Я выпил воды, откашлялся. Повертел в пальцах исчерканный лист бумаги, скомкал, выбросил в мусорное ведро. Кружочки, стрелочки, знаки вопроса, циферки. Что от них толку? Нет информации и нет ответов. Что делать неизвестно, что не делать тоже. Вновь в бега? Да в любую минуту, нам с Ли собраться труда не составит, но что дальше? Легли на дно где-нибудь в глуши и начали вести растительную жизнь — где надо нагнулись, ветра нет, распрямились. Травка-муравка, мать ее! Гражданин Корейко в юбке в ожидании совратителя Остапа. Не пойдет. Что-то внутри подсказывает, что это не будет правильным решением. Ох, по лезвию иду, с огнем играю. Но… Чувствую я вот, нутром чую, что надо разобраться с гостями. Обязательно и непременно. И только потом можно и в бега.
Но кто же все-таки это, кто?!
Мысли сталкивались в голове волнами прибоя, бились круторогими баранами о песок домыслов, рушились сухими ветками ложных предположений. Голова заболела, в висках заломило хладом ключевой воды. Коснулся кончиками пальцев висков, переждал злой укус мигрени. Помогает, как ни странно, не картинная это поза — ах, я сейчас упаду в обморок! — инстинктивная. Но это не мое.
С силой провел ладонями по лицу. Хватит голову ломать. Нет никаких мыслей, что это было, кто был и зачем, незачем и доводить себя до головной боли.
— Ли, завтра и потом, последующие дни и ночи проводим на складе. Смажь петли на крышке лаза и смажь пулемет. То есть, приготовь оружие.
Я криво усмехнулся, видя, как вспыхнули удовлетворением глаза Ли. Мужчины… Все бы им действовать, стрелять, ломать, думать совсем не любят.
Тяжелый и долгий вздох, неожиданно вырвавшийся из груди, я сдерживать не стал. Зачем? Мысли бабские исчезнут сразу и навсегда? Счас, ага, по щелчку пальцев. Интересно, здесь уже существует слово транссексуал и методы лечения этой заразы? Задолбала уже меня эта постоянная Female Impersonatorim, но полностью женщиной ощутить себя все никак не могу и не хочу. Или боюсь?
Мясо было переперченным и пережаренным, жестким и сухим. Подошва сапога, а не мясо, даже остро отточенным ножом приходиться долго и нудно пластать на мелкие ломтики. Но оставшиеся зубы необходимо беречь, у «краснопузых» со стоматологией полный швах и только к частнику обращаться за медицинской помощью в случае чего. Но эти частнопрактикующие эскулапы все на центральных улицах расположились, а там ему светиться совсем не с руки. С его-то лицом да на центральных улицах где внимательных глаз мириады! До первого постового.
Болезненно худой человек с глубокими залысинами, осторожно коснулся пулевых шрамов на левой щеке. Святые угодники, как же больно! Пропальпировал кончиками пальцев воспаленный участок кожи, бережно ощупал рубцы на правой. Так зубы это или челюсть так болит? Не мудрено, после прощальной пулеметной очереди от большевичков, ее пришлось собирать буквально по кусочкам. Как только жив остался, Бог весть! Если бы не помощь Александра Петровича, так и остался бы лежать на палубе хладным трупом с развороченным пулями лицом.
Эх, Александр Петрович, Александр Петрович! Не уберегли вы себя! На теплоходе доктора из-под земли достали для меня, а сами вот не убереглись! Земля вам пухом, господин полковник! И нашему славному «Союзу защиты родины и свободы». Хорошее было время, верили еще люди в то, что красную заразу можно выжечь каленым железом! Была надежда и на «баржи смерти», что изведут всех этих Нахимсонов, Закгеймов и прочих Геккеров. Была… Сейчас ее нет. Встали на ноги твари пейсатые, окружили себя псами верными, лжой обманутыми. Ненавижу!
Бывший гвардии капитан Альтамовский Виктор Георгиевич, зло скрипнул зубами, запульсировала жаром щека, заставив в жуткой гримасе боли исказиться черты лица. Кончик ножа проскрипел по фарфору тарелки.
Не-на-ви-жу!
— Георгиевич, тебе самогон налить или все же чай будешь?
— Самогон!
Худощавый человек, со словно выцветшими серыми глазами, выглянул на голос из столовой:
— Болит, Георгиевич?
— Болит, Антон Веньяминович, болит, клеймо дьявольское! Сил нет!
