Элеонора говорит: «Заткнись, Джед Клампетт [154]. Джетро [155] ждёт тебя на парковке, чтобы ты отсосал ему».
Все, кроме Джеда, смеются.
Пока Элеонора устраивает «Вечер Импровизации» [156] для своих дохлых друзей, я снова и снова повторяю демонический напев, держа руку на стекле и позволяя крови течь. В этот раз гортанное демоническое бормотание работает в мою пользу. Пропащие ребята [157] считают, что я жалуюсь.
«Зачем ты, мудак, следишь за мной? Тебя послала Мутти? Мама, в смысле? А Папа знает? Всё, что ей нужно, это надеть наколенники [158], и она может заставить его сделать, что угодно».
Из задней части кинотеатра задул начинающийся как бриз ветер, который мчится с балкона и срывает окружающие мёртвый киноэкран гнилые шторы. Как только ветер набирает силу, Элеонора бросает ломать комедию, а остальные замолкают. Теперь они едва держатся на ногах.
Несмотря на то, что я не могу читать мертвых, как живых, у вампиров всё ещё есть мысли, и я ощущаю Элеонорины. Не могу назвать вам её лотерейные числа или имя её котёнка, но могу уловить образы и ощущения. Она перешла от злости к нервозности и двигается от заноса к испугу. Она недостаточно долго была Таящимся, чтобы встречать на своём пути кого-то, обладающего настоящей силой худу [159], и не может понять, что происходит.
И у неё в голове тоже мамочка, чёрный сгусток гнева и страха. Возможно даже, что Элеонора дала себя укусить, лишь чтобы досадить ей. У неё тоже есть секрет. Она считала, что в конечном счёте он её спасёт, но теперь у неё появились сомнения.
По проходу невидимым кулаком проносится порыв ветра, сбивая с копыт и подбрасывая в воздух все их пять задниц. Элеонора теряет брусок и приземляется сверху на меня. Я чувствую запах страха сквозь её сожжённую кожу. Ветер не стихает, нарастая от урагана «Катрина» до выхлопа космического челнока.
Элеонора изо всех сил отталкивается от меня.
— Это он! Он это делает! — кричит она. — Что нам делать?
Джед Клампетт отрывает задницу от пола и ползёт ко мне, в качестве опоры используя спинки сидений. Я изменил заклинание, но он этого ещё не заметил.
Ветер с аэродинамической трубы меняется на крутящийся смерч. Я с трудом поднимаюсь на колени и сбрасываю кожаную куртку. Смерч отрывает от пола ковёр, подбрасывая в воздух целое облако битого стекла. Осколки кружат вокруг нас миллионом сверкающих бритвенных лезвий, что лишь раздражает Элеонору и её друзей. Они отмахиваются от стекла, словно от мух. Каждый из сотни их порезов заживает быстрее, чем наносится следующая сотня. Но и мне тоже достаются порезы. И вот несколько секунд спустя я уже фонтан у отеля «Белладжио», а всё это битое стекло исполняет синхронное плавание у меня в крови.
Когда я начинаю истекать кровью, кружащийся воздух становится розовым, что Джед и его подружка находят чертовски истеричным. Они высовывают языки и ловят капли моей крови, как дети снежинки. Спустя десять секунд оба уже кричат и раздирают ногтями себе горло. Затем это начинают ощущать и остальные трое. Они пытаются бежать, но ветер и стекло повсюду. Здесь теперь один большой кухонный комбайн, распыляющий мою испорченную кровь им в глотки и на миллионы ран.
Элеонора уже выглядит как чикен макнаггетс, так что трудно сказать, что происходит с ней, но остальные начинают шипеть и светиться изнутри, словно на спор проглотили аварийные дорожные факелы. Вот что происходит с вампирами настолько тупыми, чтобы напиться ангельской крови.
Через некоторое время они затихли, а затем быстро и жарко сгорели. Людской вариант флэш-бумаги [160]. Они несколько секунд шипят, и ужариваются до мелкого серого пепла. Я рычу конец заклинания, и воздух успокаивается. Все вампиры, кроме Элеоноры, мертвы. Во время смерча она сидела на корточках и держалась за меня. Моё тело в достаточной мере преграждало путь ветру, чтобы она смогла выжить. Но с трудом. Она шевелит потрескавшимися губами, словно пытается что-то сказать. Я подношу поближе ухо.
