"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Букреева Евгения

В город мы возвращаемся ещё засветло, но Лёха со мной в полицию не идёт, так как дальновидно подозревает, что в конторе его непременно припашут, и вернуться домой быстро не удастся.

– Будет день, будет пицца, – философски острит он, – мои проблемы подождут и до завтра: мертвецы без нашего профессора не оживут, а живым иногда необходимо отоспаться перед новыми трудовыми буднями.

– Не забудь, что обещал Гольдбергу, – напоминаю я. – Компьютер бьёт копытом…

Мне сейчас немного обидно за то, что я, порядком натерпевшийся за сегодняшний длинный и такой напряжённый день, вынужден топать на ковёр к шефу, а мерзавец Лёха в эти минуты, небось, уже вольготно пристраивает в кресле у телевизора своё обширное брюхо и, раскупорив бутылочку пива, готовится мирно провести вечер. И никакие проблемы его не будут беспокоить, разве что компьютер начнёт барахлить и зависать, когда он сподобится поискать информацию по Луи Армстронгу. Я же сегодня перенервничал в поисках похищенной жены, потом вернул её и вдобавок удостоился без санкции начальства новых полулегальных контактов с профессором Гольдбергом, за что мне вполне конкретно могут намылить шею. А если ещё вспомнить, что передо мной ярко замаячила перспектива очередного посещения того света в самое ближайшее время, то о чём ещё говорить?..

Дрор, как всегда, бессонным египетским сфинксом восседает в своём кабинете и, по всей видимости, о скорой пенсии, про которую так любит всем сообщать, пока не помышляет. Перед ним ноутбук, лысина его сверкает, словно надраенная бархоткой, а мужественный армейский подбородок всем своим видом подчёркивает неиссякаемую энергию и решимость разрулить любую, даже самую неразрешимую задачу, стоящую перед израильской полицией.

– Садись, – коротко приказывает он и снова углубляется в ноутбук.

Видимо, начальство таким образом выражает своё недовольство. Если уж полный игнор нерадивого подчинённого неуместен, то хотя бы следует некоторое время промариновать бедолагу в ожидании грядущего разноса за что-то неведомое. Что ж, подождём, пока обиженный шеф оторвёт свой туманный взор от экрана. Мне торопиться некуда, рабочий день у мня ненормированный, хотя, по всем предположениям, пора бы ему уже и закончиться.

В принципе, до откровенных конфликтов с майором Дрором у меня никогда не доходит, так как я давно уже научился избегать острых тем и без причины не дразню гусей. А ведь именно тем любой начальник и отличается от подчинённого, что всегда способен придумать очередную каверзу, предугадать которую невозможно.

– Значит, так, – Дрор, наконец, удостаивает меня своего внимания, – из Киева пришли нехорошие новости. Я даже представить не могу, что ты там нахимичил…

– Каждый свой шаг я описал в отчёте, – пытаюсь подстелить себе соломки, – чуть ли не по минутам.

Дрор надолго задумывается и, наконец, разводит руками:

– Ничего не понимаю! Кто-то из вас врёт – или ты, или Служба безопасности Украины в полном составе! Мне почему-то кажется, что чаша весов склоняется не в твою сторону.

– Что случилось-то? – начинаю невольно нервничать.

Впрочем, наряду с хорошими качествами есть у Дрора одна гадкая черта – любит изматывать подчинённого своими загадками и намёками, мол, вдруг сознается в своих проколах и наговорит на себя чего-то лишнего. Правда, потом сам же неожиданно выдаёт главное, ради чего затевается эта игра в кошки-мышки. Но я уже прошёл эту экзекуцию не раз – больше не поддаюсь. А раздражаться и нервничать раньше времени – первый шаг к поражению в бесконечных противостояниях начальников и подчинённых.

Независимо разваливаюсь на стуле и начинаю изображать человека кристально честного, но предельно уставшего от тяжёлых полицейских будней.

– Догадываешься, почему я тебя пригласил? – начинает игру Дрор.

– Вы же сообщили, что есть какая-то информация из Киева. Исключительно по этому поводу.

– Есть, и очень неприятная, – майор встаёт из-за стола и, заложив руки за спину, расхаживает по кабинету из угла в угол. – Твой псевдо-Столыпин покончил жизнь самоубийством.

