– Нет. Я непременно и скоро сам напишу всю историю. И это будет точное изложение событий, правдивое и полное. И называться оно будет «Человек, который встряхнул Братство»… – Он немного подумал. – Нет, не так. «Возвращение в Полдень». Полдень – с прописной буквы.
– Банально, – сказал Джейсон Тру с уксусной миной. – Но могу пособить в литературной обработке. Стилист вы паршивый, вам понадобится умный и поднаторелый соавтор. У добротной нон-фикшн аудитория не в пример больше, чем у сухомятных мемуаров, а вы же хотите, чтобы ваша история дошла до людей…
* * *
Тишину, напитанную солнечными лучами и запахами травы, нарушили голоса. Марси, Рашида, малышка Иветта, мама… брат Игорь с новообретенной подружкой Баськой… все самые близкие люди. И некоторое количество друзей: шумный Степан Астахов, желчный Уго Торрент, любвеобильный Мануэль Спирин, старина Грант и его боевая благоверная Джемма Ким, Стас Ертаулов со свежим тропическим загаром и трофейной смуглой насмешницей, имя которой трудно выговорить и проще сократить до сакраментального Биби… без них вполне можно было обойтись, но что за праздник Возвращения без шума и суматохи?!
– Вот где он прячется!
– Решил осмыслить прошлое и наметить будущее?
– А здесь неплохо думается!
– Не сегодня. Все размышления переносятся на завтра. Сегодня же будем просты и непритязательны. Что скажешь, Костя?
Кратов поднял указательный палец, призывая к тишине, и произнес значительным голосом:
Уж завтра-то
Не буду таким растяпой.
Весна в сияньи цветов. [174]
На какое-то время воцарилось почтительное и слегка потрясенное молчание. Затем, без особых церемоний растолкав сомкнутый ряд родных и друзей, появилась Иветта. Нетвердо ступая маленькими ножками, она приблизилась к отцу, вскарабкалась на скамейку, села рядом и по-хозяйски взяла его за руку. Весь ее вид говорил: только рискните обидеть mon papa, и будете иметь дело со мной!
– Ты все еще там? – осторожно спросила Марси.
Кратов, улыбаясь, отрицательно покачал головой.
– Нет, mon ange, – сказал он. – Я окончательно вернулся. В полдень, как и обещал. Эта книга дописана до конца.
Кузнецов Иван
Глубокий поиск. Кн. 1. Посвящение
И между сабель и сапог,
До стремени не доставая,
Внизу, как тихий василек,
Бродила девочка чужая.
К. Симонов
Через двадцать лет
Часть первая. Москва
После спасительных дождей, ливших почти всю дорогу — от самого Ленинграда — и названных кем-то в вагоне «антифашистскими» за то, что уберегли нас от воздушных налётов, Москва встретила прибывший состав неожиданно солнечным утром.
Прямо у вагона — едва сошли — мать уверенно окликнул сквозь толпу по имени-отчеству немолодой мужчина среднего роста в дорогом костюме…
В Ленинграде у нас одна женщина из соседней квартиры была портнихой. Она ходила к Аглае Марковне на спиритические сеансы. Я помогала ей со стиркой, а портниха за это научила меня шить на машинке и разбираться в тканях и модных фасонах, и ещё сшила мне кое-что из обрезков…
Мужчина показал матери в развёрнутом виде документ с красной корочкой и представился устно:
— Бродов Николай Иванович.
Ого! Это тот самый человек, который подписал для матери вызов в Москву, чтобы её сразу отпустили с завода! Именно к товарищу Бродову направила меня Аглая Марковна. Надо же, не помощника послал, а лично приехал!
Они с матерью пожали руки, и мать скорее подхватила чемодан, за который боялась, а Николай Иванович обратился ко мне, коротко улыбнувшись:
— Ты же Таисия?