— Ничего, терпите. Недолго осталось. Снимем сливки и уйдем.
— А как же тогда наказ Борис Викторовича? Он ведь не выполнен!
— Кого? Этого толи господина, толи товарища Савинкова? Забудьте, Георгий Павлович об этой ерунде. Собираем оставшиеся деньги и уходим. На этом в Москве у нас все заканчивается.
— Да разве заканчиваются, Антон Веньяминович? — Альтамовский недоуменно заломил бровь, что вместе с перекошенным от боли ртом придало его лицу жуткое выражение — Я о нашей борьбе с красными и ее продолжении в прежних масштабах и не поминаю — сильны стали сволочи, но вот только как же ваша неожиданная пассия во складу на Извозьничьем? Ведь вы потратили почти полторы недели на слежку за ней, рисковали сами, нашими людьми, нашим делом, наконец, и вдруг «дела закончены»! Так не пойдет, Антон Веньяминович! Знайте, терпение мое не бесконечно, и я требую от вас объяснений, милостивый государь! Я, как руководитель нашей ячейки, должен знать, на что и куда были затрачены наши силы и средства! Тем более за этой девушкой следит ОГПУ! И еще прапорщик Филимонов ранен в грудь после ваших ночных прогулок! Это просто какой-то нонсен перикулюм в нашем положении!
— Мешаете английский с латынью, Георгич? Лавры итридуктора покою не дают?
— Не уходите от ответа, барон! Я жду!
— Ждете? Что же, будь по-вашему. Давайте поговорим, Виктор Георгиевич. Откровенно. Только вот… — Антон Веньяминович фон Стац взвел курок револьвера — браунинг свой на стол выложите, будьте добры. Пожалуйста, медленно, а то понимаете, друг мой, нервы нынче у всех ни к черту.
Альтамовский, ненавидяще глядя на Стаца выложил пистолет на стол, криво усмехнулся:
— Вот так значит, господин подполковник. Выходит, решили сдать меня красным, прощение выпросить? Почему вдруг сейчас?
— Не говорите глупостей, Виктор Георгиевич — Стац подвинул к себе оружие собеседника, мгновенным движением опустил в карман брюк — И велдог, будьте добры, Виктор Георгиевич. Хорошо — маленький револьвер исчез так же быстро, как и браунинг — Мне от этих плебеев, Георгич, прощение ни к чему. Господь сам разберётся, кого простить, без посредников. Тем более таких. Я вас, о чем спросить хочу — не было ли у вас мыслей и желания бросить всю эту нелепицу, коей мы с вами занимаемся, и начать жить для себя? Не было? А у меня вот недавно появились и желание возникло. Сильное желание, смею вам признаться.
— И как вы это мыслите, барон? — Альтамовский еще больше перекосил лицо, буквально выплюнув последнее слово — В Париж или в Лондон с нашими финансами ехать смысла нет, нищие мы с вами. Никак не хватит на ваше любимое шато и сигары. А чистить обувь на авеню Фош я не обученс-с, не преподавали нам подобного в академии. Или вы предлагаете на моторе «джонов буллей» возить? Увольте! Да и честь российского офицера для меня, в отличие от вас все еще что-то значит! Господь всемогущий! Жить для себя в то время, когда наша отчизна стонет под кровавым гнетом большевиков и лучшие люди самоотверженно кладут свои жизни на алтарь борьбы! Как только такое вы могли мне предложить!? Вы же офицер! Нет, вы не офицер, а низкий человек, барон! Вы, бывший жандарм и надо же — предатель нашего дела! Кто мог подумать! Боже мой, как я раньше не разглядел в вас эту гнусность! Да я никогда не соглашусь на ваше мерзкое предложение! Немедленно верните мне пистолет — я застрелю вас!
Лицо Альтамовского заалело пятнами, багровые ленты по дорожкам вен поползли вниз по шее. Молчащий во время монолога Альтамовского Стац, опрокинул в рот наполненный мутной жидкостью стакан, ловко выцепил вилкой кусок мяса из тарелки, зажевал, шумно двигая челюстями. Дождался, когда у Альтамовского закончится дыхание, негромко стукнул по столу рукоятью револьвера. Звякнули тарелки, Альтамовский замолчал. Стац подался вперед, небрежно сдвинув графин в сторону, жарко выдохнул, обдав Альтамовского густой смесью запахов табака и перегара:
