Буквально ещё через миг нас разнесла волна людей — к Фаине Георгиевне, Мише, Рине Васильевне бросились высокопоставленные поклонники с поздравлениями и восхищениями, и как-то незаметно оттеснили меня в сторону.
Я так там и стоял в одиночестве, наслаждаясь триумфом наших артистов, и особенно Фаины Георгиевны, пока чей-то взгляд буквально не обжёг меня в спину.
Я повернул голову — так и есть: чуть сбоку сиротливо сгрудились Козляткин, Тамара Захаровна, Тельняшев (причём, Тельняшев-старший), Завадский, Глориозов и ещё пару руководителей из нашего Комитета искусств и директоров театров.
— Товарищ Бубнов! — пролепетал Тельняшев, краснея, — а вы здесь как оказались?
— Как руководитель и разработчик проекта, — важно ответил я, — а вы как?
Но ответить он не успел. Внезапно побледнел и сдулся.
Потому что за спиной раздался тот самый хриплый голос:
— Руководитель и разработчик, значит? Та-а-к во-о-от кто выдумал этот проект… так-так-так… — на меня с интересом уставились пронзительные глаза под кустистыми бровями, — и что скажете… товарищ… товарищ…?
— Бубнов, — подсказал я.
— Точно! — сделал вид, что просто случайно забыл мою фамилию Сталин, — и как вам этот фильм, как руководителю и разработчику?
— Как для первого фильма такого уровня очень даже хорошо, — чётко ответил я, помня по историческим документам, как его раздражает мямление и многословие. — Но если бы продлить такое взаимодействие, думаю, через пару лет Советский союз занял бы мировое лидерство на рынке кинематографии…
— А зачем нам мировое господство на рынке кинематографии? — поморщился он.
— Чтобы сформировать в головах погрязших в буржуазных предрассудках и ошибочных суждениях граждан других стран единственно правильную позицию! — чётко отрапортовал я, — у кого будет этот рычаг — тот легко сможет одержать окончательную победу в идеологической войне! И я уверен, что победителями будем мы!
— Правильно думаете, — чуть усмехнулся в усы Вождь, — продолжайте в том же духе… товарищ Бубнов.
— Слушаюсь продолжать в том же духе! — воскликнул я.
Когда «высокие гости» отбыли, для остальных следующим этапом стал банкет. Организаторы решили совместить обсуждение фильма и застолье. Так сказать, перевести официальное торжество в иную плоскость.
Нам с Фаиной Георгиевной досталось место в конце стола. Нет, её, конечно, поначалу хотели усадить ближе к центру, где собрались все «нужные люди». Но она ни в какую не хотела сидеть далеко от меня (а меня особо к столу и не приглашали).
— Положи мне вон тот салатик! — глубоким грудным голосом велела она мне, — давно я такой не едала!
Я послушно потянулся за тарелкой, когда она шепнула, проказливо хихикнув:
— Ты видел, какое лицо было у Любки?
— Эммм… — пробормотал я, как-то лица я не особо отсматривал.
— Да ты что! — жарко зашептала она мне на ухо, когда я, взяв нужную тарелку, принялся аккуратно накладывать ей на тарелку салат. — Она аж позеленела от злости, бедняжка. Так что, Муля, берегись её! Она так просто этого не простит…
— Ой, Фаина Георгиевна, я уже своё отбоялся, — проворчал я и добавил. — Положить вам маринованных грибочков?
— Муля! Какие могут быть грибочки! — счастливо прошипела Фаина Георгиевна, поправляя тройную нитку жемчуга на шее, которая красиво оттеняла её новое, сшитое специально для такого случая, бархатное платье, — такое событие!
Я усмехнулся. Я торжествовал. Да! Я был доволен, что своей цели я добился.
Где-то на заднем плане мелькнуло лицо Веры Марецкой. Встретившись со мной взглядом, она поджала губы и демонстративно отвернулась.
А когда я вышел со всеми на перекур, случилось ещё одно происшествие, изрядно удивившее меня. Ко мне подошёл Завадский и крепко пожал мою руку:
— Уважаю! — кратко сказал он и я понял, что сейчас он говорит чистую правду, и искренне.
Ну что же, признать победу соперника — это поступок.
Заиграла медленная музыка. Некоторые пары вышли на танцпол.
