– Да, – согласился Бату, – поймать булгар в чистом поле – половина победы, учитывая двойное превосходство в силах.
– Слишком хорошее место для прорыва, – недоверчиво сказал Субэдэй, – почему за полтора года войны булгары не закрыли его?
– Мне скажи спасибо, орхон, – усмехнулся булгарин, – собака-урусут отстранил меня от командования тысячей и отправил с заданием, недостойным потомка первых визирей царей Булгара: я должен был проехать вдоль рубежей и найти слабые места. Вот я и исполнил приказание.
Предатель захихикал.
– Да! Точно исполнил приказание и обнаружил слабое место, дыру. Но сообщил о ней не выскочке-кряшену, а вам.
– И будешь вознаграждён, – подхватил хан, – какую ты хочешь награду?
– Голову урусута, – быстро сказал перебежчик, – которую я отрублю с превеликим наслаждением вот этой самой рукой!
Субэдэй вздрогнул. Возразил:
– Не спеши. Сначала надо его поймать, а там решим, кто будет казнить Иджима.
– Только не подеритесь за эту награду, – рассмеялся Бату, – в крайнем случае, бросите жребий.
Нукер подошёл, поклонился:
– Вернулся лазутчик из булгарского лагеря.
– Зови.
Забрызганный по уши весенней грязью багатур сообщил:
– Всё булгарское войско на обычной стоянке. Я неслышной мышью подобрался к самым караульным постам. Всю ночь там горели костры – тысяча, не меньше.
– Костры разжечь – дело нехитрое. Внутрь пробирался? – строго спросил Субэдэй.
– Нет, дарга, – честно ответил лазутчик, – это невозможно: вокруг посты, и становище окружёно насыпью с частоколом. Светились огни и доносилось ржание многих коней. Они там, где ещё им быть? Так думаю.
Темник схватил багатура за шиворот, зашипел:
– Думать – не твоя забота, боец. Надо было убедиться…
– Отпусти его, темник, – вступился хан, – ты излишне строг. Иди, храбрец, отдыхай, тебя ждёт награда. Ну что же, всё ясно. Приказываю: выступить немедленно.
– Отлично! – воскликнул булгарский предатель и рухнул на колени. – Преклоняюсь перед настоящим властителем, внуком Великого.
– Льстец, – усмехнулся Бату, – знаешь, как мой дед угощал льстецов? Расплавленным свинцом, залитым в глотку.
И пошёл к своему коню, окружённый свитой.
Побледневшего от такой отповеди булгарина Субэдэй схватил за плечо и тихо произнёс:
– А ты поедешь рядом со мной, говорливый. Если что-то пойдёт не так – я лично начну отрезать от тебя куски поменьше, чтобы ты подольше мучился.
Кивнул двум нукерам:
– Глаз с него не спускать!
Потом подозвал Кукдая:
– Пойдёшь сзади, на расстоянии десяти полётов стрелы. Ни одним шагом ближе! Сигналы те же, что обычно. И не вздумай вступать в бой, пока не получишь приказ от меня лично.
– Я исполню твою волю, орхон, – поклонился темник, – но как же…
– От меня лично! – повторил Субэдэй.
Кукдай кивнул и повторил:
– Я не буду выполнять ничьих приказов, кроме твоих. Я не буду вступать в бой. Даже если небо рухнет мне на голову, а из-под седла полезут демоны ада.
* * *
Чахлый перелесок не был препятствием: лошади передового кошуна бодро шлёпали широкими копытами по весенней грязи. Разведчики прислушивались к пению птиц, внимательно осматривали молодой лес: всё спокойно.
Начальник кошуна выбрасывал щупальца конных десятков в стороны от дороги: багатуры осматривали склоны, но не обнаружили ничего подозрительного – ни свежего кострища, ни чужих следов.
Когда последний всадник кошуна скрылся из глаз, Субэдэй подал сигнал: первый тумен главного войска отправился на булгарский берег. Брызги Сакмары взлетали в воздух, сияя, словно драгоценные камешки; и сияли улыбками воины: наконец-то закончится эта надоевшая война, когда враг утекает между пальцев, как вода, избегая сражения. Сотни шли тройным потоком – ширина низины позволяла.
Спустя два часа Бату оглянулся и сказал недовольно:
– Где второй тумен? Я не вижу его. Еле плетётся, будто едет верхом на баранах, цепляясь гуталами за землю.
Подозвал нукера, велел поторопить Кукдая. Субэдэй промолчал.
