Стоящий позади хана высокий рыжеволосый юртчи промолчал; а распалённый схваткой Субэдэй-багатур поднял меч и сказал:
– Сейчас посмотрим, сколько здесь Солнечных Багатуров, или это лишь глупая сказка для утешения неудачников.
Пленного подняли. Содрали золотой плащ, сняли с головы позолоченный шлем: показалось перемазанное кровью и копотью лицо кыпчака.
– Самозванец, – усмехнулся Бату, – убейте его.
– Подождите! – крикнул юртчи. – Это лучший сардар эмира. Я поговорю с ним.
– Попробуй, – разрешил хан.
Дмитрий шагнул вперёд, посмотрел в грязное лицо друга. Тихо произнёс:
– Ну здравствуй, брат.
– А я не верил, – усмехнулся Азамат, – побил даже одного, когда тот заявил, что наша надежда, храбрый Иджим-бек, предал Булгар и сбежал к монголам. Искали тебя везде, мечтая найти живым – чтобы обнять, раненым – чтобы вылечить, мёртвым – чтобы оплакать и похоронить с воинскими почестями. А ты, оказывается, теперь при татарском обозе. Догрызаешь объедки, которыми пренебрёг даже старая собака Субэдэй.
– Я узнал тебя, – вмешался темник, – ты был нукером у моего друга Джэбэ, а потом командовал кыпчаками. И предал нас в Бараньей битве, дерьмо шакала. Сам, своими руками тебя…
Шагнул вперёд, поднимая меч. Бату-хан остановил:
– Подожди, орхон. Это всё очень любопытно.
Дмитрий сказал:
– Брат, я объясню. У меня не было выхода…
– Выход есть всегда, – перебил сардар, – ворота вашего рая, которые охраняет бородатый ключарь – один из них. Умереть честно – единственно верный выбор воина. Но ты перепутал выход с вонючей дырой в отхожем месте. Что же, это было ясно давно. С тех пор, когда ты начал спать с женой лучшего друга.
– Ты догадался…
– Хотя и говорят, что муж остаётся в неведении, даже когда начинает цепляться рогами за притолоку, я знал про измену всегда. Достаточно было увидеть ваши покрасневшие рожи, когда вы оказывались вдруг в одном помещении. Но я любил вас обоих и терпел. Что ты знаешь о позоре, монгольская шавка? Что ты знаешь о верности? Кому я это говорю…
– Прости меня, брат.
– Прекрати называть меня братом! – закричал Азамат. – Я проклинаю то мгновение, когда поклялся в вечной дружбе. Моя кровь, перемешанная с твоей, теперь отравлена и жжёт изнутри, как жидкое дерьмо шайтана. Поскорее бы мне отрубили голову, чтобы жидкость вытекла наконец и не поганила моё тело. Хорошо, что Айназа умерла, так и не узнав, какое ничтожество она любила.
– Умерла?
– Да. Погибла на стене цитадели с луком в руках, как и многие женщины Биляра. Они-то знают о гордости и чести, в отличие от тебя.
– Азамат…
– Заткнись. Надоел. Подумай лучше, нужен ли твоим сыновьям отец-предатель.
Азамат шагнул к Батыю, и мгновенно в его грудь упёрся меч нукера. Сказал:
– Хан, я слышал о тебе, как о мудром правителе, который способен оценить хорошего противника. Я был хорошим врагом для тебя?
– Отличным, – кивнул Бату.
– Тогда ты исполнишь мою просьбу?
– Говори, сардар. Проси, что хочешь: жизнь, свободу, коня. А лучше – место рядом со мной. Мне нужны такие бойцы, и если ты…
– Нет, – невежливо перебил кыпчак, – я прошу об одном: вели убить меня прямо сейчас. Я не могу смотреть, как горит покорённый Биляр, и я не хочу находиться в одном мире с этой рыжеволосой шлюхой: её вонь невыносима. Убейте меня!
Бату посмотрел в пылающие чёрным огнём глаза сардара. Кивнул.
Нукер умело ударил в сердце: Азамат умер быстро и без мучений.
Бату наклонился. Поднял золотой плащ, перемазанный кровью кыпчака, протянул Дмитрию:
– Он твой. С этого мгновения носи его, не снимая.
– Нет, – отшатнулся Ярилов.
– Да, – холодно улыбнулся Бату, – привыкай: в моём улусе приказы исполняются беспрекословно. Носи его, чтобы все знали: Солнечный Багатур – в наших рядах. И чтобы Субэдэй не слишком задирал нос, видя перед собой напоминание о его поражениях.
