– Чего кривишься, боярин? Перевязать? – спросил Жук.
– Попортили, чёртовы кочерыжки. И кольчугу, и кафтан.
– До чего же ты скареда, боярин, – рассмеялся воевода, – тебе какая разница: одёжа уже не твоя, а того косоглазого, что будет твой труп грабить.
– Ладно раньше времени каркать, – сказал Дмитрий.
Хотя понятно было – не выстоять.
– Урусут, сдавайся! – крикнули снизу, будто подслушав мрачные мысли князя.
Хорь-Хаим поднялся. Встал, подбоченясь, и крикнул:
– Вы чего пристали, чтоб вашего папу осёл полюбил? Вам что, немытым, степи мало? Сидели, кушали, никого не трогали – так нет, надо было наскочить, испортить приличным людям настроение, устроить тарарам и хипеж. Езжайте своей дорогой, а мы таки поедем своей, и ваша мама не будет плакать. Ну что ты там замолчал, будто вспомнил про маму и неприлично возбудился? Чёрт…
Хаим едва успел присесть: над головой просвистела стрела.
– Я таки не понимаю, как они ухитряются так хорошо стрелять, если всё время прижмурившись? Ладно, шутки шутками, но если меня тут убьют, то Хася мне устроит «ле гран скандаль», как говорят в Солдайе генуэзцы. Чего делать будем, князь?
– Помирать нам никак нельзя, – ответил Дмитрий, – пока Анастасию не спасём – никак. Думаю, до рассвета они больше не сунутся. Уходить будем, как стемнеет. С той стороны холма, что у реки, спустимся.
– Не выйдет, – покачал головой Жук, – я смотрел: там обрыв сажени четыре, а река мелкая, побьёмся. И лошадей покалечим, а пешими от верховых не уйти.
– Прорываться надо, – предложил Хорь, – силой.
– Не получится силой, – возразил Анри, – их осталось не менее трёх дюжин. Здесь, на холме, мы в выгодном положении, а на ровном месте они просто задавят нас числом.
– Неужто боишься, Анрюха?
– Ты прекрасно осведомлён, брат мой, что я боюсь лишь бесчестья. Но Дмитрий прав: мы не можем позволить себя убить, не выручив его супругу.
– Надо как-то их отвлечь, – задумчиво сказал Ярилов, – против такой толпы вшестером мы… Кстати! А где этот ваш Барсук? Как бой начался – я его и не видел.
Хорь и Анри переглянулись.
– Неужто сбежал?
Барсук появился неожиданно, будто из-под земли выбрался. Буркнул:
– Ну, чего шумите? Давно бы сбежал, коли было куда. Я эти ваши средневековые развлечения с сабельками терпеть ненавижу, не для того здесь.
Жук глянул на удивлённых товарищей и начал:
– Слышь, а ты странный…
– Какой есть, – перебил Барсук, не давая развить тему. – Дмитрий, у меня к тебе дело.
Отвёл князя в сторону:
– Ты сказал, монголов надо отвлечь? Я могу помочь.
– Каким образом?
– Прежде мне надо кое в чём убедиться. Твой дед был профессором истории в Питере?
– Да. Откуда ты… – Ярилов чуть не задохнулся от неожиданности.
– Потом, всё потом, – изуродованное лицо исказила гримаса; Дмитрий не сразу понял, что Барсук улыбается.
– Теперь по делу: помнишь, что такое «эрэсзэгэ “Заря”»?
– Ручная светозвуковая граната… Стоп. Кто ты такой?
– Говорю же – потом. У меня есть пара подобных штуковин. Брошу – отвлеку внимание караула, а вы уходите.
– А ты?
– За меня не переживай. Я тебя сам найду. Давай, полководец, готовь прорыв. И береги себя, ты мне живой нужен. У меня на тебя виды.
Барсук протянул ладонь. Дмитрий посмотрел в жуткое лицо, подавил отвращение и пожал руку.
– Успехов, князь.
– И тебе. Кем бы ты ни был.
* * *
Огромное пространство между Хвалынским морем, Итилем и Джаишем (башкиры называют эту реку Уралом) кипело, словно гигантский котёл: Великая Степь вновь породила несокрушимые орды, и не было избавления от пришельцев.
Горели кочевья саксинов, огузов и иных кыпчакских народов; перепуганные курени бросали скот и бежали на запад, мечтая спасти хотя бы свои жизни. Тех, кто пытался сражаться за родную землю, монгольская волна смывала, не замечая.
