Модест Фёдорович ещё пару раз от души смачно чертыхнулся и возмущённо покачал головой.
— Отец, но ведь это действительно ужасно, — с максимально скорбным видом сказал я.
— Конечно, ужасно! Ты же понимаешь, Муля, если запустить такой прибор и на нём начать делать исследования, то это же моментально поможет человечеству…
Модеста Фёдоровича опять понесло. Я терпеливо ждал, пока он иссякнет, но он, уставший за несколько недель от добровольного затворничества и беспробудной пьянки, сейчас говорил, говорил и никак не мог выговориться. Подошла Дуся и тихо пристроилась сбоку. Она с умилением слушала Модеста Фёдоровича и улыбалась тихой улыбкой Моны Лизы, а он, словно Ленин на броневичке, всё рассказывал и рассказывал… толкал, в общем, речь.
Наконец Дуся не выдержала, видимо, устала стоять, и перебила Модеста Фёдоровича:
— Модест Фёдорович! — воскликнула она, — у меня там такой супчик вкусный! Пальчики оближете! С куриными потрошками и белыми грибочками. Давайте покушаем, и вы нам потом с Мулей про эффект вот этого Змейкина вашего всё и обскажете, но только давайте лучше на кухне, а?
Модест Фёдорович поперхнулся на полуслове прямо посреди своей речи — хотел сказать «циклопентадиенилтрикарбонилгидридвольфрам», но оборвал сам себя и получилась и вовсе какая-то ерунда. Да он и сам это понял и метнул возмущённый взгляд на Дусю, но затем не выдержал, сглотнул, и у него в животе громко заурчало.
— А ты знаешь, дружочек, давай, — вдруг покладисто сказал он.
— Тогда мойте руки и приходите! — велела Дуся, обрадованная такими событиями, а сама резво потрусила на кухню и начала там греметь посудой.
Мы с Модестом Фёдоровичем по очереди послушно помыли руки в ванной и последовали за ней.
— О! — только и сказал я, когда мы, наконец, вошли.
Радостная Дуся расстаралась вовсю: на столе стояли глубокие миски, до краёв наполненные густой пахучей похлёбкой с куриными потрошками, по центру находился поднос с крупно порезанным рыбным пирогом. Дуся даже вчерашние котлеты, на всякий случай, разогрела. Кроме того, она достала откуда-то из своих закромов дефицитную банку рыбной консервы. Но и этого, ей, видимо, показалось мало, потому что она разогрела в духовке домашнюю колбасу, которую держала исключительно для праздника. А ещё добавила тарелку с кусочками сала и хлебушек — всё это было красиво расставлено на столе, который, на первый взгляд, буквально ломился от изобилия.
Модест Фёдорович посмотрел на этот продуктовый натюрморт голодным взглядом, и руки у него аж задрожали. Ну да, конечно, — столько времени голодать. Даже не знаю, чем он там всё это время питался. Подозреваю, что в кабинете у него могли быть какие-то запасы, возможно, конфет, баранок или даже каких-то консервов. Но я как-то не видел, чтобы он в эти дни хоть что-то ел на кухне. Хотя, я подозреваю, что, возможно, Дуся слегка его и подкармливала. Но, как бы там ни было, Модест Фёдорович набросился на суп, словно с голодного края.
Я незаметно усмехнулся и тоже приступил к ужину. Дуся села напротив, подпёрла рукой щеку и с умилением наблюдала, как жадно Модест Фёдорович поглощает еду.
— Добавки? — с умилением, тёплым голосом, спросила она.
— Пожалуй, не откажусь, — улыбнулся Модест Фёдорович и схватил котлету.
И пока Дуся возилась возле плиты, наливая ему добавки, он продолжил:
— Ты пойми, Муля, этот прибор — это же прорыв! Это очень важно! Если бы у нас такой был, то все вот эти проекты, которые планируется провести по освоению природного ландшафта нашей страны, они бы заиграли совершенно по-другому! Ведь мы же смогли бы провести целый ряд предварительных исследований…
— Тише, тише, отец, — сказал я, перебивая его. — Это всё очень здорово, но тут вопрос немножко другой. Вот смотри: у них нет исследователя для того, чтобы работать на этом приборе. А вот ты умеешь на нём работать, насколько я понял, правильно?
Модест Фёдорович задумчиво кивнул, не замечая, как у него капает горчица прямо на стол.
