Дар открывает глаза и теперь смотрит на меня в упор, заставляя теряться.
– Мне все равно не нравится, когда девушке без разницы, я или брат. Я не могу за это извиняться.
– Вы совсем разные, – глухо отвечаю я. – И дело совершенно не в экзоскелете. Просто разные. Но я тоже не буду просить прощения за тот вечер.
– Извинения – не наш конек? Да? – усмехается Дар, подливая пенящуюся жидкость в мой бокал.
– Видимо, да, – соглашаюсь я, и бокалы с легким звоном встречаются. – За упрямство.
– За упрямство, – поддерживает Дар, и мы одновременно делаем глоток. Почему-то мне кажется, что и для меня, и для Дара это единственный способ сказать «прости». Есть еще один… но после него, боюсь, просто выпить вместе не поможет.
Меня отпускает. Руки уже не дрожат, а многие вещи, которые еще полчаса назад мешали нормально дышать и мыслить, сейчас кажутся далекими и не такими пугающими. Их нет здесь, они в прошлом. А в настоящем – тишина, уют и Дар, который сидит так близко, что я ощущаю тепло его тела, прижимаясь бедром, иначе на подлокотнике не усидишь. Моя рука на спинке кресла и почти касается его плеч, я могу взъерошить его волосы или скользнуть пальцами по гладкой коже шеи или изящным спицам экзоскелета. Но, конечно, ничего этого не делаю. Хотя с каждым глотком игристого границы дозволенного размываются, и рука все же соскальзывает со спинки кресла на плечи Дара. Парень едва заметно вздрагивает, но руку не убирает, а я наблюдаю за ним исподтишка.
Дар расслабленно тянет один бокал игристого, не забывая подливать мне. Напиться в планы парня сегодня точно не входит. Наверное, это правильно. Пьяный Дар… В нем все слишком, а мне хочется покоя и ни за что не отвечать. Впрочем, я не знаю, как алкоголь действует на меня. Я однозначно становлюсь более болтливой. Возможно, все самое интересное ждет меня с утра. Но головная боль была бы мне обеспечена в любом случае. Если бы я не пила, то загонялась бы всеми неприятными событиями, которые произошли сегодня и вчера. Не хочу. Если уж мучиться завтра головной болью, то потому, что сегодня было хорошо, а не плохо.
– Что случилось между тобой и матерью? – спрашивает Дар, поднявшись из кресла, чтобы достать из холодильника вторую бутылку игристого. Одну мы все-таки выпили, и в голове у меня приятный туман и пузырьки. Пожалуй, концентрации алкоголя в моей крови теперь хватит, чтобы поговорить на очередную неприятную тему. Представления не имею почему, но мне хочется рассказать все Дару. Считаю, он вправе знать. Так вышло, что парень слишком глубоко увяз со мной в этой истории.
Дар возвращается на место и снова наполняет мой бокал. И берет свой недопитый. Я опять водружаю руку ему на плечи и подвигаюсь ближе. Прижимаясь бедром к его торсу, вожусь, устраиваясь поудобнее и вынуждая Дара меня придержать, обнимая за талию.
И начинаю рассказывать.
– Отец погиб, когда мне было три. Но и до этого они с матерью не жили. Я его не знала. Родни не было ни у него, ни у мамы – оба приютские. Не могу сказать, что мама меняла мужчин как перчатки. Нет. Пока я была совсем маленькая, ей было не до отношений; когда стала постарше, случилась пара коротких, ничего не значащих романов. А когда мне исполнилось восемь, она привела его…
– Маньяка? – спрашивает Дар мрачно, и я чувствую, как его рука крепче сжимает мою талию.
– Ну, тогда он для меня был маминым другом, который мне не очень нравился. И все. Он не был похож на маньяка. Обычный мужик. Полноватый, лысоватый, суетливый. Мама говорила, это нормально, что он не вызывает у меня восторга. Я ревную, а он хороший и желает мне добра. Не желал, как видишь…
– Он… – Дар закусывает губу. Видно, что слова даются ему с трудом. – Он приставал к тебе?
– Нет, – качаю головой, не замечая, что очередной бокал пуст. – К счастью, нет. Его не интересовали девочки в таком смысле. Его интересовали куклы. Он хотел видеть меня одной из них. Мертвой, красивой куклой. Он дарил мне платья, банты, восхищался волосами и пугал до одури.