— Муленька, пригласи даму на танец, — кокетливо улыбнулась мне Любовь Орлова.
И куда мне было деваться? Я пригласил, стараясь не смотреть в сторону её мужа.
Мы вышли в центр площадки и закружились в медленном танце, некоем подобии вальса и «просто потоптаться туда-сюда».
— Как вам приём? — галантно спросил я, чтобы прервать молчание и не выглядеть совсем уже некультурным.
— Шикарно, — проворковала она, блестя лучистыми глазами.
На ней было вечернее платье с открытыми плечами и длинные перчатки из ткани, похожей на люрексовую. Представляю, скольких усилий ей это всё стоило, пока она достала такую ткань.
Дальше танцевали молча. Я силился придумать следующую реплику, а она просто молчала, рассматривая меня таким взглядом, от которого холодок пробегал по спине, и хотелось убежать и спрятаться за спину её мужа. Пусть, дескать, сам разбирается.
— Кто бы подумал, что Фуфа так сыграет, — наконец, нарушила она молчание воркующим голосом.
— Фаина Георгиевна — лучшая актриса всем времён и народов, — сказал я.
По лицу моей спутницы промелькнула тень. Еле уловимая, но она была. Тем не менее, раздувать обиды после моего, по сути, слегка даже хамского, высказывания, она не стала. Так что Раневская была права: меня взяли в обработку. Осталось дождаться, что она скажет.
— Ну, не такая уж и лучшая! — растянула в резиновой улыбке губы Любочка, — есть и получше. Возможно среди некрасивых, характерных актрис — да, не спорю, но если брать в общем — то, конечно же, нет. Нет! Нет! Нет!
Она хрустально рассмеялась, смягчая шпильку, лукаво посмотрела на меня и пару раз взмахнула тяжёлыми от туши ресницами.
— В принципе, вы правы, Любовь Петровна, — сказал я, специально назвав её по отчеству. — Вера Холодная, пожалуй, будет получше. И Сара Бернар…
По лицу Орловой промелькнула отчётливая гримаса злости, но она тут же взяла себя в руки и непринуждённо засмеялась серебристым смехам (интересно, сколько она его репетировала перед зеркалом?):
— Ах, Муленька, какой же ты ещё наивный! Это всё от отсутствия опыта!
Я ответил широкой улыбкой.
Разговор дальше иссяк. Я специально нее поддерживал, хотя был мой черёд на реплику. Оставил ведущую роль ей. Было любопытно, когда она сдастся и перестанет изображать светскую львицу.
И да, не успел танец ещё закончиться, как она не выдержала:
— Муля, я хотела спросить… когда ты следующий проект делать собираешься? С фильмом, в смысле… И какой он будет?
— А что? — вопросом на вопрос ответил я.
— А то, что на главную роль, ты мог бы взять и меня. Я так сыграю, что никакие Раневские там и рядом не стояли! Этот фильм прогремит на всю планету!
Я чуть не добавил «а потом и на всю галактику», но благоразумно не стал.
— Муля, ты хорошо подумай! — приняла моё молчание за отказ Орлова. А потом, чуть нагнувшись ко мне и прижавшись своей шикарной грудью ко мне, она сказала, прошептав почти в самое ухо, — если бы ты взял меня на главную роль, то в таком фильме никто не посмел бы не пригласить тебя на закрытый показ!
К моему облегчению, музыка в этот момент закончилась, поэтому отвечать я ничего не стал. Поцеловал ей надушенную перчатку и провёл обратно на место.
На обратном пути ко мне подошёл приземистый смуглый человек. Он был изрядно поддат. И, глядя прямо на меня искрящимися миндалевидными глазами, улыбаясь и старательно выговаривая русские слова, сказал:
— Хороший какой кино! Впечатлён! Маладэц! — и, кивнув, отошёл, чуть покачиваясь (видимо в такт музыке).
— Кто это? — спросил я Тамару Захаровну, которая как раз подошла ко мне с каким-то вопросом.
— Как ты не знаешь? — захлопала глазами она, — это же Рауль Кастро! Наш кубинский гость на показе! Он же известный революционер!
Банкет был в разгаре, гости шутили и веселились, только мне было не очень весело. Первая эйфория от триумфа прошла, и мысли мои опять вернулись к госконтракту. А маячившая поблизости физиономия Глориозова только подливала масла в огонь.