— Угу…
— Так вот, отец, если ты один умеешь на этом приборе, то я не пойму, как ты сможешь потом спокойно спать? Как ты сможешь есть вот эту котлету с горчицей, когда такой прибор — дорогущий, редкий — сиротливо стоит, накрытый чехлом в лаборатории, и никто на нём не работает?! Какое же это преступление для науки! Какое же это преступление против человечества! — я демонстративно-удручённо покачал головой.
Модест Фёдорович и Дуся удивлённо посмотрели на меня, а я продолжил:
— И, может быть, отец, стоит лично взглянуть на этот прибор и, хотя бы, обучить кого-то, чтобы он мог на нём поработать?
От этой идеи глаза Модеста Фёдоровича загорелись.
— Может быть, тебе стоит поехать туда и поработать на этом приборе? — продолжал нагнетать я.
— Да ты что! — возмутился Модест Фёдорович. — Я же здесь работаю! На Родине!
— Ты уже здесь не работаешь, отец. Ты написал заявление на увольнение, — безжалостно напомнил я.
— Как? Я? Ах, да… точно… написал… — задумчиво пробормотал Модест Фёдорович и озадаченно почесал затылок.
Кажется, в таком состоянии он даже не помнил, что он натворил. Дуся взволнованно посмотрела на меня, я глазами показал ей, что ничего страшного, всё под контролем, мол, сиди тихонько и не рыпайся, а сам продолжил:
— И тётя Лиза сильно переживает, что ей помочь с этим прибором некому.
Модест Фёдорович печально вздохнул.
— И она боится, что приедет проверка, а у неё этот прибор просто так стоит…
Модест Фёдорович озадаченно почесал затылок и задумался.
И тогда я сделал контрольный добивающий:
— А ещё она боится, что если она не найдёт человека на этот прибор, то на следующий год ей срежут финансирование.
Вот тут уже Модест Фёдорович дрогнул. Он ошалело посмотрел на меня и неуверенно сказал:
— И что делать?
— Как что? — вытаращился я на него, — ехать, конечно же! Тёте Лизе срочно нужна помощь. И только ты можешь её спасти! Тем более, что ты не обременён ни работой, ни семьёй. Так что бери и езжай!
При упоминании о семье Модест Фёдорович покраснел и выдавил:
— Я подал заявление на развод.
— Но тебя же не развели ещё?
— Там месяц…
— Ну и вот! На момент отъезда ты будешь женат, а там и без тебя разведут. В крайнем случае, найми адвоката и оставь ему доверенность, пусть он рулит от твоего имени…
— Ты считаешь, что меня так быстро выпустят? — недоверчиво посмотрел на меня Модест Фёдорович, проигнорировал всё остальное, что не относилось к науке.
— А почему нет?
— Но ты же сам сказал — ни работы, ни семьи…
— А мы тебя оформим консультантом в мой проект. Также, как тётя Лиза со стороны югославов была, консультантом по спецэффектам и пиротехнике… как-то примерно так оно называлось. Я завтра же скажу Йоже Гале, он умеет такие дела проворачивать.
— Что-то мне не верится… — пробормотал Модест Фёдорович, но видно было, что он уже загорелся идеей ехать работать на чудо-приборе и спасать человечество, и тётю Лизу в частности.
— Ой, да чего наперёд волноваться? Здесь главное влезть, а там видно будет, — отмахнулся я, — ты лучше допивай чай и поищи литературу по этому вопросу. Кто его знает, какие там ещё затруднения могут быть, с этим прибором. Вряд ли тебе книги килограммами позволят вывозить. Так что подготовься, что ли.
Модест Фёдорович аж подпрыгнул от возбуждения:
— Точно, Муля! Ты у меня — голова! Я же совсем недавно в бюллетене Академии наук СССР видел одну занимательную статью Афанасьева… — он на мгновение замолчал, взгляд его при этом сперва остекленел, затем сделался совершенно безумным, и он с приглушённым воплем выскочил из кухни в кабинет.
Недопитый чай остался на столе.
А буквально через миг из его кабинета послышались звуки падающих книг.
— Ну слава богу! — перекрестилась Дуся и облегчённо улыбнулась.
— Что скажете, Фаина Георгиевна? — спросил я на следующий день, когда мы вместе возвращались из съемочной площадки, где Тельняшев тщетно пытался «продвинуть» свою протеже — кудрявую блондинку с овечьими глазами.