Были и те, кто без боя сдавался захватчикам, понимая бессмысленность сопротивления: беки и даже ханы ползли навстречу запылённым всадникам на коленях, надев на шею аркан в знак покорности. За эту верёвку их и притаскивали в ставку Субэдэя, где ждала одна награда – меч нукера, отрубающий голову с одного удара. Рядовых же кочевников благосклонно принимали в войско, распределяя по десяткам из проверенных бойцов – перевоспитывать.
Он вернулся: воплощение бога смерти, медноголовый пёс Чингисхана, великий полководец во главе железных туменов. В руке его – сверкающий меч возмездия, в сердце – холодное пламя мести.
Где степные акыны, которые сочиняли похабные песни про позор Субэдэя в Бараньей битве? Их синие отрубленные головы торчат на кольях, показывая вывалившиеся языки перекрёсткам дорог. Мухи теперь поют вместо них, жужжа над гниющей требухой, и могильные черви – их слушатели.
Ветер с востока уважительно гладит пять конских хвостов на бунчуке великого орхона Субэдэя, играет с шёлковым пологом богатого личного шатра. Там ждёт юная китайская принцесса, подарок темнику от нового великого хана: набелённые щёчки, крохотные ступни, нежное тело, алые губы, обещающие так много.
Зачем старому полководцу девка? Лучше бы великий хан дал ещё один тумен…
Принцесса не дождётся объятий. Этой ночью опять обречена скучать: Субэдэй собирает тысячников на совет. Первым будет говорить темник Кукдай, правая рука и ученик полководца. Молодой, толковый, всё верно излагает: сначала надо покорить кыпчаков в междуречье Итиля и Урала, потом разобраться с башкирами, уже после взяться за Булгарское царство. И только тогда, обеспечив тылы и надёжную связь с Каракорумом, идти на Русь. Может быть, через год…
Всегда невозмутимый Субэдэй вдруг вскакивает, выкрикивая гневные, несправедливые слова:
– Эти речи под стать сонной черепахе, но не стремительному беркуту. «Сначала это, потом то, через год». Наши враги передохнут от старости, ожидая: когда же туменбаши Кукдай соблаговолит победить нас? Там, за Итилем, за булгарскими землями, в сырых лесах, прячется шакал, которого глупцы обозвали Солнечным Багатуром. И мы должны найти его. Перевернуть Вселенную вверх дном, вытряхнуть, словно старый мешок из-под сгнившей муки – и найти!
Кукдай пришёл в себя. Спросил почтительно:
– И когда ты хочешь это сделать, дарга?
– Как можно скорее. Их земля – это не привольная степь, это леса и болота. Когда замёрзнут реки, они превратятся в надёжные дороги.
– Но холода совсем скоро, Субэдэй-багатур. Каких-то три месяца.
– Зима близко, – согласился темник. И повторил: – Зима близко. И пощады не будет.
* * *
Позади тоскливое ожидание предрассветного часа быка, когда лошади ложатся на землю, а часовым так сладко спится.
Осторожный спуск по крутой тропе, кони на поводу с обмотанными тряпками копытами и стянутыми мордами. Дрожь при шуршании камешков под ногами и вслушивание в темноту, едва разгоняемую цепочкой караульных костров… Ожидание.
Потом – две ослепительные вспышки подряд и жуткий грохот, от которых заложило уши, а в глазах долго ещё плавали сверкающие пятна. В седло – и вперёд; внезапно выросший перед конём ошалевший монгол, закрывающий ладонями лицо, удар мечом наугад – и ходу, ходу!
Бешеный галоп, ощущение полёта: неужели ушли?
И мороз понимания: не ушли. Вопли за спиной, топот копыт, свист стрел. От этих не уйдёшь: они годами тренировались загонять стада сайгаков на ханской охоте.
Развернулись цепью, охватывают с боков, не давая свернуть в неприметный овраг. Всё ближе и ближе. Вот уже первые стрелы засвистели.
Дмитрий нещадно нахлёстывал коня, умоляя:
– Давай, родимый, прибавь!
Кыпчакский жеребец распластался над степью, превратился в птицу, вырвался вперёд. Но не Кояш. Нет, не Кояш…
Серело небо, предвкушая рассвет; таяли последние звёзды, и вместе с ними таяла надежда. А ведь лес – вот он, совсем недалеко. Вдруг там застава рязанцев, которой вчера ещё боялись и не хотели, а сегодня: лишь бы была! Лишь бы выручили ребята. Потом разберёмся, отбрешемся, откупимся.