— Когда увидишь Мутти, передай ей, что мне жаль. Я сделала то, что сделала, лишь чтобы напугать её, как она иногда пугает меня и Папу.
Когда тебя нанимают убить кого-то, последнее, чего ты хочешь, это чтобы тебе пришлось отпускать им грехи. Вы хотите, чтобы они умерли быстро, а не лежали, прося вас побыть психотерапевтом. Хуже того, вы не хотите слышать ничего такого, что могло бы заставить вас чувствовать к ним жалость. Мне не нужны материнской травмы Элеоноры. Она такое же чудовище, как и я; но я хочу, чтобы она была мёртвым чудовищем, как и её друзья. Она отпускает мою ногу и делает вздох «скажи спокойной ночи, Грейси» [161]. Пару минут назад я хотел насадить её на вертел, и пока она будет гореть, жарить на ней маршмэллоу [162]. Теперь я закрываю рукой ей глаза и достаю чёрный нож.
— Не шевелись.
Я вонзаю лезвие ей между рёбер. Один чистый, хирургический, безболезненный укол прямо в сердце. Элеонора замирает, ярко вспыхивает и обращается в прах. Мёртвая девочка наконец-то мертва.
Я оглядываюсь вокруг, быстро составляя мысленную карту тел и проверяя, что мы всё ещё одни. Я слышу голоса снаружи. Теперь, когда ветер стих, какой-нибудь любопытный гражданский скоро сунет сюда нос. Мне нужно работать быстро.
Одежда Элеоноры практически исчезла, но я быстро обыскиваю её. На ней наполовину вплавившийся в её почерневшую грудь золотой медальон. С её пальцев упала пара колец со стразами, так что я забрал их. В карманах нет денег, зато есть плоская металлическая штуковина размером с пряжку ремня для родео. Одна сторона чистая. На другой — рычащий демон в окружении жуткого чудовищного алфавита. Хлам. Готские побрякушки. Ещё одна проблема с малютками Лугоши [163]. Друзья Элеоноры являлись безмозглыми беспризорниками, а она недостаточно долго была вампиром, чтобы какие-нибудь образованные кровососы подсказали ей, кем она являлась на самом деле. Смерть в стильных сапожках. Дьявольская восьмицилиндровая кукла, которая может взорваться, как крылатая ракета и укусить, как бронебойная акула. Глупенькая бестолковая малышка. Возможно, если бы она не разозлила того, кто вынудил Золотую Стражу объявить охоту, у неё было бы достаточно времени, чтобы выяснить это.
Доброй ночи, Элеонора. Уверен, что Мутти прощает тебя, и может даже скучает по тебе. Пока не узнает, чем ты занималась эти последние несколько недель. От меня она точно этого не узнает.
Я ещё раз бросаю взгляд на пряжку от ремня вурдалака. Она тяжёлая, как металлическая, но края со сколами, как у старого фарфорового блюдца. Даже самый тупой скупщик краденного в Лос-Анджелесе не дал бы за неё и десяти центов. Я швыряю её в темноту вместе с остальным хламом и принимаюсь за друзей Элеоноры, обшаривая их карманы, сумки и рюкзаки. Это не Таящиеся из Беверли-Хиллз [164], а лишь кучка попрошаек из Даунтауна [165], так что мне точно не светят королевские драгоценности. И всё же, сейчас туристический сезон, так что здесь примерно три сотни наличными, которые не сгорели, когда они обратились в пепел. Несколько косяков, корешков билетов в кино, ключи от машины, презервативы и ювелирные изделия для Элеоноры. Я выбрасываю всё, кроме драгоценностей и наличных. Грабить покойников может показаться жестоким, но это барахло им больше не требуется, а Стража не оплачивает сверхурочные. Кроме того, убивать монстров — моя основная работа. Вот как я на это смотрю — я ворую у мёртвых, как обычные люди прихватывают стикеры для заметок [166] по дороге из офиса.