Я подтвердила и, поставив на платформу свой багаж — небольшой плетёный короб, по примеру матери протянула ему руку…
Если уж быть точной до конца, надо отметить, что тогда меня звали по-другому. Как — теперь вовсе не важно. Все операторы носили новые имена. Девчонки-медички как-то в доверительном разговоре клялись, что мы знаем их под настоящими именами, но полной уверенности в этом у меня не осталось. Лично мне новое имя понравилось. Товарищ Бродов выбирал в моём присутствии из списка. «Таисия. Пойдёт?» Обращался он к Михаилу Марковичу, своему ближайшему помощнику, однако, не дав тому ответить, повернулся ко мне: «Тая, Таисия… Тайная, таинственная… Как тебе?» — «Можно», — смущённо выдавила я, плохо ориентируясь, зачем мне это новое имя понадобится.
Однако то происходило немного позже. Чтобы не запутаться, пойду-ка я лучше последовательно по всем событиям…
Его узкая ладонь была сухой и тёплой, рукопожатие — твёрдым. Во время нашего короткого диалога товарищ Бродов, не скрывая интереса, внимательно смотрел мне в лицо.
Потом он повёл нас сквозь толпу, валившую с разных сторон, попросив не отставать и не теряться. Поездов стояло много, не разберёшься, какие только прибыли, какие ждут очереди на отправку. Там и тут пролетали плотные клубы паровозного дыма. Пассажиры, которые ехали транзитом, толпились на перронах, где не было перекрыто решётками, и в здании вокзала: они же не имели московских пропусков. Многие метались, пытаясь понять, куда им теперь деваться и как попасть на нужный поезд. Люди искали, как бы разжиться водой и где достать поесть…
Когда отъезжали из Ленинграда, толпа была ещё более суматошной и напряжённой. У дальнего перрона грузили санитарный эшелон. За головами и спинами, среди клубов чёрного дыма, я мало что видела, но и от того, что разглядела, мороз продрал: столько калечных, кровавые повязки, искажённые страданием лица. Зрелище притягивало взгляд помимо воли. Когда мы уже ехали и уже миновали Бологое — самую опасную часть пути, я всё боялась уснуть: как бы не пришли ко мне во сне тяжелораненые. И с замиранием сердца ждала, что на вокзале в Москве снова будет стоять санитарный эшелон — быть может, тот же самый. Не случилось, и я, как ни совестно сознаться, вздохнула с облегчением.
Кое-кто из прибывших пытался выяснить, как и где можно всё-таки получить пропуск. Почему-то далеко не все знали, что Москва, находившаяся уже больше месяца на военном положении, закрыта. Счастливчики, у которых пропуска имелись, стояли в длинных очередях. Молодые военные в фуражках с синим верхом внимательно и подолгу изучали каждый предъявленный документ, лицо предъявителя, багаж.
Наш товарищ Бродов решительно провёл нас мимо всех очередей к проходу в ограждении. Наши пропуска были у него. Он показал высокому плечистому военному свою красную «корочку». Тот вытянулся и козырнул, затем быстро и формально пролистал остальные бумаги. Мы с матерью, как барыни, прошествовали мимо всех, ожидавших очереди на проверку документов. На площади нас ждал ещё один сюрприз: просторный чёрный автомобиль. За рулём — шофёр в военной форме. Он хотел выскочить из машины при появлении товарища Бродова, но тот жестом остановил его, открыл нам дверцу у заднего сиденья, а сам сел впереди.
— Владимир, мы ведь поедем Охотным Рядом? Мимо Кремля помедленнее, хорошо? Дальше на Арбат и… ну, вы знаете. — Николай Иванович живо обернулся к нам: — Мы будем ехать по самому центру Москвы. Так что смотрите, сравнивайте с Ленинградом.
Я прямо чувствовала, как нравится матери вся ситуация в целом и товарищ Бродов — в особенности. Персональное внимание крупного начальника тешило её врождённую гордость…
Бабушка порой беззлобно подтрунивала над ней: «И как ты у меня получилась такая пыня?! Не нашей ты породы, не деревенская, а прямо барыня». Мать отвечала так же весело, нарочито лукаво прищурившись: «Вам уж виднее, в кого я такая!» — «Ах ты, бесстыдница! Что матери говоришь! Да при ребёнке!» И бабушка шутливо, не сильно шлёпала мать скрученным полотенцем по спине. Это редкие были минуты, когда мать, позабыв заботы, веселилась от души. Бабушка — та часто шутила, смеялась…
