— Ты почему такой печальный, Муля? — с удивлением в голосе шепнула мне Злая Фуфа, когда вытащила меня танцевать, опередив Любочку, которая как раз намылилась продолжить разговор в танце.
— Проблемы, — не стал лукавить и изворачиваться я.
— Излагай, — велела она.
Я изложил.
— И где эта папка? — спросила она.
— В архиве, — буркнул я, — и как туда влезть, как её изъять, я не представляю.
— А зачем тебе эта папка? — спросила Злая Фуфа.
— Как зачем⁈ — от возмущения я чуть не сбился с такта и не наступил ей на ногу.
— Осторожнее, Муля, — хихикнула она, явно наслаждаясь мом замешательством, — эти туфли знаешь, сколько стоят⁈ И тем более, они не мои. Я их на этот вечер одолжила.
— Не смешно! — надулся я.
— Да ладно, не злись, — примирительно сказала Злая Фуфа и добавила, — я сейчас столь счастлива, что веду себя как пятиклассница.
Я промолчал.
— Муля, я тебе намекаю, что незачем проникать в архив искать там папку и уничтожать её, — повторила Раневская, — проще уничтожить сам архив! Тем более, что ты сказал, что это почти сарай у завода… Поэтому потушат его быстро. А что не сгорит, то зальют. И твою папку никто никогда не найдёт!
От неожиданности я остолбенел в буквальном смысле этого слова. И остановился. На нас чуть не налетели другие пары, хорошо, что она вовремя выдернула меня оттуда.
— Так что не тяни, — сказала она и кивнула на группу, где кучковались все эти товарище во главе с Тельняшевым. — Иди и сожги этот архив! Ты сам говорил, что там просто сарай.
— Прямо сейчас? — я посмотрел на тонкий батист белой рубашки, лацкан которой выглядывал у меня из-под фрака.
— Конечно! — уверенно кивнула она, — именно сейчас. У тебя именно сейчас железное алиби. Ты на таком приёме. Тебя видели, по крайней мере, человек двадцать или тридцать. Причём, каких человек!
Она хохотнула с довольным видом.
Не буду подробно рассказывать, как Фаина Георгиевна вывела меня в кабинет, как я выбрался через окно из здания, где проходил банкет; как я, оглядываясь и крадучись, дошёл до нужного места; как по дороге слил бензин из стоящего грузовика во дворе в прихваченную из праздничного стола бутылку из-под портвейна — в это время люди ещё бросали машины спокойно, даже оставляя иногда ключи в замке зажигания. Как я швырнул эту бутылку с горючим и бросил спичку; как занялся этот сарай — он действительно был с деревянными перекрытиями, трухлявыми и старыми от времени, — так что полыхнуло так, что ужас. Я торопливо отскочил в сторону и посмотрел, что да, действительно, весь сарай загорелся. Ждать окончательного финала я не стал; когда вдалеке, на заводской проходной, послышались крики: «Пожар, пожар!», я развернулся и побежал.
Обратно прилетел к зданию за каких-то пару минут (или мне так показалось), еле-еле перелез обратно через окно, обдирая руки, и попал в ту комнату, куда Фаина Георгиевна меня увела от гостей — якобы «поговорить» надо было.
— Долго ты, — укоризненно покачала головой она. — Тут уже Любочка с Верой прорывались пару раз, подозревая меня в чём угодно. Но я мужественно держу оборону!
Она радостно хихикнула, глаза её искрились. Я понял, что она имеет в виду, и покраснел.
— Ну, как всё прошло? — спросила она.
— Отлично, — сказал я.
— От тебя воняет бензином, — озабоченно сказала Фаина Георгиевна и покачала головой.
— Что делать?
— Как что делать? — она схватила меня за руку и посмотрела, — Та-а-ак… Кажется, капля попала на рукав рубашки. Осторожно, снимай пиджак. Только очень осторожно! Давай я помогу, чтобы не попало на пиджак… вооот так!
— И как же я теперь буду без рубашки? — удивился я.
— Ничего страшного.
Она ловко оторвала кусок рукава от моей рубашки. Я надел обратно пиджак, и всё теперь было нормально. Испачканный рукав же она скрутила и затолкала себе в сумочку.
— Вот и всё, — сказала она. — Никто, ничего не понял. И больше улик нету. Главное теперь — не забыть уничтожить этот рукав.