А спустя ещё полчаса примчался посыльный от начальника передового отряда: преодолели низину и вышли в степь. Дорога чиста, врага нигде не видно.
– Прекрасно! А ты волновался и не верил, темник, – рассмеялся Бату, – стоило мне приехать – и сразу наступает завершение долгой войны, тянущейся бесконечно, словно кишки из распоротого брюха коровы.
Субэдэй не успел ответить: раздался пронзительный рёв чужого рога, и следом за ним засвистели стрелы.
Монголы растерянно крутились волчком, не понимая, как избежать угрозы: стрелы летели, казалось, со всех сторон, сыпались из потемневшего неба, из-за тонких стволов молодого леса, из кустов, которыми поросли склоны…
Субэдэй встал на стременах: кричал, призывая тысячников атаковать скаты, но его не слышали – всё заглушали вопли багатуров, ржание коней, хрипы умирающих. Нукеры немедленно окружили хана плотным кольцом, подняли маленькие щиты – но и в этом кольце слышались стоны тех, в кого угодила булгарская стрела.
Субэдэй поднял коня на дыбы, бросился вдоль колонны, нещадно хлеща плетью всех, попадавшихся под руку.
– Строиться! Ждать нападения.
Монголы приходили себя: разыскивали свои десятки и сотни, стреляли наугад в ответ на стальную лавину стрел.
Субэдэй вернулся к Бату. Нукеры уже выдрали из седла перебежчика, стянули верёвками локти.
Темник спустился на землю. Подскочил, схватил булгарина за волосы, повернул к себе:
– Ты затащил нас в ловушку! Зачем?! Ты что, не понимал, что обречён?
И ударил рукоятью сабли прямо в усмехающееся лицо.
Булгарин выплюнул обломок зуба. Расхохотался, разбрызгивая кровь из разбитых губ.
– Дурак ты, темник! Никогда не победить тебе Булгар. Потому что мы любим его. Потому что каждый готов стать шахидом ради Отечества. Потому что у нас есть Иджим-бек, да дарует ему Всевышний долгие годы и новые победы!
– Ты умрёшь.
– Прекрасно! И увижусь, наконец, с женой и детьми, которых убили твои звери, когда взяли Саксин. Скажи, что тебе сделали младенцы? Кто дал право твоим ублюдкам убивать и насиловать? Я был на пепелище и нашёл жену, приколотую четырьмя ножами к полу прямо сквозь тело. Растянутую, как овечья шкура для просушки, чтобы твоим нелюдям было удобнее развлекаться. Я предстану перед Аллахом не с пустыми руками: тысячи твоих бойцов отправятся в вечное пламя Джаханнама ещё до заката, а ты следом…
Субэдэй ударил саблей; ещё раз и ещё, пока голова булгарина не исчезла. Нукеры морщились и отворачивались, забрызганные окровавленными ошмётками.
– Жаль, что ты не дал ему договорить. Это было любопытно, – заметил Бату.
Вновь заревели булгарские рога.
– Сейчас станет ещё любопытнее, хан, – ответил запыхавшийся темник.
На восточном склоне, более низком, сверкнула сталью стена ак-булюка: тысячи скакавших плотно, стремя в стремя, бахадиров. Набирая скорость, врезались в нестройные монгольские ряды внешней колонны, опрокинули копейным ударом. Засверкали сабли, падающие из неба подобно молниям возмездия.
Субэдэй повернулся к нукеру:
– Сигнал! Сигнал Кукдаю, сын черепахи.
Нукер откинулся в седле, лёг на круп коня и выпустил в зенит две стрелы подряд с белой и красной шёлковыми лентами – личный шифр Субэдэя.
– Все назад, к реке! – проревел темник.
Личная охрана Бату сообразила первой: подсадили хана в седло, рванули на юг, к спасительному броду через Сакмару.
Субэдэй отдал последние распоряжения и поскакал следом. За его спиной началась резня: сгрудившиеся монголы отступали под натиском булгарских латников, поддаваясь, как гнилое мясо под ножом мясника. Кто-то пытался прорваться на противоположный, более крутой склон низины, но там лес был гуще, а из-за деревьев без промаха били луки спешенной башкирской конницы.
Кукдай пришёл вовремя: его тумен ударил булгар во фланг, смял, не дал закончить разгром. Ак-булюк бросил избиение первого тумена и попытался развернуться навстречу внезапному нападению, однако теперь поросшая перелеском низина была против него, мешая перестроить фронт.