– Ты рассказывала маме?
– А ей и не надо было рассказывать, она все видела и принимала за чистую монету. Мама – она не плохая, скорее наивная. Из серии «прелесть какая дурочка».
– Но простить ты ее не можешь? – уточняет он аккуратно, словно боится, что я замкнусь и перестану рассказывать.
Но мне сейчас и самой необходимо выговориться.
– Не могу… Я ей говорила, что он меня пугает, а она отмахивалась. Не верила, но это… Это не преступление. Хотя я боялась его настолько, что обрезала волосы, которыми он так сильно восхищался. Это меня и спасло. Когда он меня похитил, не заметил этого. Они были забраны. Он распустил и понял, что кукла ущербная. У красивой куклы волосы должны быть длинные и ровные, а не чуть ниже плеч, обрезанные лесенкой… – Я усмехаюсь. – До сих пор помню тот момент как свою самую большую победу.
– Он что-то сделал тебе за это?
– Нет… Но, думаю, тогда его психическое отклонение обрело новые грани. Он осознал, что, прежде чем убить, куклой можно какое-то время играть, и это тоже интересно. Не представляю, что было бы, если бы ему в голову не пришла эта идея. Он бы убил меня и выкинул, как брак? Отпустил? Маловероятно. Просто держал взаперти? Не знаю. Раньше загонялась этим вопросом, но потом поняла, что не хочу знать.
– А что мама? – Дар мягко возвращает наш разговор в привычное русло. – Ты сказала, что не верить тебе – это не преступление. А что тогда преступление?
Глава 3
Задумчиво смотрю в пустой бокал, собираясь с мыслями, а Дар подливает еще. Кажется, мне уже многовато. Пора переходить на чай, но сначала надо дорассказать. Так получилось, что об этом я никогда и никому не говорила. Шэх знает, но он просто присутствовал в тот период в моей жизни. Он видел, что происходит, видел, на кого я похожа после двух лет заточения. Ему не нужны были слова.
– Когда я попала к тому человеку… он держал меня в доме напротив того, где мы жили с мамой. Нужно было просто перейти через дорогу! И заглянуть в подвал.
– В той квартире, где на окне стояла кукла?
– Не совсем. У него под квартирой было еще несколько помещений – хорошо укрепленный, звукоизолированный бункер. Его никто так и не нашел. И я считаю, в этом есть вина моей собственной матери.
– Почему? Она что-то знала?
– Нет, не знала. Не хотела знать. Он продолжал ходить к ней, потом переехал. Я каждый день ждала смерти, а моя мать спала с маньяком и вышла за него замуж. Она знала, как я его боюсь. Она знала, я не раз делилась своими переживаниями. Я пропала, но она ни слова не сказала магследователям. Даже потеряв меня, она защищала его и верила до последнего. Ей нужно было просто немного усомниться в нем и предположить, что мои слова были не детской глупостью. И меня бы могли найти. Даже когда я сбежала и сильно поранилась, потому что он почти меня догнал и пришлось прыгать с крыши. Она и тогда сказала, что я придумываю.
Если бы можно было просто продолжить жить дальше, сделав вид, будто ничего страшного не произошло, она бы это сделала. Но ее муж пускал слюни в камере, а я вернулась после двухлетнего отсутствия. Не могла ходить, плохо соображала, не верила в то, что все закончилось, – это нельзя было скрыть от магследователей. И когда она поняла, что именно я сделала, чтобы спастись, она… испугалась не его, а меня. Я не могу простить ей этого. Не могу простить, что тогда она проводила больше времени не у моей постели, а у его.
– Она не навещала тебя?
– Навещала. Возможно, я эгоистка. Но я не могу простить то, что она навещала и его. Дар, она продолжала любить его до самой смерти. И рассчитывала, что я пойму и приму ее выбор. Не знаю, как можно? Я не поняла, не приняла и не хотела играть в немного несчастную семью, Глава которой из-за трагической случайности оказался в психушке. Мне кажется, она реально ждала, что я буду на выходных возить с ней кексы тому, кто превратил два года моей жизни в ад. Когда она сказала мне: «Ты-то жива и почти здорова (я тогда была в экзоскелете), а он уже заплатил и теперь нуждается в любви», я не стала спорить. Просто собрала вещи и уехала к шэху. Он оформил опекунство.
