр Яковлевич даже кремлёвских врачей подключал. И вот врачи сказали, что у него своих детей быть не может. Там была какая-то проблема, или какая-то травма у него. Вот. Поэтому вот так вот. И я ещё удивилась, что у них с Машкой получился ребёнок, но думала, авось, это прошло время, и у него всё наладилось, что выздоровел он. Но получается, что-таки нет…
Утром Модест Фёдорович был вял, задумчив, почти ничего не разговаривал и не ел. Вяло поковыряв омлет в тарелке из вежливости, и даже не допив свой чай, он позволил провести себя до института и, ссутулившись, скрылся в здании.
Я проследил, чтобы он уже зашёл и дверь за ним захлопнулась, и рысцой отправился в Комитет. Там сейчас мне предстояла борьба с Тельняшевым.
Интересно, Богданчик придёт сам или опять папочка приведёт его за ручку?
Больше всего меня в этой ситуации удивляло несколько моментов. Первый: если нас так мощно проверяли к встрече югославской делегации, у нас была трёхступенчатая проверка соответствующими органами, то как Тельняшевы попали на перрон? Вот это меня удивляло.
Ладно, если ещё старший Тельняшев — он работает в Главлите, занимается цензурой, и эту проверку проходит регулярно. Этому я ещё мог поверить, что у него соответствующее удостоверение или, быть может, он даже работает на эти органы. Но как Богданчик смог пропуск получить? Неужели у Тельняшева старшего есть такие блаты, что смогли сынулечку пропустить на перрон? Это раз.
И, во-вторых, а кто наверху его утвердил? Козляткин посмотрел бумажку, но лично мне этот листочек никто не показывал. Если я не ошибаюсь, то проект, которым руководил я, был утверждён лично Сталиным. Кто же тогда мог отменить приказ Сталина и утвердить туда Тельняшева?
Никто. Сто процентов никто. Неужели Сталин передумал? Но если бы он передумал, то, зная его, он бы сейчас того же Большакова взял за задницу, и он бы получил по первое число, прилетел бы назад, и мы бы все получили от Большакова. То есть, мы бы все об этом узнали. А это всё тишком, нишком…
Что-то здесь не складывалось, и я решил разобраться в этой ситуации.
Глава 22
Однако, к моему удивлению, встретиться и поговорить с Тельнышевым не вышло. Ближе к обеду Богдан заявился вместе с отцом в Комитет. Он сразу же направились в кабинет к Козляткину. Через время туда торопливо побежала запыхавшаяся Татьяна Захаровна с пухлой папкой с документами.
Они заперлись на целый день.
Меня не пригласили. Так что я мог только догадываться, что там происходит.
Несколько раз я пытался прорваться туда, но скотина Альбертик, скретаришка Козляткна, намертво встал стеной и меня не пропустил.
Ну и чёрт с вами, всё равно завтра узнаю. Я плюнул на всё это и пошёл домой.
Честно говоря, я больше был расстроен тем, что не приехала Мирка. Почему-то я её ждал, хоть мы и не договаривались, и вот теперь расстроился. Так что на всё остальное мне было плевать.
Я вернулся домой без настроения, Модест Фёдорович сидел в своём кабинете и даже поздороваться не вышел.
Я разулся, разделся, громко перекинулся с Дусей парой фраз, в надежде, что он услышит и таки выглянет. Но нет.
— Как он? — спросил Дусю я.
— Вернулся домой из Института ещё днём, перед обедом, закрылся в кабинете и сидит, — тут же наябедничала Дуся и, видя мой удивлённый взгляд, добавила, — вернулся выпившим и сейчас сидит пьёт там. Бедняга. Переживает.
Мне было жаль Мулиного отчима — такое крушение надежд. И вместе с тем я ничего не мог сделать. Мог только посочувствовать. Свои внутренние горести ему предстоит преодолеть самому.
Хотя… А почему я не могу ему помочь? Могу!
— Дуся, — сказал я, — ты говорила, что мусор вынести надо?
— Так ты поешь сперва, передохни после работы, а потом и вынесешь, — забеспокоилась Дуся, — я рагу с зелёным горошком, морковкой и кроликом поставила разогреваться.
— Потом поем, — решительно заявил я, обуваясь и одновременно натягивая пиджак, — давай сюда мусор.
— Да что ж это такое! — всплеснула руками потрясённая Дуся, — кому я полдня готовила?! Один пришёл и сидит весь день в кабинете, только винище хлещет, второй тоже на потом. А зелёный горошек, между прочим, мне из деревни по личному запросу привезли! В городе нынче такого не достать! И сметанка там жирненькая такая, объедение!
— Дуся! Я приду и поем!
— Пять минут! — категорическим тоном заявила Дуся, — у тебя есть пять минут, и чтобы был дома, как штык. Я как раз всё разогреть успею. И Модеста Фёдоровича тоже сам вытаскивать за стол будешь.
— Дуся! — возмутился я, — да я за пять минут только до двери дойду.
— А чегой ты так медленно ходишь?! Я в твоём возрасте, как метеор летала. Я сказала пять минут!
— Ну Дуся…
— Ладно, десять!
— Ну Дуся!
— Ой, начинается… пятнадцать, и ни минутой не больше!
— Я мигом! — усмехнулся я, подхватил ведро и ломанулся во двор.
На самом деле на то, что я решил сделать, хорошо, если за два часа успею обрнуться. Но мне нужно было усыпить бдительность Дуси и Модеста Фёдоровича, чтобы спокойно, без лишних расспросов, выйти из дома. Поэтому я разыграл этот маленький спектакль.
Сам же вынес ведро, вытряхнул в контейнер, спрятал ведро в ближайших кустах (надеюсь, на грязное мусорное ведро никто не позарится (мусорные пакеты ещё не изобрели и это был тихий ужас, я всё никак не мог привыкнуть), а сам вышел на улицу.
И отправился на Котельническую.
Но нет, не к Фаине Фёдоровне, а к Маше.
Нам давно уже пора было поговорить.
Перед тем, как зайти к Маше, я позвонил в дверь к Раневской. Открыла Глаша, её домработница. Она была в старом театральном платье Фаины Георгиевны, с блёстками, и в застиранном фартуке поверх него, что придавало ей комичный и нелепый вид.