Бату пошёл, сапогом отодвигая с пути умирающих. Субэдэй положил руку на плечо Ярилову. Тихо сказал:
– Добро пожаловать к нам, Иджим. К тем, кто переступил через себя ради великой цели.
Темник давно ушёл. Стонали раненые, трещали пожары: огонь пожирал остатки столицы погибшего великого царства. Солнце в ужасе скрылось в облаках чёрного дыма, чтобы не видеть, как человек в забрызганном кровью золотом плаще молча стоит над трупом бывшего брата.
1237 г., Восточная Европа
Мелочей не бывает.
У багатура должная быть при себе костяная игла и моток крепких ниток, шило и куски кожи – вдруг понадобится ремонт? Два лука и два колчана. Три коня, а лучше – пять. Кожаный панцирь, прикрывающий грудь, и железный шлем. Кожаный мешок для пожитков; его можно надуть и пересечь реку, держась за гриву коня. Аркан и котелок нужны тебе, боец, не меньше, чем топор и нож. Некоторые щеголяют с трофейными мечами и саблями, но это – баловство; впрочем, воины Империи из кыпчаков и аланов, туркменов и чжурчженей умело пользуются этим оружием.
Если поход долог, то багатуру не нужна юрта: небо ему крышей, седло – постелью; можно спать на ходу, верхом на неутомимом коне, а ветер споёт колыбельную.
Если нет времени на охоту, то верный скакун и здесь выручит: надрежь жилу на шее и выпей немного горячей крови: это поддержит силы. Если нет времени на привал и костёр, то нарежь сырое мясо полосками и положи под седло: за день скачки оно размягчится и пропитается солёным лошадиным потом.
Если едущий впереди тебя обронил вещь, то немедленно подними её и верни товарищу: он выручит тебя в другой раз, а за пренебрежение к беде соратника тебя выпорет палкой десятник. Иглу потерял или забыл моток верёвки – тоже получишь положенные десять ударов. А оскорбишь муллу или бородатого папаза, жреца любой религии, то тут палкой не обойдётся: голову тебе с плеч, багатур. Или ограбишь кого-нибудь до того, как разрешат начальники: грабёж – это тоже искусство, и нельзя творить его как вздумается.
В этом великая мудрость Ясы: не рассуждай, боец. Делай, что прикажут, боец. Пусть думают сотник, и тысячник, и твой темник: они достигли вершин, пройдя тысячи огненных вёрст и не раз победив в бою. Они ведут отряды, каждый – своим путём, по заранее разведанному маршруту, указанному умниками-юртчи. А те опросили сотни купцов, отправили десятки лазутчиков, ночи корпели над картами и записями, чтобы наметить: здесь – переправа, здесь – водопой, а тут – привал после стремительного похода и место сбора тумена перед тем, как напасть на город.
Враг обречён. Мечется он, растерянный, не понимая: откуда ждать удара? Заперся в крепости? Заслон обложит и будет дожидаться запряжённых десятками быков тяжёлых повозок, в которых – детали грозных метательных машин и дремлющие китайские инженеры. А остальное монгольское войско понесётся дальше, громить суетящиеся в неведении разрозненные отряды.
Оглянись вокруг, враг: в твоих рядах – монгольские лазутчики. Они всё прознают, все посчитают и сообщат юртчи. Будут нашёптывать соседскому князю: да ну, не надо помогать, всё само рассосётся, пограбят да вернутся в своё Дикое Поле. А сосед и рад твоей беде, твоему поражению, не понимая: он – следующий!
А когда начнётся бой – лазутчики будут метаться и кричать, сея панику:
– Погибель наша пришла, братцы! Спасайся, кто может, православные!
И побегут первыми, увлекая за собой остальных.
И выхода – нет. Нет спасения.
Двенадцать туменов отдохнули после трудной булгарской войны, откормили коней. Дождались, когда замёрзнут реки, превратившись в надёжные дороги, чтобы не блуждать в русских чащобах и коварных топях.
И обрушились на Русь.
Декабрь 1237 г., город Рязань
Четыре дня идёт непрерывный обстрел. Четыре ночи не спят рязанцы на стенах, ожидая штурма, прячась от монгольских луков, изредка стреляя в ответ, не давая слишком близко подобраться. Монголы, как всегда, меняют лучников, давая им отдохнуть; осаждённых, как всегда, подменить некому. Дремлют прямо на постах, плавают в полубреду, и уже не понимают: это сон? Или в действительности стучат топоры, растут на глазах невиданные китайские механизмы, которые погубят город? Один гридень заснул от усталости, свалился в котёл с кипятком, сварился заживо…