– Ничего себе! – только и ахаю. – Как такое могло случиться? Его держали в закрытом лечебном учреждении, в отдельной камере…

– Это что – тюрьма?

– Нет, психушка. Но как он умудрился наложить на себя руки?

Дрор брезгливо мотает головой и бормочет:

– Попросил бумагу и карандаш, чтобы написать кому-то послание…

– И ему это разрешили?

– СБУ распорядилась, мол, вдруг он в своём письме раскроет какие-нибудь секреты. А он накарябал записку и потом на глазах врача воткнул карандаш себе в глаз.

Я сразу же представил, как несчастный бедолага, в теле которого поселился великий российский государственный деятель, протыкает себя карандашом, и меня передёрнуло от брезгливости:

– Ну и что оказалось в этой записке?

Дрор поворачивает ко мне свой ноутбук и показывает пальцем:

– Вот, посмотри. Мне из СБУ переслали её фотографию, но я по-русски прочесть не могу, а онлайн-переводчик, как всегда, лепит всякую ахинею. Прочти и слово в слово переведи мне.

На сканированной картинке – лист, вырванный из простой школьной тетради, на котором красивым размашистым почерком с завитушками написано:

«Уважаемые господа, удерживающие меня в тюрьме совершенно незаконно и без предъявления обвинения!

Я, Пётр Аркадьевич Столыпин, дворянин, рождения 1862 года месяца апреля 14 дня, выпускник естественного отделения физико-математического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета, служивший верой и правдой на различных государственных должностях – от губернских до министерских и правительственных, осуществивший ряд государственных и политических реформ в Российской империи, кавалер орденов Святой Анны трёх степеней, Святого Владимира 3-ей степени, Святого Александра Невского, Белого Орла и многочисленных иностранных наград, удостоенный неоднократно Высочайшей императорской благодарности, но погибший в результате покушения в 1911 году месяце сентябре 5 дня, настоятельно и не раз требовал от вас:

– предъявить мне судебный приговор, полицейское постановление или иное официальное решение, по которому я заточён в этот каземат, внятно разъяснить мне причины заточения и сроки моего содержания здесь в соответствии с существующим на настоящий момент российским законодательством;

– предоставить мне квалифицированного адвоката, с которым я мог бы обсудить тактику своего поведения и составить прошение в высочайшие инстанции по моему высвобождению отсюда;

– разыскать неоднократно затребованного мной у тюремного начальства профессора медицины Гольдберга, ныне проживающего на территории Палестины и принявшего самое активное участие в моём перемещении в тело человека, рукой которого писано сие прошение.

Дабы предотвратить возможные инсинуации и кривотолки в отношении вышеупомянутого профессора Гольдберга, я неоднократно сообщал, что у нас с ним существует предварительная договорённость о следующем. Судя по его заверениям, ряд высокопоставленных лиц заинтересован в продолжении моей деятельности на благо Российской империи, и я не возражал против перемещения моей души в новое тело и в нынешнее время. Так как после перемещения наша встреча с этими заинтересованными людьми, имён которых пока не имею чести знать, не состоялась, то считаю необходимым заявить, что моё пребывание здесь крайне неуместно. О чём я, собственно говоря, и хотел официально передать через вышеозначенного профессора Гольдберга в вышестоящие инстанции. Так как наша встреча, по всей видимости, уже не состоится, то полагаю, что обязан совершить обратное перемещение без ведома всех причастных к тому лиц при помощи средств, доступных при моих ограниченных возможностях.

Никого в этом прошу не винить, ибо переход произведён мной в трезвом рассудке и памяти.

Камер-юнкер Двора Его Императорского Величества, Премьер-Министр Российской империи П.А.Столыпин…»

9

Из кабинета майора Дрора я не выхожу, а пулей вылетаю в полном замешательстве. Если до сообщения из Киева всё происходящее казалось мне интересным и захватывающим приключением, благодаря которому я сумею увидеть легендарных музыкантов, ставших для меня, честное слово, почти что небожителями, то теперь появились новые обстоятельства, и они не только настораживают, но и страшат. Игры, увы, закончились. Праздника не предвидится.