Дальше мы продолжали веселиться, провожаемые задумчивыми взглядами. Любочки и Веры, а также Тамара Захаровны (да и все остальные смотрели на нас эдак, и шушукались). Но Фаину Георгиевну, казалось, это только ещё больше забавляло. Когда объявили следующий танец, я опять пригласил её, чтобы рассказать, как полыхнуло. Мы кружились в танце, и я с огромным облегчением от скинутого груза рассказывал, рассказывал, а она громко хохотала.
— И посмотрите, Фаина Георгиевна, как на нас все ваши подружки смотрят, — не выдержал я и тоже рассмеялся.
— О-о-о-о, они завтра будут смотреть ещё с большим удивлением! — засмеялась она.
— Почему? — удивился я.
— Да я завтра всем объявлю, что замуж выхожу, Муля, — сказала она. — Сегодняшнее наше с тобой приключение, которое они восприняли столь превратно, и завтрашняя новость, конечно, полностью уничтожат в их воображении мой образ как порядочной женщины.
— То есть как — выходите замуж? — Я настолько удивился, что даже слов не было. — А как же… эммм… за кого? За Котикова?
— Да нет, конечно, — скривилась Фаина Георгиевна и хмыкнула. — За Нановича!
Я так удивился, что чуть не сел на пол прямо посреди танцпола.
— Как за Нановича? Да он же на вас… на десять… или сколько там лет младше!
Фаина Георгиевна рассмеялась и сказала, важно задрав нос:
— Разве возраст такой любви помеха?
Я был столь ошеломлён, что у меня даже слов не было.
— Да ладно, Муля, шучу я, шучу, — засмеялась она. — Конечно же, за Котикова! Буду теперь львицей!
Глава 25
Был безоблачный солнечный день, но при всём этом ветерок иногда бросался злыми мокрыми колючками.
— Алёша, подними воротник и надень, ты, наконец, перчатки! — в глазах Надежды Петровны вспыхнуло беспокойство, — вот посмотри, какая Анфисочка молодец! И шапочку тёпленькую надела, и варежки.
— Мне не холодно, — заявил Хомустан, точнее Алексей, единокровный брат Мули по отцу.
Павел Григорьевич Адияков, который держал за руку Анфису, вступился за сына:
— Дорогая, он же вполне привычный к северным холодам. Он и не такие температуры выдерживал.
Глаза Надежды Петровны полыхнули негодованием:
— Я не знаю, где и какие он выдерживал холода, но здесь, при мне, — слово «при мне» она выделила яростным голосом, — при мне ребёнок будет и одет, и накормлен! Что ты за отец такой, Адияков!
Павел Григорьевич, который понял, что снова чуть не ступил на скользкую почву, посмотрел на меня умоляющим взглядом.
Я пожал плечами и отвернулся, мол, сами разбирайтесь.
Адияков вздохнул и примирительно сказал:
— Ну что ты сердишься, Надюша? Сейчас Алёшка наденет эти перчатки. Правда, Алёшка?
Тот перечить отцу не посмел, посмотрел на меня обречённым взглядом и натянул перчатки. Анфиса увидела это, засмеялась, и показала ему язык. Алёшка помрачнел и попытался вырвать руку из руки Надежды Петровны.
— Алёшенька, ну что ты дуешься? — заворковала она, — ты же у нас хороший мальчик. Сейчас мы сходим посмотрим кино, которое сделал ваш братик Муля. А потом обязательно зайдём в кафе, и я куплю тебе мороженное… с вишнёвым сиропом…
— А мне? — забеспокоилась Анфиса.
— Тебе — в первую очередь! — пообещала Надежда Петровна, — ты же у нас послушная девочка.
Успокоенная Анфиса согласно кивнула и двинулась дальше, а вот Алёша воспринял эти слова неоднозначно:
— А если я буду всё время ходить в перчатках, ты разрешишь мне завести собаку?
Надежда Петровна страдальчески поморщилась. Торг за право завести собаку в квартире шёл у них уже не первый месяц. Ни одна из сторон не уступала. В ход шли всевозможные военные хитрости: категорический отказ носить перчатки и шарф в холод, запрет на пирожное «картошка», манная каша по утрам, и прочие ужасные вещи. Хитрая Анфиса сразу же приняла сторону Надежды Петровны, а вот Адияков разрывался между женой и сыном. Они пытались втянуть и меня, но я упорно держал нейтралитет.
